Урощая Прерикон (СИ) - Кустовский Евгений Алексеевич "[email . Страница 65
Ученый разделся во мгновения ока, — ни одна девушка не видела, чтобы Шарль раздевался так быстро. Он сбросил туфли и стянул чулки, закатал штаны до колен и попробовал воду пальцем. Несмотря на нещадно палящее солнце, глубже поверхности вода была холодной, — казалось бы, не судьба? Однако желание разгадать загадку таинственного блеска пересилило в молодом Тюффоне нежелание мочиться, а также справедливое опасение простудиться. Задержав дыхание в предвкушении собачьего холода, Шарль сделал первый шаг, — иные младенцы впервые ступают смелее! За первым шагом последовал второй, а там и третий, на четвертом Шарль оступился, поскользнувшись на камне, на пятом упал. Он барахтался в реке, как маленький ребенок, угодивший в бадью для стирки белья, и если бы помощь не подоспела вовремя, тут бы и конец наступил славному Шарлю Тюффону. Захлебнуться на мелководье, — глупая и бессмысленная смерть, позорная для первооткрывателя! Впрочем, бывают смерти и поглупее, многие великие воины, к примеру, умирали, подавившись куриной косточкой или отравившись плохим алкоголем.
Голова барахтающегося Шарля то выныривала, то вновь исчезала под текущей поверхностью. Он сучил по дну ногами и руками, но никак не мог отыскать опору и своими беспорядочными движениями лишь ухудшал незавидное положение, в котором по собственной же вине и очутился. Своей тощей задницей Шарль скользил по камням к середине реки, напоминая увеличенную копию одного жука, обнаруженного им в степи несколько недель назад. По строению тела этот жук был сродни обычным навозникам: спину его защищал такой же панцирь, но он имел отличный от них окрас, так что несложно было допустить родство между ними. Уверенно стоя на своих шести, жук был могучей крепостью, но в перевернутом виде он был беззащитен и долго ворочался на спине, вороша лапками, пока ученый разглядывал его через увеличительное стекло с довольной улыбкой. Мог ли он тогда предположить, что вскоре сам повторит судьбу своего экземпляра, нашедшего вечный покой на острие булавки, пополнив коллекцию насекомых прерий? Если представить Шарля лабораторной мышью, то тогда то, что блестело в воде, было, конечно же, кусочком сыра, а сама река — огромной мышеловкой! С каждой секундой его шансы на спасение таяли, как ледники, питающие эту реку. Рычаг мышеловки прижимал шею Шарля все сильнее, неумолимо выжимая их него жизнь. Если раньше его голова изредка выныривала из воды, что позволяло ему сделать вдох и вновь задержать дыхание, то теперь он захлебывался, а в глазах его начало темнеть от нехватки кислорода. Его легкое тело опустилось наконец достаточно глубоко, чтобы течение, пускай и слабое по сравнению с тем, что было выше, но все же заметное, смогло его понести. Молодого Тюффона постигла та же апатия, которая постигает всех утопленников в последние минуты жизни, он вдруг устал и прекратил любое сопротивление, сдавшись в этой непосильной ему борьбе. Сделав это, Шарль принял свой конец, прискорбно, но для лишенных веры нету спасения.
Вдруг он почувствовал, пребывая на тех задворках сознания, которые еще не уступили тьме, как что-то мягкое ткнулось ему в шею. На тот момент он уже делал последний шаг, переступая через призрачную черту, отделяющую жизнь от смерти. Погибающий не мог слышать и видеть, как некий зверь, разогнавшись, прыгнул с берега наперерез течению. Подплыв к нему, он схватил бесчувственного Шарля за шиворот рубашки зубами и потащил к суше.
Первое, что Шарль увидел, откашляв воду, было обеспокоенное лицо Дейва, к поясу охотника были приторочены несколько местных водоплавающих птиц, добытых им на поймах Йеллоуотер. Рядом сидел Баскет, его шерсть промокла до нитки. Вдруг пес отряхнулся, разбрасывая капли воды во все стороны и подтверждая тем самым свое имя. Дейв, увидев это, рассмеялся:
— Ну, надо же, месье Тюффон, а корзина-то у нас дырявая! — воскликнул молодой охотник, потрепав Баскета между ушей, на что тот радостно залаял. — Чего уж там… — добавил он, осыпая пса новыми ласками, — воду ею не почерпаешь…
Часть из капель с шерсти Баскета попала на лицо Тюффона, когда пес отряхивался, напомнив ему о чем-то важном. Зеленые глаза Шарля вдруг округлились, а сам он резко сел и обратил внимание на свою правую руку, до сих пор сжатую в кулак. Там, в сундуке из пальцев, хранилось то самое сокровище, едва не стоившее ему жизни, которое если только чудом не выскользнуло из его руки, когда Шарль боролся с рекой — этим удавом, едва не задушившим его. Медленно, как должно пылкому юноше снимать бретельки платья с нежных плеч своей возлюбленной, Шарль разжал кулак. Когда он увидел то, что лежало в нем, удивление на лице исследователя быстро сменилось ненавистью, а первым и самым искренним его желанием было забросить найденное им подальше в реку. Даже Дейв, в свои семнадцать лет обладавший мощью двух взрослых мужчин, с трудом удержал его, настолько сильным и естественным был этот порыв столь несвойственного Тюффону чувства. Между тем и глаза молодого охотника пылали пламенем алчности, что было ему не менее несвойственно, но такова уж сила золота и такова природа человека. На распростертой ладони Тюффона, зашершавевшей от кочевой жизни и покрытой речным мулом, нежился в лучах солнца размером с зернышко кукурузы золотой самородок. Кулак Шарля служил прежде ракушкой для этой жемчужины, теперь, когда ракушка открылась, жемчужина лежала на ладони — одной из ее створок — будучи сама по себе солнечным лучом, преломившимся об воду и ушедшим на дно, — окаменевшим, а затем отшлифованным речной водой.
Из личного дневника Шарля Тюффона, гордого предводителя первой экспедиции в Прерикон:
«Клянусь Гнозисом, этот проклятый самородок едва не стоил мне жизни! Едва не лишил меня Миссии! И что, спрашивается, он здесь делал, — в такой дали от гор? Впрочем, золото могло просто принести течением, самородок не слишком-то большой… Однако же, честное слово, я думал такое возможно только в старых сказках и легендах, которые, помню, рассказывала мне на ночь Этель — незаменимая моя нянюшка и грудная мать. Подумать только, случайным образом обнаружить место потенциального прииска!
Я строго-настрого запретил мальчику распространяться о нашей совместной находке, что отнюдь не умаляет моей благодарности к нему и его псу за спасение моей жизни. (Кажется, пса зовут Баскет, во всяком случае именно так он обращался к нему, насколько я расслышал, — странное имя для пса, как по мне, но что, в конце концов, могу я знать об именах любимых животных? Отец нарекал гончих именами своих вассалов, чтобы запомнить те хорошенько. Как нетрудно догадаться, своих собак он любил куда больше людей и меня в их числе, но я не держу на него зла за это. Когда мне исполнилось десять, отец поступил лучшим из возможных образов — свалился с лошади и свернул себе шею. До сих пор уверен в том, что матушка причастна к подпиленной подпруге его седла, отец душил ее одной только своей высокомерной физиономией. Подумаешь, граф! Видал я и герцогов… Умерев, отец предоставил мое воспитание мне же, — это, пожалуй, лучшее, что он мог для меня сделать. Папа, увы, я не стал военным, как ты хотел! Однако прошу прощения за данное отступление.) В лагере меня едва ли бы хватились до вечера, а значит, если бы не Дейв, — я был бы уже мертв и не вел бы сейчас этот дневник. Мальчик не слишком-то сдружился с остальными за время путешествия, он и они, знаете ли, разного поля ягодки! Так что, думаю, в лагере он будет нем, как рыбы, кормом которых я едва не стал сегодня, но отцу своему все-таки расскажет, что будет даже к лучшему — мне не придется самолично раскрывать ему столь унизительные для меня подробности происшествия. И речи быть не может о том, чтобы скрыть от Брэндона этот инцидент.
Кстати, об отце Дейва — что тут скажешь, кроме того, что о таком слуге можно только мечтать! Я каждое утро благодарю судьбу за то, что она послала мне этого следопыта. Если бы не его помощь в организации людей, то, я уверен, все эти бездельники давно бы разбрелись кто-куда по прериям (назвать эти земли «прериями», к слову, — моя идея; без сомнений, отличное название для здешних степей; общее название для всего географического региона, таким образом, — Прерикон). Я очень сомневаюсь, что они смогли бы самостоятельно отыскать путь обратно, учитывая низкий уровень их интеллекта и необразованность, несмотря даже на все их безумное желание вернуться в стены родных городов. Было бы куда возвращаться! «Мещане!» Я бы сказал, — «жители улиц»: — у большинства из этих оборванцев не имелось даже крыши над головой, когда я их нашел, в такой нищете они побирались. Я протянул им руку помощи, вытащил из сыпучих песков долгов, а эта неблагодарная голь еще и смеет смотреть на меня, как на врага, и сплевывает всякий раз, когда я прохожу мимо… К счастью, Брэндона они любят, он — это связующее звено между нами, мост, делающий наше сосуществование возможным, и разом с тем поводок, с помощью которого я ими управляю. Лишись я его поддержки — моя песенка была бы спета. Помимо того, чтобы не успеть закончить сбор материала до сезона дождей, до которых по всем приметам климатологии еще по меньшей мере месяц, я больше всего на свете опасаюсь мятежа, не потому, однако, что бунт грозит моей жизни, но потому, что сейчас я как никогда близок к своей Цели, к тому великому Свершению, по которому меня запомнят потомки, — Свершению, которое прославит мое имя и весь наш славный род Тюффонов, уже не единожды прозвучавший в прошлом на весь мир.
Однако же, как сильно я боялся обнаружить свою находку перед ними, проходя через лагерь по пути в свой шатер, даже самому становиться тошно от одного воспоминания об этом! Благородная часть моей натуры негодовала всю дорогу назад, но рациональная часть была удовлетворена. Прежде чем отправиться обратно к стоянке, я специально выждал, пока моя одежда обсохнет, и привел свой внешний вид в относительный порядок. И хотя золото, так внезапно свалившееся на мою голову, лежало в самых глубинах моего кармана, когда я шел между своих людей, мне все время казалось, что оно просвечивает сквозь плотную ткань штанов и что они знают о нем, но только делают вид, что не знают. Страшные вещи способно сотворить золото даже с таким, казалось бы, закаленным человеческим разумом, как мой, особенно такое дикое золото, как это. Внешне найденный самородок напоминает зернышко маиса, посадишь такое в человека, и оно как сорняк взойдет, залихорадит, выпив из него все соки, цивилизация падет — культура одичает, дикое золото, — дикий и нрав!
Говоря иными словами, никто из простолюдинов, сопровождающих меня, за исключением уже упомянутых выше доверенных лиц, ни в коем случае НЕ ДОЛЖЕН знать. Эта научная экспедиция организована мною, и я не допущу, чтобы она превратилась в артель обезумевших от жадности золотоискателей. Dixi».