Последнее место, которое создал Бог - Хиггинс Джек. Страница 34

— Вы пришли меня уговаривать? Не уговорили, а что теперь собираетесь делать? Снова затащить меня в кровать?

Она повернулась и вышла. А я сидел, смотрел в темноту и слушал шум дождя, пока из тьмы не появился Менни.

— И вы тоже? — криво усмехнулся я. — Собираетесь рассказать мне древнюю хасидскую притчу о каком-нибудь святом старом ребе, который подставляет другую щеку и с благодарностью улыбается, когда ему плюют в рожу?

Я не знал, пришел ли он с намерением уговорить меня подумать еще раз. Если так, то слова, которые я только что произнес, заставят его подумать дважды. Но он просто пожал плечами:

— Мне кажется, вы не правы, Нейл, слишком уж вы упиваетесь своими обидами.

Он повернулся и пошел вслед за Джоанной Мартин.

Но все это не заставило меня изменить решение, я ничего не хотел слышать. Я просто был вне себя, и теперь ничто на земле не смогло бы меня остановить. Надо положить всему конец.

Я переоделся в сухую одежду, забрался в свою подвесную койку, натянул на плечи одеяло и почти немедленно заснул.

Я не знал, когда кончился дождь, но, проснувшись около восьми, увидел прекрасное утро и понял, что проспал добрых двенадцать часов. Во всем теле разливалась боль, ноги свело — обычные недомогания всех пилотов. Взявшись руками за ноги, я сел. Лицо тоже саднило. Я посмотрел в зеркало, которое Менни укрепил на стойке, поддерживавшей крышу, и увидел там распухшие щеки, потерявшие свой естественный цвет от кровоподтеков.

Позади меня послышался шорох. Менни, с лицом, перемазанным маслом, в плаще, вытирал руки ветошью. "Бристоль" стоял на взлетной полосе.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Ужасно. У нас есть кофе?

— Готовый, на печке. Надо только подогреть.

Я разжег печку.

— А вы чем заняты?

— Своей работой, — холодно ответил он. — У вас же почтовый рейс утром, не так ли?

— Правильно, — не спеша ответил я.

Он кивнул в сторону "Бристоля":

— Вон он стоит. Готов и ждет вас.

И он отошел. А я налил себе кружку кофе и начал готовиться к отлету. Я только закончил укладывать свою сумку, как появился Хэннах в кожаных сапогах, бриджах и в старой рубашке цвета хаки, с неизменным белым шарфом, повязанным вокруг шеи. В левой руке он нес мешок с почтой.

Выглядел Сэм ужасно, все лицо в синяках, нос явно потерял свои обычные очертания, и в глазах — никаких чувств.

Он спокойно спросил:

— Ты все еще настаиваешь на своем?

— А как вы думали?

— О'кей. Делай, как знаешь, — холодно кивнул он.

И прошел к "Бристолю", поднялся туда и сунул мешок в кабину наблюдателя. Я медленно шел за ним, держа сумку в одной руке, а другой застегивая "молнию" на летной куртке.

Менни остался в ангаре, что мне пришлось не очень-то по душе, но если ему так нравится, то и черт с ним. Как-то сразу меня охватило непреодолимое желание скорее убраться отсюда. Хватит с меня этого Ландро и вообще Бразилии.

Я поставил ногу на левое нижнее крыло и залез в кабину. Хэннах терпеливо ждал, пока я застегну летный шлем и выполню все проверки. Он взялся за пропеллер, я включил пусковое магнето и дал ему сигнал. Но тут он сделал совсем уж неожиданную вещь (или мне так показалось?) — улыбнулся и крикнул:

— Счастливого приземления, парень!

Потом провернул пропеллер.

Мотор заработал. Я подавил неожиданно возникшее желание выключить его, быстро развернулся на ветер и, пока не изменил своего решения, взлетел. Разворачиваясь над деревьями, увидел, как правительственный катер подходил к причалу. На его корме стоял Фигуередо. Он снял шляпу и помахал мне, я тоже махнул рукой в ответ, бросил прощальный взгляд на Ландро и повернул на юг.

Я летел с хорошей скоростью и добрался до Манауса за час и сорок минут. Подлетая, увидел пару автомобилей, припаркованных у башни руководства полетами. Респектабельный черный "мерседес" и "олдсмобил". Когда я начал подруливать к ангару, они тронулись с места и направились ко мне. Я остановился, они сделали то же самое.

Полисмен в форме обежал "мерседес" сзади и открыл заднюю дверцу для комманданте, который приветственно взмахнул рукой и пожелал мне доброго утра. Еще три полисмена, вооруженные до зубов, выскочили из "олдсмобила". Это Хэннах и тот наш проклятый контракт.Так вот почему он так приветливо провожал меня!

Я спрыгнул на землю и пожал руку, которую дружески протянул мне комманданте.

— Что случилось? У меня не тот ранг, чтобы встречать с почетным караулом.

За черными очками мне не удалось разглядеть выражение его глаз.

— Есть небольшое дельце. Я не задержу вас надолго, мой друг. Скажите, вам известно, что у сеньора Фигуередо на его рабочем месте есть сейф?

Я сразу почувствовал подвох и сказал:

— Это известно каждому в Ландро. Он у него под стойкой бара.

— А ключ? Похоже, что сеньор Фигуередо, к сожалению, часто бывает очень рассеян.

— И это тоже известно всем в Ландро. Он вешает его за баром. Но в чем же все-таки дело?

— Полчаса назад я получил радиограмму от сеньора Фигуередо, в которой сообщается, что утром, когда он открыл сейф, чтобы проверить его содержимое после своего отсутствия, то обнаружил, что оттуда исчезла партия необработанных алмазов.

Я глубоко вздохнул.

— Но позвольте. Их мог взять любой из по меньшей мере пятидесяти человек. Почему подозрение падает на меня?

Вместо ответа он коротко кивнул, трое полисменов окружили меня, а четвертый залез в кабину наблюдателя и вытащил оттуда почтовый мешок и мою сумку. Комманданте сразу же их начал обыскивать. Полисмен, что сидел в кабине, что-то коротко сказал по-португальски, чего я не смог разобрать, и подал ему небольшой холщовый мешочек.

— Это ваш, сеньор? — вежливо осведомился комманданте.

— Никогда в жизни его не видел.

Он открыл мешочек, заглянул внутрь, а потом высыпал на ладонь левой руки струйку необработанных алмазов.

Все, что произошло потом, было неизбежно, но я вовсе не хотел сдаваться без борьбы. Комманданте не стал лично допрашивать меня. Я рассказал свою историю с начала до конца на Удивление вежливому молодому лейтенанту, который просто записал ее, не сделав никаких комментариев.

Потом меня препроводили вниз, в камеру. Она могла бы служить примером, иллюстрировавшим отчет о положении заключенных во внутренних районах самых неразвитых южноамериканских республик. В камере, рассчитанной на двадцать человек, оказалось сорок. Одно ведро, чтобы мочиться, и другое для отправления более существенных надобностей. И такая вонь, что трудно представить.

Большинство арестантов — слишком бедные люди, чтобы откупиться от такой доли. В основном индейцы, из тех, кто пришел в город, чтобы узнать большой секрет белых людей, а познакомились только с нищетой и деградацией.

Я прошел к окну, и многие из них покорно, по привычке, уступали мне дорогу. На скамье у стены сидел громадный негр в изодранном льняном костюме и соломенном сомбреро. Он показался мне влиятельным здесь лицом, и в самом деле, когда он пролаял какое-то приказание, двое индейцев, занимавшие место рядом с ним, немедленно убрались со скамьи.

Он дружелюбно улыбнулся мне:

— У вас не найдется сигаретки для меня, сеньор?

У меня как раз случайно оказалась в кармане пачка, и он с жадностью схватил ее. Я инстинктивно почувствовал, что сделал правильный жест.

Он спросил:

— За что они засадили тебя сюда, друг?

— Недоразумение, только и всего, — ответил я. — Меня отпустят еще до вечера.

— На все воля Божья, сеньор.

— А ты?

— Я убил человека. Они называют такое преступление непредумышленным убийством, потому что здесь замешана моя жена, вы понимаете? Это случилось шесть месяцев назад. Вчера суд вынес приговор. Три года каторжных работ.