Хроники вечной жизни. Иезуит (СИ) - Кейн Алекс. Страница 19

Сразу после Рождества Турзо с большим отрядом отправился в замок и предъявил графине Батори обвинение. Она и ее сообщники были арестованы. В замке провели обыск и наткнулись на три свежих трупа. Как видите, эта дама не оставила своих милых привычек.

Дознаватели пошли дальше, перекопали весь лес и обнаружили десятки зарытых скелетов. Среди них было и тело Томаша Надя. Я опознал его по одежде и приказал перевести в поместье. Он похоронен в семейном склепе, и чувство вины перед этим человеком терзает меня по сей день.

Дело дошло до суда, но приглашать на него Эржебет не стали, дабы не позорить ее род. Я, как и сотни других свидетелей, давал показания. Естественно, я умолчал об исповеди графини, но рассказал о трех трупах, найденных мной в лесу, о смерти Агнешки и Марии Шандор и, конечно, о зрелище, которое видел в ту ужасную ночь, когда Дорка забыла запереть тайную дверь. Иногда я думаю — может, она специально оставила ее открытой, чтобы я мог все увидеть и разоблачить хозяйку? У Доротеи в замке подрастала дочь, и она не могла не бояться, что однажды графиня убьет и ее.

Суд признал Эржебет Батори и слуг виновными в восьмидесяти убийствах. Я пытался в своих показаниях хоть как-то обелить Дорку, но это не помогло, ее вместе с Илоной приговорили к сожжению, Фицко — к отсечению головы, а третью служанку, Кату Беницку, казнить не стали, сочтя ее участие вынужденным.

Саму же графиню хоть и оставили в живых, но вряд ли она была этому рада. Ее замуровали в замке Чейте в собственной спальне, заложив кирпичом окна и дверной проем. Оставили лишь узкую щель, чтобы передавать пищу, поставили у двери часового и… забыли о ней. Эржебет прожила еще три года, тихо, молча, никого ни о чем не прося.

Много лет спустя я узнал, что Батори была протестанткой. Ума не приложу, зачем ей понадобилась исповедь… Видимо, под воздействием любви душа графини немного очистилась, и ей стало так тяжело носить в себе эту жуткую ношу, настолько захотелось выговориться и быть выслушанной, что она пренебрегла правилами и позвала католического священника, ведь он был обязан соблюсти тайну исповеди. Если честно, мне даже немного жаль ее, она стала заложницей собственных представлений о величии.

— А что же сталось с вами? — осторожно спросил викарий.

— Не знаю, как объяснить, дорогой друг… Конечно, было очень тяжело. Моя возлюбленная погибла, отец тоже. Я чувствовал себя так паршиво, будто сам был помощником графини Батори. Конечно, мне удалось остановить ее и спасти немало возможных жертв, но случившееся подействовало на меня угнетающе. Даже сейчас, вспоминая об этой истории, я испытываю то же пакостное чувство.

Целыми днями сидел я дома, пребывая в унынии, и лишь изредка выезжая к соседям. И однажды у Шандоров познакомился с французским священником, отцом Полем Лавуазье. Эта встреча определила мою судьбу на многие годы вперед.

Королевская Венгрия, XVII век

— Вот такая ужасная история произошла в наших краях, — вздохнув, закончил рассказ Имре Шандор. — Теперь мы с Иштваном — товарищи по несчастью, сумасшедшая графиня убила среди прочих мою дочь и его отца.

Они сидели втроем в библиотеке Шандоров, потягивая медовый напиток. Отец Поль, невысокий толстенький священник с добродушным лицом, прижал руку к груди.

— Страшно представить, что вам пришлось пережить, господа. Особенно вам, мсье Надь. Как вы не побоялись сунуться в это логово?

— У меня не было выбора, преподобный отец, — просто ответил Иштван.

Глаза священника светились искренним сочувствием. Он смотрел на юношу так, словно хотел взять на себя его боль.

— Не надо отчаиваться, сын мой, Господь милостив, и со временем ваши раны затянутся. Ах, если б я мог вам помочь!

Иштван, искренне тронутый добротой церковника, с благодарностью посмотрел на него.

— Да, я верю, все будет хорошо. Однако же давайте побеседуем о чем-нибудь более приятном. Вы прекрасно говорите по-венгерски, святой отец, где вам удалось этому научиться?

— О, моя бабка из здешних мест, — с готовностью ответил священник, — и матушка часто говорила со мной на языке наших предков. Здесь я по делам епископства, сейчас преподаю богословие в Вене, а учился во Франции, в Марселе. Вы бывали там?

Иштван, который много лет лечил там с Нострадамусом чуму, чуть было не брякнул «да», но вовремя опомнился.

— Увы, отец мой, не довелось.

«Н-да, так недолго и проговориться. Объясняй потом, почему я болтаю невесть что».

Общение со словоохотливым Полем Лавуазье доставляло ему удовольствие. Тот смотрел с интересом и участием, словно в холодный ветреный день выглянуло солнышко и согрело своим теплом. И потому, когда священник попросил позволения как-нибудь навестить его, Иштван с радостью согласился.

Отец Поль пришел на следующий день. Хотя они были едва знакомы, в разговоре не ощущалось неловкости. Падре так искренне интересовался делами и мыслями Иштвана, что тот чувствовал себя совершенно свободно.

Они встречались несколько раз в неделю и говорили, кажется, обо всем на свете. Спустя месяц Иштван уже считал священника другом и духовным отцом.

Как-то вечером, сидя перед камином, они вели неспешную беседу. Глядя на весело пляшущий на поленьях огонь, Иштван задумчиво потягивал гипокрас, который полюбил еще в Оверни.

Помолчав, отец Поль сложил руки под на животе и объявил:

— Сын мой, моя миссия здесь заканчивается, и скоро я возвращаюсь в Вену.

Иштван в растерянности посмотрел на него.

— Увы, дорогой мальчик, ничто не вечно, — развел руками священник, — мне очень жаль покидать вас, но я принадлежу ордену, а не себе.

— Какому ордену, отец?

— Обществу Иисуса.

«Ого, иезуит», — с удивлением подумал Иштван.

Он был наслышан об этих людях — ярых защитниках католичества и Святого престола. Поговаривали, что власть их огромна.

— Мне тяжело расставаться с вами, святой отец. Я полюбил вас, словно родного отца.

Священник перегнулся к Иштвану и взял его за руку.

— Скажите, сын мой, а сами вы никогда не думали о служении Господу?

— Эм-м… да как будто нет, — растерялся юноша.

— А может быть, стоит об этом поразмыслить? Вы умны, красноречивы, из вас как минимум вышел бы прекрасный проповедник. Вспомните, вы сами говорили, что не видите смысла в жизни, что хотели бы покинуть Венгрию, которая принесла вам столько горя… Подумайте, может, это и есть ваш путь? Лично я уверен, что вы просто созданы для божественного служения.

Иштван удивленно уставился на него. За сто лет жизни ему ни разу не приходило в голову, что он мог бы стать священником.

— Боюсь, отец Поль, что мне… эм-м… Я слишком привязан к свету.

— Чем же, мой мальчик? Ваша возлюбленная умерла, балы вы не посещаете, приемы тоже. Понимаю, страшно отказываться от привычной жизни, но вдумайтесь — на самом деле она пуста и ничем вас не держит. Почти все нити, связывавшие вас с прошлым, порваны. Не воля ли это провидения, дабы указать вам истинный путь?

Юноша был настолько растерян, что не мог возражать.

— Противиться божественному призванию — страшный грех, — продолжал отец Поль. — Взгляните, как много вам дано: вы здоровы, молоды, умны, благородны, обеспечены. Вам, дорогой мой мсье Надь, как и всем прочим, следует опасаться гнева Всевышнего.

Иштван вдруг испугался. Бог вручил ему удивительный дар, но Он также волен и отобрать его. Может быть, и в самом деле стоит отблагодарить Господа, посвятив одну из своих жизней служению?

— Я, право, не знаю, отец мой, — задумчиво пробормотал он.

— Не надо отвечать прямо сейчас, — воодушевился священник. — Обдумайте все, взвесьте, загляните в свое сердце. И помните, я предлагаю вам не просто стать монахом, совсем нет, я приглашаю вас в орден, имеющий огромные преимущества перед другими, в самый сильный и могущественный. Среди моих братьев — помощники папы, кардиналы, духовники монархов. Вы вольны избрать такой же путь. А может, вам захочется воспитывать юные умы или посвятить себя миссионерству? Все зависит лишь от вас. Пока же вы можете учиться в венском новициате, я по-прежнему буду вашим духовником, и нам не придется расставаться.