Хроники вечной жизни. Иезуит (СИ) - Кейн Алекс. Страница 4

Барат смутно помнил, как старик Ласло тащил его сюда, как отдал все деньги на лечение и упал замертво. Очень жаль! Он успел привязаться к этому забавному бродяге, хотя прекрасно понимал, что их путешествие не может длиться долго. А теперь он, Барат, снова один.

«Пора искать новую жизнь, — лениво подумал пес. — И новый дом. Может быть, поселиться в этих краях? Почему бы и нет? В конце концов, какая разница?»

Вошла Агнеш и поставила перед ним другую плошку. Барат снова покорно все вылакал, и его неудержимо потянуло в сон.

Выздоровление заняло две недели. За это время несколько раз приходила Агнеш, которая, как понял пес, жила в той же деревне и иногда помогала лекарю. Девушка очень нравилась Барату: она была веселой и искренней, а когда смеялась, на щеках появлялись очаровательные ямочки.

Пес уже не лежал, он бегал по всему дому, изучил двор и успел познакомиться с несколькими соседскими кумушками. Магор Ковач уже дважды, вздыхая, говорил:

— И что мне с тобой делать? Ты совсем здоров, куда ж тебя девать-то, а?

Судьба Барата (да и не только его) решилась теплым майским днем 1609 года, когда в доме лекаря появился необыкновенно красивый, чуть смугловатый юноша с правильными чертами лица, темными миндалевидными глазами и длинными, до плеч, черными кудрями. Лицо его светилось добротой, а на губах то и дело появлялась мягкая улыбка. Он был одет в охотничий костюм, на плече висело ружье.

— Сударь, — обрадовался эскулап, — счастлив видеть вас. Чем могу быть полезен?

— Я охотился неподалеку и решил зайти, чтобы забрать снадобье для отца.

— Да-да, конечно, вот оно, прошу.

— Благодарю, — ответил юноша, принимая закупоренную склянку.

В этот момент взгляд его упал на сидевшего в углу пса. Он с улыбкой подошел, погладил Барата по голове и вновь обернулся к Магору.

— Ваш?

— Пациент, — усмехнулся лекарь, — да вот только хозяин его помер. Теперь не знаю, что с ним делать, он уже совсем здоров. Наверное, выгнать придется…

— Хм, мне как раз нужен собака, — задумчиво проговорил юноша.

А по его глазам было видно, что он просто пожалел пса.

Магор радостно предложил:

— Так не возьмете ли его, бан Иштван?

Тот с готовностью кивнул… и тем самым подписал себе приговор.

Англия, Сомерсет, 7 июня 1932

Голос доктора Голда становился все слабее. Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Викарий заботливо наклонился к нему:

— Отдохните, мой друг.

Тот кивнул.

— Да, Джон, спасибо. Простите, я вздремну буквально четверть часика.

Майкл заснул, а викарий откинулся в кресле и задумался, рассеянно глядя в окно. В голове звучали слова, которые Голд сказал ему вчера: «Я живу на свете более четырехсот лет. В молодости я узнал способ переносить свою душу в другое тело с помощью прикосновения и простого заклинания».

Конечно, нелегко было поверить в это. Но доктор детально разъяснил, каким необыкновенным образом получил этот дар, поведал столько подробностей… Рассказал, как много лет назад, находясь на смертном одре, забрал жизнь и тело у собственного сына, как позже познакомился с Екатериной Медичи и выдал себя за ее родича, как из-за этого обмана попал в зависимость к коварной Диане де Пуатье, но нашел способ избавиться от нее, способ жестокий и бесчеловечный. Как прожил при французском дворе годы, полные интриг и приключений, как потом состоял на службе у короля польского Стефана Батория, а затем…

«Даже вспоминать страшно, — подумал викарий. — Еще одно присвоенное тело, еще одна погубленная душа, на этот раз русская».

И в новом обличье, преодолев множество препятствий, этот удивительный человек достиг того, о чем мечтал. Как странно, как необычно вилась цепочка его жизни! Он убивал недругов, но при этом скольким помог, скольких спас… А когда получил в Московии неограниченное могущество… Неужели власть действительно способна так изменить характер? Исковеркать душу того, кто еще недавно поступал, как благородный рыцарь? Ведь он опустился даже до… Бр-р, даже вспомнить страшно.

«Да, все это чудовищно, — размышлял священник. — Впрочем, можно считать, он за все сполна расплатился, ведь, дабы избежать смерти, ему пришлось переселиться в тело собаки. Тоже, поди, несладко — в облике облезлой шавки бегать… А до этого, несмотря на все дурные поступки, он пытался освободить подданных, дать им образование, сделать их жизнь лучше. Относился к ним, словно отец к детям. Какая же противоречивая натура этот Голд!»

Преподобный перевел взгляд на грузную фигуру, лежащую на кровати. Голд все еще спал, и священник был этому рад: ему требовалось время, чтобы привести мысли в порядок. Всю прошлую ночь он провел без сна, сопоставляя факты, обдумывая их, сравнивая со сведениями, что сохранились о тех временах. Все совпадало. И к утру он вынужден был признаться себе, что верит другу.

Позавтракав, викарий тут же поспешил к дому Майкла Голда, чтобы послушать продолжение удивительной исповеди. В саду, как и накануне, он заметил племянницу друга, миссис Роуз Делмор, и на ходу помахал ей рукой. Спустя пять минут он в сопровождении дворецкого уже входил в спальню доктора.

— Джон, — улыбнулся Голд. Викарию показалось, что друг подавил облегченный вздох. — Проходите, присаживайтесь. Вот это кресло — оно самое удобное.

Большая кровать под балдахином, витой шнур от колокольчика в головах, несколько зеленых, в полоску, вольтеровских кресел, чайный столик красного дерева, картины в тяжелых бронзовых рамах… Все как вчера. Пока гость устраивался, доктор обернулся к двери, где ждал дворецкий.

— Ничего не нужно, Уоткинс, ступайте.

Тот с поклоном удалился, а Голд повернулся к другу.

— Как спалось, дорогой Джон?

Священник усмехнулся.

— Боюсь, не очень хорошо. Ваш вчерашний рассказ просто выбил меня из колеи.

— Понимаю. Нелегко поверить в такое. Тем не менее, друг мой, это правда. Не забывайте, ведь я на исповеди. И готов ее продолжить. На чем мы вчера остановились?

— Вам пришлось переселиться в собаку, и вы бежали из Московии.

— Да, верно, — кивнул Голд и ненадолго погрузился в воспоминания. — Не буду утомлять вас, Джон, подробностями моего путешествия на запад. Я бежал проселочными дорогами, питаясь помоями на задворках постоялых дворов, на ночь же укрывался в ямах или оврагах.

— Каково это — быть собакой, Майкл?

— Даже не знаю, как передать эти ощущения. Очень странно, когда трава так близко, а дома и деревья такие высокие, когда при попытке что-то сказать из горла вырывается лай, а твой живот и руки… то есть лапы… покрыты грязной слипшейся шерстью. Мир казался несколько иным — предметы были словно растянуты, смазаны, и видел я не только то, что происходит передо мной, но и сбоку, и даже отчасти сзади. Цвета я различал плохо: трава, деревья, солнце, бабочки виделись светло-зелеными, а розы, маки, пионы — коричневыми. Но это меня не беспокоило, гораздо больше, чем на зрение, полагался я на усилившийся слух и ставший необычайно острым нюх. Чувствовал запахи зверей и не раз выслеживал в лесу зайца или белку. А как пах я сам, лучше и не вспоминать.

Голд замолчал, печальная усмешка исказила его лицо.

— Помню, как противно было поначалу есть с земли, особенно отбросы в городах и деревнях. Но требовалось как-то выживать, пришлось привыкнуть и питаться на помойках, и справлять нужду по-собачьи. Голова моя по-прежнему работала четко, но со временем я стал замечать у себя все больше животных повадок. Даже после того, как я перекинулся в человека, звериный нрав еще долго оставался со мной.

— Вы сразу… эм-м… переселились? — сдавленно спросил викарий. Ему претила сама мысль о том, что Голд сейчас расскажет, как забрал еще одно тело.

— Чтобы остаться в Московии?! Нет, благодарю покорно, меня уже один раз там убили. Спасся я чудом и повторения не желал. Больше того, не хотелось мне становиться и поляком, поэтому я пересек с востока на запад всю Речь Посполиту. Решил, что, лишь оставив позади королевство Польское, начну присматриваться к людям в поисках жертвы. Думаю, подспудно я стремился во Францию, по которой скучал, ведь я не был на родине более тридцати лет.