За час до полуночи - Хиггинс Джек. Страница 28

Я же мог рассчитывать только на Беллону. С девушкой на спине дойти быстрее, чем за шесть или семь часов, мне не удастся. Скорее всего, у меня кончатся силы уже на полдороге.

При порывах легкого ветерка я начал дрожать, впервые почувствовав себя совершенно промокшим. Я достал фляжку Розы и глотнул бренди. Джоанна Траскот лежала совершенно неподвижно с вытянутыми вдоль тела руками. Она напоминала, скорее, мраморное изваяние со своей собственной могилы, чем живого человека.

Если оставить ее здесь и пробираться в Беллону одному, уйдет пять или шесть часов, конечно при условии, что по дороге со мной ничего не случится. Даже для такого авторитетного в этих края человека, как Серда, потребуется не меньше часа, чтобы собрать спасательную группу, а подъем в горы требует гораздо больше времени, чем спуск.

В целом получалось следующее. Если я оставлю ее возле хижины она пролежит тут одна по меньшей мере пятнадцать или шестнадцать часов, а то и дольше. И скорее всего, умрет, что меня никак не устраивало. Джоанна должна жить, чтобы я мог увидеть лицо Хоффера, когда до него дойдет столь разочаровывающая новость.

Домашние животные, которые еще недавно тут мирно паслись, разбежались во время стрельбы. Возле двери висело несколько уздечек. Я взял одну из них и пошел в подлесок. Побродив немного, нашел пару коз и осла, обгрызавшего кусты. Он без сопротивления позволил надеть на себя уздечку. Я привел его и привязал возле хижины.

Серафино держал тут ослов для доставки продуктов. Значит, где-то имелись и седла. Поискав, нашел два седла в хижине, оба явно местного изготовления, обитые кожей, с высокими бортами и глубоким деревянным ложем посередине, приспособленные для перевозки мешков.

Бренди уже подействовало на меня, и на некоторое время боль в плече затихла. Я притащил одно из седел и с третьей попытки взгромоздил его на спину осла. Не знаю, что бы у меня получилось, если бы животное оказалось с норовом или просто отошло бы в сторону, но осел продолжал спокойно щипать траву, пока я затягивал подпругу.

Подсаживание Джоанны Траскот в седло требовало еще большей ловкости, но после некоторых усилий мне удалось разместить ее в седле полулежа, причем действовать пришлось довольно грубо, но она не издала ни звука и лежала, запрокинув голову и свесив ноги по бокам осла. Я принес одеяло из хижины и укрыл ее как можно плотнее, затем достал отрезок старой веревки и покрепче прикрутил ее к седлу Пока возился, меня прошиб пот. Я присел и автоматически полез за сигаретами, но нашел у себя в кармане только комок мокрой бумаги с желтыми подтеками. Пошел к телам убитых и в нагрудном кармане Рикко обнаружил пачку местных сигарет, дешевых и отвратительных на вкус. Все же лучше, чем ничего. Выкурив сигарету, глотнул еще раз из фляжки Розы, потом аккуратно обмотал конец уздечки вокруг своей левой руки и тронулся в путь.

Буддисты говорят: если медитацией заниматься достаточно долго, найдешь свою истинную сущность, что даст ощущение счастья, которое позволяет затем полностью погрузиться в нирвану. Во всяком случае, какое-то погружение в себя всегда возможно, при этом внешний мир как бы угасает и время останавливает свое привычное течение.

Старый еврей, с которым мы сидели вместе в одной камере в Каире, научил меня входить в транс, что впоследствии не раз спасало мне жизнь, как, например, в «яме». В критической ситуации я умел как бы покинуть мир, растворившись в бесконечном пространстве, и при пробуждении обнаружить, что миновал день, два или даже три, а я все еще жив.

Бредя по диким торам Монте-Каммарата, я впал примерно в такое же состояние: время остановилось, окружающий мир – камни, безжизненные осыпи и голые склоны – слились с небом в единую размытую картину. И я не отдавал себе отчета в происходящем вокруг. В какой-то момент увидел себя лежащим на камнях перед ослом, и чей-то знакомый голос явственно произнес: «Есть два типа людей на свете – пианино и пианисты».

Эту фразу когда-то сказал Бёрк, сидя рядом со мной в баре с оцинкованной крышей в Маванзе. Я потягивал теплое пиво, потому что электричество отключили и морозильник не работал, а он пил свой неизменный кофе, напиток, с которым, наверное, не расстанется до конца дней своих. Мы выполнили только часть задач по нашему первому контракту в Катанге, но уже потеряли многих своих людей и знали, что не досчитаемся еще стольких же, когда завершим операцию.

На улице постреливали, иногда доносилась минометная пальба, периодически строчил пулемет, вычищая снайперов из правительственных зданий на другой стороне площади. Рассматривая собственное отражение в пробитом пулями зеркале, я, в лихо заломленном берете, с пистолетом под мышкой, чувствовал себя как среди декораций очередного голливудского боевика.

Мне не исполнилось тогда еще двадцати лет, и все происходящее должно было бы выглядеть для меня романтично и увлекательно, как в старых фильмах Богарта. Но я испытывал совсем иные чувства. Меня угнетали смерть, жестокость и бесчеловечность происходящего.

Я уже дошел до предела нервного напряжения, вот-вот мог сорваться, и Бёрк, интуитивно уловив мое настроение, завел разговор. Его голос звучал доверительно и негромко. В те времена он обладал большой силой убеждения, или мне хотелось так думать. Во всяком случае, тогда я не чувствовал в нем никакой фальши и, выслушав его, был уверен, что мы выполняем священную, миссию спасения чернокожих братьев от последствий их собственной глупости. «Помни, Стаси, – сказал он в заключение, – есть два типа людей на свете: пианино и пианисты».

Мне понравилась эта довольно тяжеловесная метафора, утверждавшая, что есть люди, подчиняющиеся обстоятельствам, и другие, которые управляют ими. В тот период я полностью принимал его философию. Однако тем вечером местные полицейские части выступили против нас, и всю последующую неделю мы спасали собственные шкуры, так что времени на обдумывание его умозаключений у меня не нашлось.

Теперь слова Шона вновь всплыли из прошлого, и, вспоминая события тех дней, я с удивлением понял, что под «пианистами» он вовсе не имел в виду именно меня, а, как всегда, говорил о себе. Он пытался привить мне свой образ мыслей, чтобы легче было управлять мною. Я был нужен ему как безотказное боевое оружие, как пианино, на котором в действительности играл он сам.

Тяжело продвигаясь вперед, я вел за собой осла, весь погрузившись в мысли о прошлом, то есть думая о Бёрке. Его отношения с Пьетом Джейгером имели совершенно иной характер, и он никогда не пытался установить что-либо подобное между нами, вероятно инстинктивно чувствуя бесплодность такой попытки.

Как я уже говорил, вначале он откровенно презирал мой интерес к женщинам и склонность к крепкому спиртному. Потом его неприятие моих слабостей сменилось добродушным подтруниванием, даже своеобразным поощрением их. Теперь я пришел к выводу: он просто понял, что так будет легче управлять мною.

Кем же я был тогда? Стаси Вайетом или творением Шона Бёрка? Нет, с этим покончено. Я буду самим собой, другим пианистом, играющим только для себя.

Мы двигались уже четыре часа, и я остановился, чтобы проверить самочувствие девушки. Она пребывала в том же состоянии, слабое дыхание оставалось единственным признаком жизни.

Сам я не замечал боли, как и в «яме», существовал, словно отдельно от нее. О своей правой руке забыл вообще. Вскоре облака опять затянули солнце и первые тяжелые капли дождя упали на пыльные камни, но я, Стаси Вайет, самый живучий, продолжал упрямо брести вперед.

Поздней весной, в начале лета, пока еще не наступила настоящая жара, сильные ливни случаются довольно часто в горах Сицилии. Обычно грозовые облака застревают над горами на полдня и больше.

Наверное, дождь помог нам в конечном счете выжить. Есть на земле люди, имеющие особые отношения с дождями. Стоит им погулять под дождем, подставить себя под его хлещущие струи, как у них наступает прилив сил. Я принадлежу к этому счастливому типу, и ливень, который начался в горах Каммарата тем утром, принес мне заряд бодрости. Но, кроме того, он оживил и все вокруг. Нас больше не окружала пыльная каменистая пустыня. Природа ожила и наполнилась свежестью.