Зеркало судьбы - Точинов Виктор Павлович. Страница 21

– Тьфу на тебя… Рассадник мракобесия там был! Ты, товарищ Фокин, на бумажке умные слова записывай, если запомнить не умеешь.

– А я, товарищ Чечевицын, с бумажками не в ладах, медленно я их читаю, бумажки-то… Но приказ об твоем расстреле раскумекаю, не сумлевайся.

Чечевицын коротко хехекнул, смех был неприятный и неживой.

Они часто так пикировались, привыкли и не обижались на дружеские шутки. В последней шутке имелась изрядная доля правды, что делало ее особенно смешной и пикантной.

– Заложников возьмем, – решил Чечевицын. – Тогда дезертиры сами из лесу выползут. Не станут ждать, когда их папок-мамок из пулемета покрошат.

Он небрежно похлопал по кожуху «максима». Два пулемета, составлявшие груз брички, к отряду Фокина не имели отношения, – числились за ЧК, там с их помощью исполняли спецакции в глухом Шишкином овраге, в пяти верстах от города. «Максимам» и двоим пулеметчикам предстояло вернуться в город вместе с уполномоченным по исполнении здешнего задания.

– Как обычно? – уточнил комэска. – На сельский сход всех посгоним, а там уж сами богатеев и прочую контру укажут?

– Не надо схода… Вот как сделаем: двадцать человек с нами в усадьбу поедут. Поглядим, что там и как, может, не до конца все сгорело… Церковь-то тю-тю, так что кроме как в помещичий дом, нам заложников приткнуть и некуда. Остальных бойцов в Коммунарово пошли, и главным назначь, кто потолковее и грамоту хорошо разумеет.

Чечевицын достал из внутреннего кармана кожаной тужурки сложенный вчетверо лист бумаги, протянул комэска. Объяснил:

– Прикажи: пускай бойцы по всем дворам пройдутся из этого списка, кого найдут, – сюда пусть, до усадьбы, конвоируют.

– Э-э-э… – догадливо протянул Фокин. – Ахен… тьху… иудушка твоя пособила? Раскаявшаяся, сталбыть?

Уполномоченный коротко кивнул.

– Всех гребсти? – спросил комэска. – Вплоть до дитёв малых?

– Детей пусть оставляют, – решил Чечевицын после короткого раздумья. – А всех, кто старше пятнадцати, – сюда.

…Темнело, и подробности они разглядели, лишь подъехав к усадьбе вплотную. Как в воду глядел чекист: помещичий дом выгорел на редкость удачно. Деревянные перегородки начисто сожрал огонь, и перекрытия второго этажа тоже, от крыши сохранилась малая часть. Однако на первом этаже пол, хоть и заваленный обгорелыми обломками, уцелел. А самое главное – на всех окнах остались кованые решетчатые ставни.

– Ну вот, и выдумывать ничего не надо, – удовлетворенно сказал Чечевицын. – Туда и вон туда поставишь часовых, по двое, а в-о-он туда, на крышу уцелевшую, «максим» затащим. Как кролики в загоне будут сидеть, не дернутся. Кстати, там вон флигелек есть… да нет, левее гляди… у каретного сарая. Я в нем огонек заметил, за окном мелькнувший. Пошли людей, пусть разберутся. Думаю, нам с тобой, товарищ Фокин, тот флигель для ночевки как раз подойдет. А те, кто в нем сейчас, в сараюшке ночь перебедуют, небось не баре, кто-то из прислуги бывшей.

Комэска послал пятерых бойцов, а после засомневался:

– Слушай, а ежели те, с лесу, подкрадутся ночью невзначай? Да часовых ножичками… того… и пулеметчиков, чё на крыше? Пол-отряда мне с верхотуры положат запросто, пока сковыряем их оттуда…

– Зачем им? – риторически спросил Чечевицын. – Мы одного заложника отпустим, пусть в лес идет… на рассвете или даже сейчас, если путь хорошо знает. Пойдет и скажет: амнистия, дескать, кто сам выйдет из лесу к усадьбе, того к стенке не поставят, – винтовку в руки и на фронт. А если не выйдут к полудню, мы заложников начнем из пулемета крошить, каждый час по десять человек. Посовещаются они, да и пойдут сдаваться.

– Варит у тебя голова, товарищ Чечевицын…

– Второй пулемет вон туда прикажи отволочь, – распорядился уполномоченный. – сейчас не видно, но там башенка, телескоп в ней стоял, это такая… ладно, тебе ни к чему… В общем, пулемет там очень удачно встанет: все поле, что от Парамоновского леса к усадьбе тянется, перекрестным огнем накроем.

– Дык пошто нам оно?! – изумился Фокин. – Ежели они, ты сам гришь, руки подымут и вылезут?

– Ты, товарищ Фокин, и впрямь такой дурак или прикидываешься удачно? Ну сдадутся они, и что дальше-то? Ты сразу на фронт двинешь, я их, значит, бечевкой свяжу и гуськом за бричкой в город поведу, словно негров на хлопковую плантацию?

– Зазря ты все же не вздремнул еще, товарищ Чечевицын… Каки-таки, богомать твою, у нас тут негры? Чай от нас до Африки ихней верст… не знаю скока… наверное… – комэска вдруг осекся, сообразив наконец, что за смысл таился в словах чекиста, и продолжил совсем иным тоном: – Так ты их всех… ты их собрался… знаешь, чё я те скажу, товарищ Чечевицын? Давно хотел, да все…

Тут подбежал вестовой, и то, что давно хотел высказать комэска, так и осталось неизвестным (может, к лучшему для Фокина). Вестовой доложил: оказывается, во флигельке не бывшая прислуга обитает, там, товарищ комэска и товарищ спецуполномоченный, самая натуральная контра окопалась!

Отцы-командиры пошагали глянуть, кто и зачем там окопался… Контру, числом пять голов, уже выводили из флигеля: молодой человек, лет тридцати, вида и впрямь самого эксплуататорского. Девушка, лет на восемь или десять его помладше, и тоже видно: не из крестьянок, сев да жатву, небось, только из окошка своей кареты и видывала. Дама пожилых лет, того же поля ягодка. И еще две женщины, попроще, те, видать, и впрямь из бывшей прислуги.

– Куда их? – спросил комэска. – Э-э-э, товарищ Чечевицын, ты не спи тут, погоди малеха, скоро спать заляжем, повечеряем и сразу заляжем, там натоплено, видать, у них уже… В усадьбу их, к прочим?

Чекист действительно застыл в каком-то словно бы сонном оцепенении, уставившись на контру.

Потом разлепил губы, произнес не своим, деревянным голосом:

– В сарай. Часовых к двери. За крышей приглядывать.

Молодой человек (был одет он в чиновничий вицмундир со споротыми петлицами) тоже на ходу оглядывался, смотрел на уполномоченного со странным недоумением во взоре. При словах комэска «товарищ Чечевицын» молодой человек дернулся было, рванулся назад, но ему двинули по ребрам прикладом, кольнули сквозь мундир штыком, – и запихнули вместе с остальными в дверь сарая.

«Понятно, зачем он их в отдельности порешил держать, – подумал комэска, – буржуйка-то молодая девка справная, все при ней… А товарищ Чечевицын у нас холостует и натура мужская, небось, своего требует. Ладно, в своем праве человек. Они-то, кровопивцы, наших сестер да жен сколько лет пользовали? Кабы не сотню годков, а то и поболее… А теперь власть сменилась, наша теперича власть, народная. Значит, и бабы ихние теперича наши».

Рассуждал комэска с классово-правильных позиций, да только не хотелось ему гулять битый час на свежем воздухе, когда товарищ Чечевицын вызовет на ночной допрос недобитую, но симпатичную контру.

Задумался: может, и ему допросить кого? Не старуху, понятно, а одну из кухарок-горнишных или кто они там… Решил не скоромиться, – дома жена молодая осталась, шепнувшая недавно на ушко: тяжела. К тому же аполитично как-то получится: все-таки почти свои, почти эксплуатируемый класс, хоть в поле и не горбатились… Да и с лица, если честно, не очень.

В освобожденном от эксплуататорского класса флигеле и в самом деле было натоплено, что вышло очень кстати, октябрьские ночи стояли холодные. А в остальном былые кровопийцы жили скудновато. Не беда, бойцы щедро поделились захваченными в Коммунарово трофеями, весь стол снедью завалили. Ну и четверть самогона, самого лучшего, что нашли, – как слеза прозрачного, двойной перегонки.

Впрочем, уполномоченный хватанул с устатку лишь полстакана, и Фокину сверх того пить запретил: день завтра трудный, дело предстоит ответственное. Комэска не стал настаивать, хоть и хотелось ему вмазать как следует, на всю катушку, да и позабыть обо всем, что ожидает его и отряд в ближайшие дни.

Заняться отцам-командирам после ужина было нечем: заложников всех собрали и доставили в усадьбу без происшествий, парламентера в лес отправили, а задушевные разговоры о жизни у этой парочки на трезвую голову не получались.