Охотники и ловцы рыб (СИ) - "ITN-997". Страница 7

— Как ты можешь хвалиться, тем, что пользуешься оскверненным переводом Священного Писания, — заводя самого себя, заговорил пан Гумберт, поглядев на новгородку загоревшимися глазами. — Все же знают о том, что там написаны вещи вроде: "никто не подаст сыну вместо яйца скорлупию", тогда как в настоящем тексте сказано: "никто не подаст сыну вместо яйца скорпию", такого большого ядовитого паука.

Любава невольно усмехнулась забавной ошибке переписчика, который, конечно же, никогда скорпионов не видел и решил подправить святого Кирилла, переведшего Евангелие с греческого на славянский.

— Вот-вот, смеешься над искажением священного текста, — громыхнул пан Гумберт и, заведшись в должной степени, перешел в атаку, проявляя неожиданную осведомленность. — У вас на востоке сплошное двоеверие. У вас иконе Святого Власия народ приносит в жертву кусочки коровьего масла. У вас народ носит на шее образки с изображением Пречистой Марии с одной стороны и с оберегом-змеевиком с другой стороны.

Любава молчала, пережидая приступ праведного негодования всеми этими действительно нехорошими вещами. Огромная собака лизнула ей запястье, девушка осторожно отдала ей косточку, не отводя взгляда от возмущенного пана воеводы.

— У вас народ носит на шее пергаменты со словами "авраам, враам, раам, аам, ам", написанные друг под другом, и считает такие пергаменты магическим оберегом. То же самое вы проделываете с именем архангела Михаила. Кощунники! Лучше быть совсем язычниками, чем такими двоеверами и самарянами.

У него кончилось дыхание, и он невольно замолчал.

— Пан Гумберт, хотите, я вам почитаю Евангелие? — тихо спросила Любава. — У меня с собой правильный текст. Без всяких "скорлупиев". Хотя бы беседу с Самарянкой у колодца прочту, — и она серьезно посмотрела в глаза своему обличителю.

Наступило молчание.

— Хорошо, — неожиданно тихо ответил ей воевода. И сразу спохватился. — Познакомлюсь с оружием противника.

— Ну какие же мы противники?

— А кто же вы есть со своим Гейзенским Ойкуменизмом.

— Каким? Чем? Расскажите, пан Гумберт.

— Ты не слышала? Не слышала о двух друзьях христианах Горгонии и Дорофее, замученных императором Диоклетианом?

— Простите, пан Гумберт.

— Один из друзей считается покровителем Запада, а другой — Востока. Святой Войтех написал их житие, — как бы нехотя выдавил из себя пан воевода. — Часть мощей святого Горгония находится в Гейзе. И тамошняя братия проповедует идеи, что христианам нужно объединиться как в древности. Ну и, кроме того, что христианство нельзя насаждать мечом. Только, дескать, любовью и своим примером.

— И что здесь плохого? — огорченно спросила Любава.

— Сам Христос сказал, что дерево судится по плодам. С тех пор, как наш князь прислушался к гейзенским и клюнийским смутьянам, язычники перестали обращаться в христианство. Эти звери уважают только силу. Любовь они считают слабостью. И с ними нужно говорить на понятном им языке — с мечом в руках. Пока дело проповеди было в руках железных миссионеров из Магдебурга — все шло успешно. Народ крестился целыми землями. Как только речь зашла о любви да проповеди на родном языке — так все и остановилось. Вон, старший сын Вроцлавского каштеляна колдовством балуется, и никто ему слова поперек не скажет. Все с любовью, — с сарказмом закончил пан воевода.

Любава не стала возражать, и трапеза окончилась в молчании.

***

— Не знаю, какой из сынка каштеляна колдун, но то, что он шабалдахнутый, — это точно, — уверенно сказал Сольмир по дороге в деревню Вершичи. Когда Всеслав уехал, Любавин друг и спутник проявил активность и увез туда Любаву с Ростилой, заявив, что они хоть в баньке помоются, в замке-то панском, мол, удобства не ахти какие. — Нашел этот Збигнев месяц назад куриное яйцо, уверяет, что в виде раковины улитки, и носит его теперь под мышкой, высиживает духа-обогатителя, — весело рассказывал по дороге в деревню сказитель и сын главного муромского волхва. — Понятно, сам молчит, что неплохо, но еще и не моется, волос, ногтей не стрижет. Потом, помню, надо это яйцо пеплом из костей мертвеца посыпать. А где он в этой земле пепел от костей мертвеца возьмет. Тут, я слышал, за сжигание мертвецов — смертная казнь.

— Как?! — ахнула Любава.

Сказитель бросил на нее пристальный взгляд.

— Деревенские мне объяснили, что в этой земле христианство внедрялось немецкими миссионерами из Магдебурга. За хранение отеческих обычаев, таких, как сжигание своих покойников и тризну над ними — смертная казнь.

Любава заметно расстроилась. Сольмир, по ее наблюдениям, уже был на полдороге к тому, чтобы принять христианство. Здесь он наслушается, пожалуй. Еще станет таким же ехидным нехристем как Всеслав.

Сказитель заметил ее смущение и огорчение, подергал себя в задумчивости за отросшие светлые кудри и не стал рассказывать ей о том, что, по мнению местных поселян, христиане нужны власти только за тем, чтобы платить десятину на церковь.

Они молча подъехали по заснеженной тропинке к избушечке на окраине Вершичей. Там жила бездетная немолодая пара. У них-то и поселился отец Афанасий. Пока еще стояли холода, монаху отвели уголок в теплой избе, а после потепления он собирался перейти в клеть в холодной части избы.

— Это единственный двор в деревне, где без неприязни относятся к христианам, — тихо сказал отец Афанасий расстроенной Любаве, когда Сольмир увел Ростилу вместе с хозяйкой, посмотреть баньку. — Не знаю, о чем думают местные власти. Грядет такое народное возмущение, что здесь все будет сметено. Не понимают они разве, как бережно нужно относиться к народным обычаям? Особенно, если вместо них насаждаются иноземные?

Этот вопрос уже вечером Любава задала пану Гумберту после того, как все же прочитала ему Евангелие, удивительный эпизод о встрече Спасителя с простой женщиной, самарянкой, в жаркий летний полдень у колодца.

— Почему же, мы отлично понимаем, как крепко это быдло держится за древние обычаи, — ответил пан воевода, начальник Вроцлавского гарнизона, духовный сын и правая рука Вроцлавского епископа, — понимаем, что эти дети Веельзевула никогда не примут ничего доброго. Для них возможность иметь две, три жены и разнузданный блуд в ночь на Ивана Купалу важнее вечной жизни. Они должны погибнуть. Их, как и строптивых людей Израильских, погибших в Египетской пустыне, должно сменить новое поколение. Поколение тех, кто войдет в Землю Обетованную, победив в бою Амореев и прочих Хананеев. И эти доблестные сыны нечестивых родителей будут исповедовать чистую веру. Они уже не будут двоеверами, как люди в твоих землях!

Глаза пана воеводы горели блеском веры в то, что это дело правое.

— Это ужасно, — подавленно прошептала Любава.

Но пан воевода ее не слышал. Он был сейчас в будущем, среди новых людей, исповедующих неповрежденную язычеством веру. Новгородка тихо попрощалась и ушла к себе.

Тем временем, Харальд и Негорад присоединились к гридям Вроцлавского воеводы. Вооружение у польских дружинников, конников-рыцарей немного отличалось от того, к чему привыкли новгородцы, поэтому они с удовольствием осуществляли военно-культурный обмен знаниями. А Любава с Ростилой большую часть времени проводили в деревне Вершичи. Там их и застало весеннее потепление и разлив рек. Вода стремительно залила землю. Поселяне даже между домами плавали на лодках. Вылавливание плавающей скотины и птицы, хохот и общее веселье так увлекли и Любаву и Ростилу, что те забыли о всех своих горестях и самозабвенно приняли участие во встрече весны.

Но не тут-то было.

— Любава! Ростиша! — своим великолепным голосом прокричал Сольмир, подгребая на соседской лодке, пока что пустой, к лодке с трепыхающимися курицами, удерживаемыми мокрыми девицами. — Вам пора в замок. Прибыл гонец от Всеслава. Тот сегодня-завтра возвращается. И не один. Если не хотите моей смерти лютой, потому что все знают, что я вас из замка сманил, то бегом за мной.