Прекрасные изгнанники - Клейтон Мег Уэйт. Страница 14

А еще, как потом выяснилось, Ильзе спала со своим боссом, благо его жены, как и ее мужа, в Испании не было.

– Думаю, вы, две занозы, отлично поладите, – сказал, обращаясь к нам обеим, Хемингуэй и приобнял меня за плечо. – Ильзе, это Марти Геллхорн. Прошу любить и жаловать. Она пишет для «Кольерс», а у них миллионы читателей.

Это было такой же правдой, как все написанные им истории.

Через несколько минут мне вручили мои бумаги.

Мы с Эрнестом и Хербом вышли из отеля в компании с Сефтоном Делмером, которого между собой в шутку называли «наш румяный английский епископ». Этот крупный лысеющий британец носил круглые очки в черной оправе, именно в таких и еще с накладной бородой я в шутку планировала нелегально пересечь границу Испании.

– У Делмера в номере целый шкаф вина – якобы комплимент от короля Испании, – просветил меня Эрнест. – Но я подозреваю, что на самом деле он не грабил королевские погреба, а скорее всего, купил спиртное у какого-нибудь своего знакомого бармена-анархиста. Этот парень выпивку где угодно раздобудет.

А еще Делмер был отличным репортером. Его фото однажды даже напечатали на обложке журнала «Тайм».

Хемингуэй открыл для меня дверцу машины с двумя флагами, американским и британским, и достал из внутреннего кармана пальто холщовую охотничью кепку. Пуговицы у него на груди грозили отлететь в любую секунду: со времени отъезда из Нью-Йорка он слегка располнел, а может, его просто распирало от гордости или же и то и другое. Я устроилась на пассажирском месте, а Херб с Делмером забрались на заднее сиденье. Эрнест сел за руль, и мы поехали.

Журналисты в Мадриде в основном передвигались на своих двоих или же доезжали на трамвае до университета на севере города, а дальше шли пешком. Не многим выпадала удача прокатиться на машине Эрнеста с полным баком бензина. Я обмотала вокруг головы и шеи зеленый шифоновый шарф и смотрела в окно. Мы ехали по центральным улицам, мимо мальчишек, чистивших обувь, мимо длинных очередей, которые были повсюду. Потом по разбитым дорогам мимо баррикад. В центре ремонтные бригады укладывали асфальт на поврежденные участки дороги, но сюда уже не добирались. Буквально за несколько минут мы домчались до Каса-де-Кампо, парка на юго-западе Мадрида. Невдалеке я увидела мужчин в широких брюках и белых рубашках, они стояли за каменными стенами и баррикадами из мешков с песком и целились из винтовок в сторону противника. А за стеной на деревьях только-только начали появляться крохотные зеленые почки. Я сделала глубокий вдох, и мне стало жутковато. В воздухе пахло порохом от разрывающихся снарядов, где-то вдалеке стрекотали пулеметы.

Херб с Делмером пошли на передовую к солдатам, а Эрнест остался со мной, чтобы помочь сориентироваться в ситуации.

– Студж, первое, чему ты должна научиться, – это как найти безопасное укрытие.

Он прочитал мне краткую, но очень полезную лекцию о том, что делать, если стрелять начнут совсем рядом. А потом принялся объяснять стратегию обороны республиканцев, рассказал, как долго и почему длится эта патовая ситуация.

Мы прошли чуть вперед, но не очень близко к переднему краю. Здесь солдаты ели и отдыхали, кто-то даже читал, как будто всего в нескольких метрах от них и не было никакой стрельбы.

– Когда пытаются описать стрельбу, обычно используют слова «хлопки» или «трескотня», – сказал Эрнест. – Но это не совсем так, сечешь? Это не один звук. Пулемет звучит иначе, чем винтовка. «Ронг-караронг-ронг-ронг» – вот как говорит пулемет.

– Больше похоже на церковный колокол, – заметила я.

Мне хотелось рассмеяться, но тогда, впервые оказавшись на передовой, я еще не могла расслабиться до такой степени. Это умение пришло позже. Смех – единственный способ показать, как ты рад, что жив, когда уже повидал немало смертей.

– А как говорят винтовки? – спросила я.

– «Ракронг-каронг-каронг».

– Ну, не знаю, Несто. Это как-то чересчур романтично. Такие округлые звуки. Слишком уж мелодично. Звук стрельбы должен быть брутальнее.

– «Ракронг-каронг-каронг», – повторил Эрнест. – Это реальный звук. Ну да, округлый и мелодичный. – И он с удовлетворенным видом сделал запись в своем блокноте.

А я, стоя практически на линии фронта, наблюдала за Хемингуэем, слушала его рассуждения и пыталась представить, как мои братья, окопавшись вокруг Сент-Луиса, стреляют через поле в таких же, как они, парней из Иллинойса. Я не владела испанским, а потому понятия не имела, что в наступившем затишье кричали друг другу солдаты с противоположных сторон, но именно такими они мне тогда и казались: обычные ребята, которые любят копаться в моторах своих машин, курить и целоваться с девчонками.

Я прикурила и сразу заметила на себе голодные взгляды солдат. Естественно, я открыла пачку и раздала все сигареты до единой. Я понимала, что потом пожалею о своей щедрости, но тогда жалела только о том, что взяла с собой всего одну пачку. Мне хотелось запомнить абсолютно все, каждую морщинку на лице каждого солдата и то, как их пальцы на секунду прикасались к моим. Я старалась настроить свой мозг таким образом, чтобы он в точности запечатлел интонацию, с которой бойцы произносили «gracias» [6], как они наклоняли головы и сутулились, прикрывая пламя спички, пока прикуривали, как втягивали щеки на первой затяжке и выдыхали дым через нос или через рот, как выпускали дым кольцами и эти кольца постепенно таяли в воздухе.

А когда в пачке уже совсем ничего не осталось, солдаты все равно не спускали с меня глаз. Тогда я отдала свою наполовину выкуренную сигарету высокому симпатичному парню с глубоко посаженными, как у моего отца, глазами:

– На, возьми.

Приятели этого солдата стали подталкивать его локтями. Они что-то тараторили и смеялись.

– Si le gusta su pelo, espere a ver sus piernas [7], – сказал им Хемингуэй и тоже рассмеялся.

Уже потом, когда солнце клонилось к закату и стрельба постепенно стихла, я спросила его, что же их всех так развеселило.

Эрнест открыл мне дверцу машины и по-отечески поцеловал в лоб:

– Дочурка, боюсь, каждое твое появление в обществе этих засранцев грозит скандалом. Они не слишком часто видят девиц с золотистыми волосами и такими длинными ногами. Тут война, ты же понимаешь.

Отель «Флорида». Мадрид, Испания

Апрель 1937 года

Джозефина Хербст приехала в Мадрид через пару дней после меня. Когда она, с присыпанными пылью после артобстрелов кудрями, вошла в холл отеля «Флорида», то даже не успела поставить на пол огромный чемодан и портативную пишущую машинку: ее заметил и мигом сграбастал в объятия Хемингуэй. В то утро он наконец-то выкроил время, чтобы переодеться, и в шикарной униформе выглядел настоящим франтом.

– Джози, а помнишь, как мы рыбачили? В жизни тебя не прощу за то, что ты тогда упустила ту огромнейшую макрель!

– И вот я здесь, в зоне боевых действий, а мне в глаза смотрит все та же старая рыбина, – ответила Джози.

Она говорила в нос, как все в Айове, и годы, проведенные в Калифорнии, Берлине и Париже, никак на это не повлияли.

Они с Эрнестом дружили еще с тех пор, когда вместе работали в журнале «Смарт сет», причем Генри Луис Менкен охотно публиковал ее рассказы, а Хемингуэю отказывал. В Испанию в те благословенные времена ездили, чтобы поесть nispero [8] и посмотреть корриду.

Они оживленно болтали, старинным друзьям всегда есть что вспомнить. А потом Джозефина сказала:

– Макс, – она имела в виду Макса Перкинса, редактора из издательства «Скрибнер», – просто диву дается. Он меня спросил: «Да что это на вас на всех такое нашло? Хемингуэй, Дос Пассос, Геллхорн. – Она кивнула в мою сторону, хотя мы никогда прежде не встречались, – все как идиоты сорвались в Испанию, чтобы подставить свои головы под бомбы». – Джози стряхнула пыль с волос и продолжила: – Я думала, что артобстрелы гораздо страшнее. По мне, так они напоминают грозу в старой доброй Айове, ты не находишь?