Морпех. Дилогия (СИ) - Таругин Олег Витальевич. Страница 17

— Это еще что? — откровенно оторопел Алексеев.

— Дык, подшлемник немецкий, шерстяной. Ушанки-то у вас не имеется, да и взять негде. Ты не брезгуй, Степа, не брезгуй, чистый он, ни крови, ни вошек не имеется, я уж проверил. А потомглядишь, чего другое подберем. Только, сам понимаешь, если что и найдется, так тоже не с живого, — старшина отвел взгляд. — Живым головной убор и самим нужен, а вот мертвым он уже как бы и без надобности…

Поколебавшись несколько секунд, Степан нерешительно забрал у Левчука подшлемник. Покрутил в руках. Ничего необычного, обычная вязаная «труба»-бафф, подобные и в его времени массово носят: можно использовать и как шарф, и как шапочку, и прикрывать лицо наподобие маски-балаклавы. Универсальная штука, одним словом. Кстати, и у нас подобные тоже имелись, видел на фотках. Вроде бы, еще в Финскую применялись. А что с убитого фрица? Придется перетерпеть, поскольку голове и на самом деле холодно: каска — штука нужная, вот только от мороза защищает еще хуже, чем от осколка или пули…

— Спасибо, старшина, выручил, — старший лейтенант соорудил из подшлемника нечто вроде лыжной шапочки, сверху натянул шлем. Голове сразу стало ощутимо теплее.

Левчук улыбнулся:

— На здоровье, командир. Вы идите, а я пока с боеприпасами разберусь. Только автомат прихватите, негоже командиру безоружным ходить. Да нет, с диском берите, я его потом живенько набью. Вам бы еще полевую сумку или сидор раздобыть, не в карманах же запасные патроны таскать. Слыхал, Вань? Станешь возвращаться, подбери товарищу командиру чего-нибудь из трофеев, уж этого-то добра наверняка полно.

— Сделаю, тарщ старшина, — отрапортовал нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу Аникеев. — Так что, пойдемте, товарищ старший лейтенант?..

Пока Аникеев вел Степана узкими улочками поселка, морпех усиленно копался в памяти, вспоминая, что ему известно про героического «комбата-142». Вспомнил, как ни странно, достаточно много, в чем помогли как тематические политзанятия с историческим уклоном, так и поход в музей, где его интересовало не столько старое железо, сколько стенды с информацией и фотоматериалами.

После того, как штаб десанта не сумел высадиться с канонерки «Красный Аджаристан» и в первых же боях на берегу погибли командир штурмового отряда капитан 2 ранга Шацкий и его зам по политчасти капитан Коновалов, оставшийся старшим Кузьмин принял на себя командование десантом. Собственно, только благодаря его решительным действиям морпехам и удалось взять Южную Озерейку и подступить к Глебовке. В том, что произошло дальше, никакой вины Кузьмина не было: радиосвязи с командованием не имелось, и о том, что помощь не придет, Олег Ильич просто не знал. А затем, когда в последнем уже не осталось никаких сомнений, предпринимать что-либо оказалось поздно — гитлеровцы замкнули кольцо окружения.

В конечном итоге, на исходе третьих суток непрерывных тяжелых боев, когда практически полностью закончились как свои, так и трофейные боеприпасы (скудные запасы продовольствия сошли на нет еще раньше) кап-три Кузьмин принял то самое решение, подтолкнуть к которому его и собирался Степан: прорываться к Станичке для соединения с частями вспомогательного десанта майора Куникова. Шансы на успех прорыва Алексеев оценивал, как достаточно высокие: в руководстве противника сейчас царит неразбериха, близкая к панике. Неясны силы высадившихся, непонятно, сколько бронетехники сошло на берег и поддерживает наступление, нет достоверных данных насчет дальнейших планов русского командования. Чтобы подтянуть необходимые для окружения силы, немцам с румынами потребовался почти целый день. И значит сейчас, на рассвете 4 февраля, еще есть возможность их опередить, мощным ударом прорвать пока еще хлипкую оборону и уйти к Мысхако.

С другой стороны, несколько дней сдерживая почти целую вражескую дивизию, десантники позволили бойцам Куникова закрепиться на плацдарме и дождаться высадки основных сил и выгрузки боеприпасов и средств усиления. Получается, прямо сейчас уйдя на прорыв к Станичке, они, вполне возможно, осложнят положение вспомогательного десанта! Ведь буквально в эти самые минуты корабли с десантом возвращаются в свои базы, и вернутся только через сутки, пятого февраля! И кто знает, не станет ли в конечном итоге только хуже, нежели было в реальной истории? Малую Землю потерять никак нельзя, категорически невозможно! Выходит, нужно все-таки позволить фрицам стянуть в район Васильевки-Глебовки силы, связать их боем, измотать — и лишь затем, тщательно выбрав время, ударить, прорывая окружение? Скорее всего, именно так…

От подобных мыслей Алексеев едва не сбился с шага: вот так ничего ж себе, это что же получается? Вот прямо сейчас ему и только ему придется принять решение, от которого, с одной стороны, зависят жизни почти семисот морских пехотинцев, которые неминуемо погибнут в боях, а с другой — судьба Малой Земли, а, возможно, и всей будущей Новороссийско-Таманской наступательной операции?! Ему, простому командиру взвода, до сегодняшней ночи еще ни разу не бывавшему в настоящем бою?! Охренеть ответственность, а?! И ведь не отвертишься, поскольку третьего просто не дано. Вообще не дано. Или рассказывать Кузьмину свою версию событий, убеждая комбата начать прорыв, — или не рассказывать. Или — или.

Да уж неправильный из него какой-то «попаданец» получается: о будущем знает, примерно представляя, как все можно изменить, но при этом сомневается, стоит ли что-то менять. В фантастических книжках об этом как-то не писали, ага. Там-то все просто было: главное — донести свои сверхценные знания до командования, а то и лично товарища Сталина, а там — хоть трава не расти. В том смысле, что хуже, чем в реальной истории, быть априори не может. Мол, вот как узнают наши о будущих немецких планах, так сразу кэ-эк развернутся, кэ-эк изменят историю в лучшую сторону… А если, мать твою, нет?! Если все-таки может?! Нет, оно, конечно, понятно, что в стратегическом плане ход Великой Отечественной вряд ли всерьез изменится — Москву отстояли, Сталинградская битва тоже уже свершилась. Но не приведут ли его действия к увеличению наших потерь и затягиванию сроков будущих наступлений? Ведь та же самая Курская битва должна произойти летом, а никак не осенью — во время распутицы на танках особо не повоюешь. Блин, голова кругом… ну, и как ему поступить, как?

«Как душа подсказывает, так и поступай, старлей, — рассудительно сообщил внезапно проснувшийся внутренний голос. — Куникову эти самые восемьсот вооруженных и успевших повоевать парней тоже лишними никак не будут. А если фрицы следом попрут, так их и в районе Мысхако можно будет притормозить, встав в глухую оборону. Через сутки, что так, что эдак, начнется основная высадка, в любом случае полегче станет. Да и вообще, засунь-ка ты эмоции с прочими сомнениями, сам заешь, куда! Ты — боевой офицер, а с сегодняшней ночи — так и в самом прямом смысле. Делай, что должен, морпех. Ты училище в числе лучших закончил, так что думай. Анализируй. Как там в том старом фильме говорилось, помнишь? «Война — это не просто кто кого перестреляет. Война — это кто кого передумает»[2].

— Не отставайте, тарщ командир, уже почти пришли, — сообщил Аникеев, обернувшись к старлею.

Степан с удивлением отметил, что занятый своими мыслями и на самом деле сбавил шаг. Нагнав товарища, снова пошел рядом, продолжая размышлять — благо, было о чем. Например, поверит ли ему Кузьмин, не сочтет ли паникером, или, хуже того, фашистским агентом? Между прочим, не факт, ох не факт…

Поскольку, если откровенно, Алексеев и сам точно не знал, как бы он поступил в подобной ситуации. Вот, допустим, высадился он со своим подразделением на берег, захватил плацдарм, потихоньку продвигается вперед. Да, потери большие, броню почти всю выбили, обещанной авиационной и артподдержки отчего-то нет, равно как и радиосвязи, с боеприпасами туговато. Но полученный ранее приказ-то никто не отменял! И тут подкатывает какой-то незнакомый боец, сообщая, что, мол, план у командования изначально был совсем другой, просто до него это изначально доводить и не собирались. При этом у оного бойца еще и документов никаких не имеется, причем, от слова совсем, и штаны с ботинками неуставные. Поверил бы он сам, прислушался бы? Тоже не факт. Так что, как ни крути, одна надежда и остается — на собственную убедительность и здравомыслие комбата.