Морпех. Дилогия (СИ) - Таругин Олег Витальевич. Страница 68

****

Окрестности Абрау‑Дюрсо, 7 февраля 1943 года

Пока все шло, как и задумывалось. Позволив старшине с пленным отойти подальше, ненадолго остановились, отправив Кузьмину вторую радиограмму. Получив подтверждение, резко сменили направление, снова наматывая лишние километры и сбивая с толку возможных преследователей. Повторять подобное еще раз Степан не собирался ни при каких обстоятельствах: один и тот же маневр может позволить опытному противнику просчитать почерк  группы. Но пока разведчики действовали по прежнему плану.

Откровенно говоря, старлей втайне надеялся, что фрицы сочтут нападение на Глебовку работой воздушных десантников – в его истории эти героические парни и на самом деле неслабо пошумели в окрестностях, устраивая засады на дорогах и всеми силами кошмаря зазевавшихся гитлеровцев. Хотя в сам поселок, насколько он помнил, они так и не проникли. Но фашисты‑то об этом не знают!

Правда, есть и еще кое‑что: в районе Абрау‑Дюрсо, если память не подводит, де санты тоже отметились, так что ухо нужно держать востро – глупо попасть в сети, расставленные вовсе не на тебя. Потому, как он и говорил, война на сегодня отменяется – исключительно наблюдение. Да и отдохнуть стоит, ночь и начало нового дня оказались весьма насыщенными, и как станут развиваться события дальше никакой ясности не было. Собственно, главное, с аэродромом определиться. Если он существует, стоит планировать новую боевую операцию, если нет – можно будет ограничиться только разведкой.

В очередной раз сверившись с картой (рассвет уже окончательно вступил в свои права, так что даже фонарик не понадобился), старший лейтенант остановил поредевшую наполовину группу:

– Все мужики, похоже, дотопали. Вон за той вершинкой, как я понимаю, это шампанское царство и находится. Мелевич, Ивченко, пробежались по округе, только тихонечко, чтоб ни одна ветка, ни один сучок! Осмотреться, подыскать место для дневки. Прохоров, со мной.

– Тарщ старший лейтенант, а вопрос можно? – подал голос Ивченко, сбрасывая вещмешок и с наслаждением потягиваясь. Снайперскую винтовку он при этом из рук так и не выпустил. – А почему шампанское царство‑то?

– Эх ты, темнота, – ухмыльнулся морпех – настроение после того, как они вышли в заданную точку повысилось. – Да потому, что тут еще с конца двадцатых годов делают… ну, в смысле, до войны делали наше знаменитое советское шампанское! Производство которого сам товарищ Сталин еще в тридцать шестом одобрил, чуть ли не лично!

Большим любителем игристого вина старлей не был, в армии подобные напитки особо не привечают, не старорежимные гусары, чай, разве что по символическому бокалу по праздникам, просто однажды оказался в этих краях на экскурсии. Вот и запомнил кое‑чего – из чистого любопытства, понятно. Хотя посещение заводских подвалов с последующей дегустацией продукции – читай, халявой – оказалось довольно, гм, познавательным.

– Ну, если сам товарищ Сталин, тогда конечно, – согласился ефрейтор. – Хотя, не понимаю я этого шампанского – шипучка, да и только. Бабский напиток, одним словом. И в нос пузырями шибает. Не, лимонад вкуснее.

– Вкуснее – это ежели водки под рукой не имеется, – завершил короткий спор бывший танкист. Прохоров промолчал, пряча улыбку – судя по всему, с предыдущим оратором он был согласен.

– Пошутили? Молодцы. А теперь разбежались, приказ никто не отменял. Полчаса на все про все, затем перекусим, отдохнем – и за работу. Если кто запамятовал, мы, вообще‑то, в тылу противника, притом глубоком…

– Как жопа! – коротко заржал Ивченко, тут же, впрочем, осекшись. – Виноват, тарщ лейтенант! Все, нет меня, убег выполнять важное задание командования.

– А я, значит, снова на месте сиднем сижу? – угрюмо осведомился Прохоров, аккуратно прислоняя радиостанцию к замшелому комлю ближайшей сосны. – Все воюют, фрица бьют, а главстаршина только ящик таскает, да антенну разворачивает‑сворачивает…

– Вот скажи, Егор Батькович, – старший лейтенант с наслаждением вытянулся на земле. Уставшее тело ныло, казалось, каждой мышцей и связкой. Хотелось расплыться по холодной земле, усеянной пожелтевшими, хрупкими от мороза сосновыми иголками, и отключиться минуток, эдак, на девяносто. Вот только нельзя расслабляться, никак нельзя. Да и какой из него боец после полутора часов на холодной земле? Пламенный привет почкам, как говорится… – Качественного мы «языка» сегодня спеленали? Будет от него нашим польза, когда они его на допросе разговорят, да до самого донышка вывернут? Разведчик же все‑таки, не каптерщик какой.

– Шутите, товарищ старший лейтенант? – возмутился, хмуря кустистые брови, боец. – Понятное дело, будет. Да еще какая! Главное, живым дотащить.

– То‑то и оно. А шансы благополучно дотащить после твоей радиограммы у Левчука значительно возрастают. Диверсанты без связи, понятно дело, тоже серьезная сила, но со связью – сила вдвойне. Потому и радиста всеми силами сохраняют, вон, как ты свою шарманку бережешь. В плен‑то тебе никак нельзя, знаешь ведь?

– Да уж знаю, – насупился Прохоров. – Как будто я им сам сдамся! Последний патрон – мне, последняя граната – ей, – главстаршина любовно похлопал по зеленому боку ящик радиостанции.

– Ситуации всякие, случаются, Егор. Может и взрывом случайным оглушить – да мало ли? И тогда любой из нас должен будет… ну, ты понял. А это ох, какое непростое дело, в товарища своего стрелять, не каждый и потянет. Потому и держат радиста до последней возможности в безопасности.

– Понял я все, – пробурчал Егор. – Что вы со мной, как с ребятенком каким, ей‑ей! А то сам не понимаю! Просто обидно немножко. Разве ж я виноват, что на флоте в «семерке»[1] служил и радиодело, как свои пять пальцев, знаю?

– Вот, кстати, насчет ребятенка… Левчук говорил, ты детдомовский? А родители где? Нет, если не хочешь, не отвечай, дело личное, в душу лезть не стану.

Уже задав вопрос, старший лейтенант неожиданно подумал, что, возможно, и не стоило ни о чем спрашивать. Судя по возрасту, родился Прохоров в самом начале двадцатых, а времена тогда были лютые. Вдруг он, сам того не желая, сейчас случайно затронул то, о чем боец всеми силами старается забыть, выбросить из памяти?

– Да мне скрывать‑то нечего, – спокойно пожал плечами радист, вытягивая из кармана кисет. – Закурить разрешите, тарщ командир?

– Травись, коль охота. Сам я не по этому делу.

Уверенно свернув самокрутку, Прохоров прикурил от самодельной бензиновой зажигалки, изготовленной из гильзы от ДШК – подобные Алексеев только в музее и видел. С наслаждением выдохнув клуб вонючего махорочного дыма, продолжил рассказ:

– Батька мой на Гражданской погиб, уже под самый конец – мать тогда еще брюхатой ходила. А как меня родила, так и сама через полгода от тифа померла. Другой родни не имелось, так в детдоме и оказался. Спасибо, хоть фамилия семейная сохранилась. Ничего, спасибо Родине – спасла, выходила, образование дала. Срочную на ЧФ служил, дальше, понятно, война. Помотало, покидало, в итоге тут оказался… вот как‑то так.

– Понятно, – кивнул Степан, пораженный, насколько спокойно, между делом, без малейшего надрыва и псевдопатриотического угара, была произнесена фраза о Родине. «Спасла, выходила, образование дала». Просто констатация факта. Непреложного, как законы мирозданья. Наверное, в этом‑то и была главная сила этих людей, его предков. Та самая сила, что оказалась крепче крупповской брони и прочего орднунга вкупе с сумрачным тевтонским гением.

Да твою ж мать… аж в глазах защипало, блин! Эх, когда ж они все‑таки свернули куда‑то не туда? После внезапной смерти Сталина и восхождения на трон лысого кукурузника сотоварищи? Да, скорее всего, именно тогда. И после сомнительных хрущевских «реформ» уже вряд ли можно было что‑то всерьез изменить – разве что полностью отстранив от власти всемогущую компартию. Речь, понятное дело, не про рядовых бессребреников‑коммунистов, тех, что перед своей последней атакой оставляли в окопе записку «если погибну, прошу считать меня коммунистом», а именно что про партийных бонз, стремительно начавших набирать вес, становясь местечковыми князьками, как раз во времена Хрущева.