Доктор-дьявол(Избранные сочинения. Т. III) - Соломин Сергей. Страница 13

Голуа ходит по улицам Парижа, уже освобожденного от мутных волн Сены и Марны, но не обращает внимания на ужасные последствия наводнения. Он вглядывается пристально в каждое женское лицо и страшно волнуется, когда находит сходство с Мадлен.

И готов вновь совершить преступление по службе.

Семейное счастье

Трауберг, по обыкновению, поднялся с постели в 6 часов утра. День его был точно распределен и за десять лет он ни в чем не изменял раз заведенному порядку. Спал всегда один, без жены, на жесткой койке и, вставши, принимал холодный душ.

Почти час упражнялся с гимнастическими гирями, пока не чувствовал легкой усталости и испарины в теле.

Сам варил кофе на спиртовой горелке и, когда он поспевал, ставил кастрюльку, кипятил воду и опускал в нее три яйца, только что снесенных собственными курами. О курах, корове и свиньях заботилась старая преданная прислуга Амалия, потому что фрау Трауберг была постоянно занята детьми и кухней.

Яйца варились всмятку. Трауберг намазывал сливочным маслом два куска белого хлеба и завтракал. Выпив кофе, он подходил к окну своей комнаты, отворял его и садился с огромной трубкой.

Отсюда, с горы, ему был виден почти весь город. Чистенькие домики, окруженные садами, спускались по скату реки, делавшей здесь крутой поворот.

А на том берегу высился огромный собор и желтой нитью тянулись казенные здания. Слева — общественный сад с вековыми дубами и липами тонул в зелени. Справа, почти около самой реки, раскинулись казармы конного полка и Траубергу отсюда было видно, как выводят лошадей солдаты, поят их, чистят и проваживают.

За зеленым квадратом сада белел большой дом и Трауберг хорошо знал его. Это была тюрьма, где сотни людей сидели за решеткой и смотрели на голубое небо не с радостью и надеждой, а с проклятиями.

Душистый табачный дым вился кольцами из-под светлых густых усов и улетал в окно, подхваченный легким утренним ветерком.

В душе Трауберга царили мир и покой, и сознание исполненного долга перед жизнью.

Чудная картина природы и красивого города умиляла его и будила теплые чувства.

Шел в спальню жены, зная, что она уже проснулась и возится с детьми.

В спальне и соседней комнате — детской — было тепло и душно. Фрау Трауберг сидела на кровати в широкой блузе и кормила грудью розового пухлого ребенка.

Красивая, полная, с большими серыми глазами, она встретила мужа улыбкой. Ребенок, услыхав шум шагов, бросил грудь, обернулся и, раскрыв беззубый рот, агукнул.

— Смотри, Фриц, он стал узнавать тебя. Такой умный! Ни Ганс, ни Каролинхен не развивались так скоро. Подумай, ему ведь всего восьмой месяц.

— Да, из Фрица выйдет толк. Он будет добрый солдат.

Фрау Трауберг подняла маленького и начала его подкидывать вверх, смешно раздув щеки и оттопырив полные красные губы.

— Тру-ту-ту! Тру-ту-ту! Солдаты пошли в поход. Барабаны бьют, музыка играет. Тру-ту-ту!

Ребенок сочувственно гукал и пускал слюни.

Трауберг со счастливой улыбкой смотрел на радостную семейную картину.

А в соседней детской уже проснулись двое старших детей и, услыхав, что мать напевает военный марш, выбежали в одних рубашонках. Ганс успел захватить игрушечное ружье, а Каролинхен удовольствовалась метелкой, и оба, положив оружие на плечи, стали маршировать, подпевая матери:

— Тру-ту-ту! Тру-ту-ту!

Трауберг любовался здоровыми, краснощекими детьми и красивой полногрудой матерью и по щеке его сбежала слеза, повиснув на длинном светлом усе…

Семилетний Ганс видел, что к отцу приезжали какие-то люди. Один из них, в блестящем мундире, очень заинтересовал мальчика. Но Трауберг и посетители заперлись в кабинете, а мать увела Ганса в сад и там велела играть вместе с Каролинхен. Сама она сидела на садовом диванчике и тихо двигала взад и вперед колясочку, в которой, под кисейным пологом, спал Фриц.

Через полтора часа вышел к семье сам Трауберг. Лицо его было строго, но не выражало никакого волнения.

Ганс не понял, о чем говорили родители, но до слуха его долетели слова:

— Это очень выгодно!

А потом мать стала говорить что-то о необходимых покупках и отец кивал головой в знак согласия.

Тут оба обернулись к детям и фрау Трауберг рассмеялась и стала шептать на ухо мужу.

— Ну, конечно! — сказал громко Трауберг. — Ты говоришь, он видел у соседей детский аэроплан?

— Да.

И Ганс догадался, что дело идет о покупке игрушек и сердце его замерло от надежды; неужели отец купит эту красивую штуку, которую соседские дети заводят, и она летает, описывая круги в воздухе?

Лицо Трауберга стало опять серьезным и он пошел твердой походкой домой.

Ганс любил и боялся отца. Огромный рост, длинные желтые усы и напряженный взгляд серых глаз навыкате производили на мальчика подавляющее впечатление.

Чем занимается этот большой, страшный мужчина, Ганс не знал, а спрашивать не смел. Но ему казалось, что он делает что-то очень важное, такое же большое, как сам, и мальчик решил, что и он, когда вырастет, будет во всем, как папа.

К вечеру Ганса поразила суетня в доме. Мать, при помощи Амалии, укладывала отцовский чемодан и отдельно корзину, в которую положила свертки с чем-то вкусным и бутылку вина. Трауберг долго возился в своей комнате и вышел, одетый по-дорожному: в длинном, ниже колен, пальто и в цилиндре. Гансу показалось, что отец вырос еще больше и обратился в великана, о котором рассказывала ему в сказке старая Амалия. И еще больше он стал бояться и любить этого страшного мужчину.

Вот он нагнулся и поцеловал его, потом Каролинхен, но девочку поднял на воздух и она радостно завизжала. Амалия протянула ему для поцелуя маленького Фрица. И, наконец, родители сами попрощались. Трауберг хотел ограничиться поцелуем в лоб, но жена крепко обняла его шею полными, белыми руками, обнаженными до плеч от скатившихся назад широких рукавов блузы.

Провожать себя на крыльцо Трауберг не позволил, и Ганс в открытое окно видел, как он сел на автомобиль и умчался в клубах пыли и бензинных паров, запах которых долетал и сюда, в комнату.

На следующий день, пользуясь отсутствием мужа, фрау Трауберг убирала его комнату: выбивала пыль, мыла, чистила.

Ганс задумчиво стоял у окна и смотрел на расстилавшийся вид города и далеких полей.

— Мама, — спросил он, обернувшись, — куда уехал папа?

Фрау Трауберг слегка вздрогнула и испытующе оглянула мальчика. Материнским чутьем она поняла, что эта маленькая головка над чем-то упорно работает. И даже между хорошеньких бровок, на гладком белом лбу, прорезалась морщинка.

— Он поехал, милый, в один большой прекрасный город и скоро вернется.

— Зачем поехал папа?

— За игрушками, — поспешила успокоить мать, — он привезет много-много прекрасных игрушек и тебе и Каролинхен.

— Аэроплан?

— Да, и еще красивую лошадку. И еще кирасу и каску, и длинную-длинную саблю. Ты оденешься и будешь совсем военным. Тру-ту-ту! Тру-ту-ту!

— А трубу он купит? Я хочу играть зорю.

— Купит и трубу.

Но мать видела, что какая-то назойливая мысль не оставляет Ганса. Он опять долго смотрел в окно.

— Мама, расскажи мне, что такое палач?

Фрау Трауберг показалось, что в комнате ярко блеснула молния и вся она сотряслась от удара. Она примирилась, сжилась с ужасом действительности и ее, как и Ганса, слишком подавляет огромный мужчина, холодный, спокойный, размеренный в словах и поступках. Старалась не думать и это спасало. И Амалия никогда словом не обмолвится, ходит за птицей и скотом, будто служит у какого-нибудь чиновника или зажиточного бюргера. От детей обе женщины скрывали.

— Что ты сказал, Ганс?

— Я спрашивал, мама, что такое палач?

— От кого ты слышал?

— Мне говорил сегодня утром соседский Вильгельм.

Фрау Трауберг не находила слов.

— Это… это такая служба, — цеплялась она за надежду, что сын еще не все знает.