Доктор-дьявол(Избранные сочинения. Т. III) - Соломин Сергей. Страница 2

Я женился на вдове моего пациента. Убедить было так легко. Она, осиротевшая от внезапного, как она думала, удара смерти, искала друга, а ко мне успела привыкнуть. Может быть, повлияло и то, что я молодой, здоровый мужчина, что в самой страсти моей не было болезненного огня, а только сила мужского чувства.

Мы вернулись вдвоем из церкви в мою квартиру. Траур не позволял сыграть веселую, пышную свадьбу. Клянусь, что я забыл обо всем, что было, о своем преступлении, об ужасном трупе человека, которого я устранил со своей дороги.

Весь полон я был одним чувством: безумной радостью победы, достижения своей цели. Сейчас она станет моей и я упьюсь ее молодой страстью.

Одурманенный чувственностью, вошел я в супружескую спальню, где уже лежала на кровати так страстно любимая мною женщина.

Я приблизился. Я простер к ней руки и… Безумный, дикий крик мой огласил спальню. Ее, любимую, обнимал «он», мертвый муж, не такой, как был при жизни, а труп умершего от заражения крови, тело, отравленное мною, моими знаниями, которые употребил я на преступление.

«Он» лежал рядом, самодовольно ухмыляясь распухшими губами, властно обнимал стан женщины и из гноящихся впадин блестели насмешливо его глаза…

Я убежал в кабинет и в каком-то отупении чувства упал на диван. Сердце билось тяжелыми, мучительными ударами. Кровь то приливала к голове, и она словно наполнялась кипящей водой, то отливала вновь, и холод от затылка шел по спине, вызывая в теле неудержимую дрожь.

Все силы разума собрал я на борьбу с овладевающим мною безумием.

Несомненно, это галлюцинация. Я слишком часто видел больного, долго осматривал его труп, сохранилась фотография в мозгу. А тут совесть заговорила. Совесть? Какой вздор! Я устранил живого мертвеца, ходячий труп и стал на его место, сильный, здоровый, имеющий право жить и наслаждаться.

Но что теперь подумает жена? Она, конечно, не должна ничего знать. Она, верно, придет сейчас.

И она пришла в легком, шелковом пеньюаре, как водой обливающем ее дивный стан. Села на диван, около меня. Лицо встревоженное, пытливое. Что бы сказать ей?

— Что с тобою, милый? Ты нездоров?

— Да, представь себе: страшная спазма желудка. Вероятно, что-нибудь съел такое…

— Ты принял лекарство?

— Конечно, мне теперь гораздо лучше. Все пройдет. Я ведь, как страус, камни перевариваю.

— А если бы ты знал, как я напугалась! Ты так страшно закричал и лицо у тебя было бледное, глаза большие-большие, словно ты увидал что-то ужасное.

— Это… это всегда так бывает при внезапных спазмах.

Она продолжала смотреть на меня и я прочел в глазах ее то чувство, которое властным призывом тянет мужчину к ожидающей женщине.

Я обнял ее…

Ужас ужасов! Между нами сидел «он», полуголый, гнилой… Я коснулся «его», омерзительного, холодного тела и быстро отдернул руку. Ясно чувствовал его тошнотворный запах тления.

И «он» обернулся и глянул на меня острым взглядом, мерцающим, как светящая гнилушка.

Шевельнулись отвратительные губы и в комнате раздалось гнусное, подлое хихиканье, точно кто проводил гребешком по бумаге…

— Милый, ты опять побледнел? Тебе дурно?

— Да… опять… спазмы…

С тех пор это повторялось каждый раз, когда я приближался к жене. И мне уже нечем было объяснить свою мнимую холодность.

Иногда я впадал в неистовство, самого себя обвинял в трусости, проклинал гнилой труп.

Только решиться, только переступить через него! И я бросался, как зверь, к жене и сжимал ее в объятиях, но руки мои встречали холодную, омерзительную кожу, а губы касались гнилого рта. И «он» гнусно хихикал, издеваясь надо мною…

Однажды я подслушал разговор жены с замужней подругой.

— Мой муж чем-то болен, — говорила она, плача.

Труп отомстил…

«В смерти моей прошу никого не винить. Казню себя добровольно».

Убийца

(Из записок врача)

…Я чувствую приближение смерти. Я знаю почти по часам, когда она наступит.

Страшно быть врачом! Не раз следил я за развитием туберкулеза у своих пациентов. Знаю моменты, когда человеку кажется, что он умирает, а он еще проживет не один месяц. Знаю и это обманчивое самочувствие, веселую улыбку, быструю, возбужденную речь и глаза, сияющие радостью жизни и надеждой, почти уверенностью, что чудо свершилось и болезнь прошла. Последняя вспышка жизни, которую смерть дарит чахоточным накануне конца!

Яркий летний день смотрится в окно. Жарко и душно. Все радуется, все хочет жить, изнывает в истоме страсти и горячие ласки солнца будят воспоминание о других ласках.

А я вчера целый день дрожал, как в нетопленой квартире, и только сегодня я совсем, совсем здоров. Это значит, что мне не прожить и недели.

Вероятно, это прекрасное состояние продлится дня два, и я успею написать то, что тяготит мою душу.

Я — убийца. Да, я отравил князя Мезерского, у которого был домашним врачом около двух лет. Отравил гнусно, предательски, пользуясь доверием пациента. И чтобы не навлечь подозрения судебных властей, я отравил князя не в один раз, а постепенно, следя за разрушительным действием яда, увеличивая и уменьшая его дозы. Мне удалось и консилиум обмануть блестящим докладом о мнимой болезни, и этим идиотам даже в голову не пришло, что перед ними отравленный, что на их глазах совершается преступление.

Восемь лет прошло со смерти князя, никто не подозревал убийства, родственники съели похоронный обед и с замиранием сердца ждали вскрытия завещания. Все обошлось прекрасно, не было больших споров и тяжелых обид. Имущество умершего богача поделили.

И самое лучшее было бы и мне унести тайну в могилу, но что-то толкает меня перед лицом приближающейся смерти открыть людям истину.

Я считал и считаю себя правым в совершенном поступке и вновь совершил бы его при тех же обстоятельствах — так говорит мой разум.

Но рядом с этим прямым суждением, рядом с отчеканенной холодной мыслью, копошится чувство иное: «Ты смел лишить жизни человека! Кто тебя призвал быть судьею?»

Я не в состоянии разобраться в этих колючих противоречиях сознания и предоставляю разобраться в них другим.

Князь, тридцатилетний красавец, заболел роковой болезнью, которая теперь считается почти обязательной у холостых мужчин и ни в ком не возбуждает ужаса.

Можно вылечиться. Да, вероятно, можно, но при условии систематического, строгого курса лечения и полного воздержания. Через пять-шесть лет врач вправе сказать: «Вы здоровы настолько, насколько это возможно в вашем положении».

Но для князя было нестерпимо все обязательное. Избалованный, своевольный, он лишь короткое время способен был следовать советам врача.

Сначала испугался, больше за свою наружность.

— А что, если испортится лицо?

И лечился довольно внимательно. Но когда болезнь лукаво скрылась, взялся за прежнее: бессонные ночи, легкие связи, кутежи. Заболевал вновь и опять подлечивался.

Я был бессилен убедить его, что он готовил себе страшное будущее. А уже мелькали роковые признаки: разные нервные явления, легкий паралич правой ноги, мозговые паузы, что особенно проявлялось при писании в виде пропуска слов и целых фраз.

В 19** году князь переехал в свое имение, и я был при нем в качестве домашнего врача.

На время он поправился. Стал вести здоровый образ жизни, ходил на охоту, объезжал свое обширное хозяйство.

В середине лета князь познакомился с семейством небогатых помещиков и зачастил туда чуть не каждый день.

Сначала я не обращал особого внимания на это новое развлечение моего пациента.

Все же это было лучше вечеров, проводимых с кокотками, и игры в рулетку.

Князь не говорил со мной о новых знакомых, только раз, вернувшись оттуда на шарабане, он, подъехав к дому, кинул вожжи конюху и, увидя меня, разоткровенничался: