Казачий адмирал (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 14

— Нет, на перепродажу, — ответил армянский купец. — Меня и моё полностью устраивает.

— На большем и прибыль была бы больше, — предположил я.

— Как сказать! — хитро улыбнувшись, произнес Егия Навапян.

Казаки, получив свою часть выкупа, отправились в паланку. Кстати, свой лагерь они называют еще и кошем, но именно, как местонахождения войска. Где расположилось войско, там и кош. К тому времени спасенные из рабства женщины и дети ушли в северную часть острова, где на другом холме, пониже, было небольшое поселение — несколько постоялых дворов, торговых лавок, кузниц и разных мастерских, где готовы были изготовить все, что угодно заказчику. Там же делали и порох. Селитру для него добывали где-то неподалеку. На тартане, кроме Оксаны, остались два мальчика, один лет двенадцати, а другой девяти, и девочка лет восьми. Старшего звали Иона, младшего — Мирча, а девочку — Марика. Говорили на вульгарной латыни. Выросли вдали от моря, в деревне, принадлежащей господарю Валахии. Сейчас им был турецкий ставленник Раду Михне. Захватили их в плен и продали в рабство свои, воины Раду Щербана, который недавно был изгнан из господарей турками, но никак не хотел смириться с этим. Я решил оставить детей у себя. Будут прислугой. Это лучше для них, чем рабство у турок. Я, по крайней мере, не оскоплю мальчиков, а девочку, когда подрастет, выдам замуж.

По пути казаки мне рассказали, что делятся они на низовых, то есть истинных запорожцев, и реестровых (около двух тысяч человек) или городовых, которые состоят на службе у польского короля Сигизмунда Третьего, владеют городом Трахтемиров и казаками считаются постольку-поскольку. Запорожцы относились к ним примерно так же, как к бедным шляхтичам. В свою очередь, низовые делятся на собственно лыцарство или товарищество (неженатых, проживающих в Сечи постоянно) и зимовых — женатых и присоединяющихся к первым на время походов, чаще всего летом, а на зиму разъезжающихся по своим домам в города и деревни. Зимовые частично поражены в правах, имеют голос только в походах, но, в отличие от остального населения, проживающего на землях Войска Запорожского, налоги не платят. Поскольку у меня уже есть жена, дорога в лыцарство закрыта. Да и не имел желания вступать в него, потому что надо было бы преодолеть испытательный срок, иногда лет семь, а дедовщина у казаков на уровне советской армии периода застоя. Налоги тоже платить я не желал, поэтому оставался путь только в зимовые. Для этого надо было получить разрешение кошевого атамана. Я попросил Петро Подкову похлопотать за меня.

Пришел мой бывший рулевой часа через два. Уже поддатый и веселый. Даже усы топорщились от радости. Видимо, только пройдя ворота паланки, поверил, что высвободился из рабства.

— Кошевой атаман Петро Сагайдачный хочет поговорить с тобой, — сообщил Петро Подкова.

Настоящая фамилия атамана Конашевич. Происходил он из мелких шляхтичей. Отсюда, видимо, и тяга к громким титулам — писал себя в грамотах «Гетман обеих сторон Днепра и всего Войска Запорожского». Казаки, видимо, из вредности называть его гетманом отказывались.

У ворот, расположенных в разрыве вала, несли службу с десяток казаков. Еще пятеро стояли на верхней площадке высокой прямоугольной надвратной башни с островерхой крышей и двумя бойницами на каждом из двух ярусов, из которых торчали дула трехфунтовых фальконетов, заткнутые деревянными пробками. Поскольку я шел вместе с Петром Подковой, никто ничего у меня не спросил. Внимание уделили только моей одежде и особенно черным башмакам с округлыми носами и золотыми пряжками в виде бригантин. Здесь такую обувь никто не носит. Ходят или в остроносых сафьяновых сапогах разного цвета, но чаще красного или червчатого, или босиком.

Внутри находилось около трех десятков куреней — домов длиной метров около тридцати и шириной четыре-пять, с камышовыми крышами и стенами, сплетенными из лозы и утепленными саманом. Вход был с одной из узких сторон. Проходя мимо, я заглянул вовнутрь. Там вдоль длинных стен располагались двухъярусные сплошные нары, выстеленные сеном, кое-где накрытом кожухами. Ни подушек, ни постельного белья не было. Для приема пищи посередине куреня собирали стол, кладя столешницы на козлы. Сидели во время еды на нижних нарах. У дальней короткой стены печка-каменка для отопления. В каждом таком доме жили члены одного куреня. Зимой это было несколько десятков человек, а летом, перед походом, — от нескольких сотен до двух-трех тысяч. Каждый курень имел свое название. Обычно по местности, откуда происходила большая часть его бойцов (Каневский, Корсунский), или фамилии первого атамана, или прилепившегося прозвища, не всегда красивого (Лягушкинский). Рядом с каждым куренем по примитивному очагу для приготовления пищи. Повар у каждого куреня свой. Сейчас, подкидывая в топку пучки сухого камыша, варили в котлах, судя по запаху, пшённую кашу. Стояли куреня без порядка, но входная дверь всегда смотрела в сторону центральной площади, на которой располагалась сложенные из бревен церковь, пушкарня для хранения запасного оружия и боеприпасов и жилье кошевого атамана. Кстати, атаман — слово тюркское. Казаки не только в одежде и прическе подражают своим заклятым врагам, но и используют много тюркских слов, в том числе половецких. Казак по-половецки — дозорный, выдвинутый вперед. На площади рядом с домом атамана под навесом из камыша стояли литавры — медный полукруг с натянутой сверху кожей, в которую лупили колотушками, сзывая товарищество на раду или оповещая о нападении. Напротив церкви был вкопан столб, к которому утром привязывали преступника, и стол, на котором ставили выпивку. Пожелавший выпить, должен был сперва огреть палкой преступника. Поскольку казаки были не дураки выпить, редкий преступник доживал до захода солнца, когда наказание заканчивалось.

Дом кошевого атамана, обязанности которого ныне исполнял Петр Сагайдачный, был на фундаменте из дикого камня, с низкой подклетью и резным крыльцом с навесом. Двускатная крыша из гонта и с низкой трубой на дальней стороне. С нашей стороны была видна только верхушка трубы, сложенная из плохо обработанного песчаника. По два окна с шестью грязными стеклами в каждом располагались по обе стороны двери, причем справа были дальше от нее и ближе друг к другу. Возле дома несли службу пятеро казаков, вооруженных только саблями. Все босые. Они тоже не поинтересовались, кто я и зачем пришел.

Внутри две перегородки делили помещение на три части. Справа проем был завешан белым рядном с красными полосами внизу, а слева, видимо, вход в атаманскую спальню, — красной шерстяной тканью. У стены напротив входа располагалась каменная печь для обогрева, точно такая же, как в куренях. В средней части, ближе к левой, стоял длинный и узкий стол, во главе которого на стуле с высокой резной спинкой сидел кошевой атаман Петр Сагайдачный, он же Конашевич. Это был полноватый мужчина лет сорока с длинными светло-русыми волнистыми волосами, зачесанными назад, короткими усами и длинной, широкой и лохматой бородой, что совершенно не соответствовало казачьей моде на выбритые головы и подбородки и длинные усы. Наверное, таким образом подчеркивал, что не простой казак, а шляхтич, пусть и мелкопоместный. На нем был розовато-красный жупан — короткий приталенный кафтан, верхняя часть которого до пояса застегивалась на большое количество пуговок, расположенных почти впритык друг к другу, а ниже пояса расклешался. Обычно жупаны шьют из сукна, но этот был из атласа. Пуговки золотые. Верхние пять расстегнуты. Под жупаном белая рубаха с красной каймой по овальному вороту. Широкий пояс был из коричневой шелковой материи. Без оружия, но на столе слева от атамана лежала булава с бронзовой грушевидной головкой, на которой было шесть вертикальных рядов округлых шипов, из-за чего напоминала шестопер. Рукоятка обтянута сафьяном, а темляк из сплетенных, разноцветных, шелковых прядей. На среднем пальце левой руки Сагайдачного массивный золотой перстень-печатка. Одесную располагался на лавке, которая была во всю длину стола, толстяк с выбритой наголо, даже без намека на хохол, головой, широким круглым красным морщинистым лицом, на котором жидковатые седые усы терялись в складках, и короткой шеей, одетый в темно-зеленый шерстяной жупан с широким поясом из красной шерстяной материи. На подходе к дому Петро Подкова проинформировал меня, что на этом месте будет сидеть судья Онуфрий Секира. А ошуюю располагается есаул Игнат Вырвиглаз — крепкий и высокий мужчина с лошадиной головой, с выбритой макушки которой свисал длинный темно-русый с проседью оселедец, заправленный за левое ухо. Длинные усы внизу были обгрызены. Темно-синий жупан на нем был с деревянными пуговицами, расстегнутыми почти до пояса из черной шерстяной материи. За пояс небрежно заткнут кинжал с рукояткой из желтовато-белой кости, скорее всего, слоновой, и перекрестьем из металла желтого цвета. Когда есаул шевелился, казалось, что кинжал вот-вот выпадет из-за пояса. Под жупаном грязная и мятая рубаха из полотна желтоватого цвета. В низу стола сидели писарь и подписарь. Кто из них кто, я так и не понял, потому что обоим немного за двадцать, скорее всего, ровесники. Оба узкоголовые, с черными хохлами и усами, с тонкопалыми белыми руками, не приспособленными ни для плуга, ни для оружия, и оба одеты в одинаковые ярко-красные шерстяные жупаны с коричневыми костяными пуговками и черными поясами, отчего казались братьями-близнецами. Может быть, и братья, но сразу не догадаешься, потому что, как я понял по умолчанию своего бывшего рулевого, их имена мне знать ни к чему. И не только мне. Между сидевшими в верхней части стола находился глиняный кувшин литров на пять, наполненный, судя по запаху, вином. Глиняные кружки довольно грубой работы и емкостью грамм на триста стояли перед всеми, сидевшими за столом.