Флибустьер (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 28

Посмотреть было что. Очень понравился замок бретонских герцогов. Правда, исследовать его толком не дали. Гид привел нас на площадку внутри замка, где рассказал его историю, самым главным эпизодом которой был Нантский эдикт, уравнявший в правах католиков и протестантов, подписанный здесь Генрихом Четвертым. Потом разрешили пройти по части сторожевого хода между двумя башнями, название которых я не запомнил. После чего нас сводили в два музея — местного искусства и торговой истории (в основном торговали колониальными товарами) — и на этом экскурсия закончилась. Мою попытку прошвырнуться по замку без экскурсовода мигом пресек очень улыбчивый секьюрити, появившийся неожиданно, как черт из табакерки.

Метрах в двухстах от замка был собор Петра и Павла из белого известняка и серого гранита, который, по заверению гида, строился целых четыреста пятьдесят лет. Судя по строительным лесам у одной из боковых стен, процесс все еще не закончился. Внутри был саркофаг из белого и черного мрамора с телами одного из бретонских герцогов и его жены. Их охраняли собака и лев. У одной скульптуры, обозначавшей Благоразумие, было два лица, мужское и женское. Видимо, подразумевалось, что полный комплект благоразумия выдается только на семейную пару. Кстати, во время Французской революции в соборе был амбар. Так что российские революционеры были тупыми подражателями.

Также запомнился фонтан на Королевской площади, изготовленный из голубого мрамора в виде толстой тетки в короне и с трезубцем в руке. Эта тетка символизировала город Нант, что в свою очередь символизировало путаницу с половой принадлежностью в головах большинства граждан Франции. Трезубец отсутствовал, потому что в прошлые выходные футбольная команда «Нант» выиграла на домашней арене, и фанаты по традиции свинтили его на удачу. Зная скупость французов, уверен, что трезубец был съемный, и к следующей домашней игре его по-тихому вернут на место.

В конце семнадцатого века Нант не был похож на себя в будущем. Во-первых, порт теперь был в самом городе, милях в тридцати от устья реки Луары. Во-вторых, замок стоял на берегу реки, а не вдали от нее. В-третьих, рек и ручьев протекало по городу несчитано, из-за чего напоминала Венецию и так и называлась с добавлением прилагательного «Западная». Так понимаю, в будущем речки и ручьи закатают асфальтом. Я был уверен, что это чисто русское развлечение — закатывать асфальтом текущую воду, особенно во время дождя. В-четвертых, саркофага в соборе не оказалось; он находился в маленькой церкви неподалеку. В-пятых, тетки с трезубцем не было совсем. Наверное, потому, что французы пока не научились играть в футбол. Впрочем, и англичане тоже пока не знают о существовании своей национальной игры и почему-то живы. Что не изменилось — строительные леса, правда, у другой стены собора.

Нант расположен на самом юге Бретани, поэтому быстрее остальных ее районов избавлялся от коренного населения. Как мне сказали, особенно много бретонцев уехало отсюда в последние годы, потому что были гугенотами. Они еще попадались среди жителей Нанта, было еще кому печь блины, сладкие из пшеничной муки и соленые из гречневой, но теперь здесь преобладали католики, выходцы из других районов Франции, которые привезли сюда свои любимые блюда, значительно потеснив бретонскую кухню. Разве что вино здесь осталось все таким же посредственным, кислым. Представляю, как бы опечалился мой бывший командир Бертран дю Геклен, узнав об этом.

И мода сейчас другая. Многие ходят в очках, причем большинство имеет прекрасное зрение. Чем богаче человек, тем больше очки. Мне сразу вспомнилось, что в Москве, куда солнце заглядывает, извинившись, многие дамы носили очень дорогие солнцезащитные очки, причем используя их вместо заколки для волос. Зачем очки носили, сдвинув на лысину, московские мужчины — так и осталось для меня загадкой. Французское простонародье очков не знает и одевается примерно так же, как и пару веков назад, когда я жил во Франции: рубаха, короткие штаны, завязывающиеся веревками под коленями, колет или куртка, в холод сверху накидка или плащ и, в зависимости от зажиточности, сабо, или кожаные башмаки, или сапоги. Как и раньше, преобладают коричневый и серый цвета. Красный и синий — для праздничной одежды. Белый — цвет короля, черный — гугенотов, которых во Франции все меньше, потому что им запрещают занимать высокие посты, быть юристами и врачами. Зато богатые стали одеваться иначе. Утверждают, что французы создали моду, а мне кажется, что мода создала французов. Поражало обилие и разнообразие кружев. Куда их только не приделывали! Даже к чулкам и на мебель. В большой цене тонкие кружева с орнаментом, образованным плотным переплетением нитей на узорной сетчатой основе. У каждого свое название. Я не осмелился запомнить их. И пуговицы превратились в произведения искусства: кроме отлитых из золота и серебра и украшенных драгоценными камнями, появились хрустальные в виде ларчика, в котором хранили благовония или локон возлюбленного(-ной), стеклянные с изображенными в глубине пейзажами, фигурками людей, животных, нимф, амуров… Женская мода, как ни странно, осталась более консервативной, а у мужчин появился жюстокор, надеваемый поверх камзола без рукавов и воротника, который был короче на десять-пятнадцать сантиметров и контрастировал с ним по цвету, или короткий жилет, украшенный вышивкой. В жюстокоре впервые появились прорезные, низко расположенные карманы с большими декоративными клапанами. Верх не застегивали, выпуская на него пышное жабо или, что предпочитала молодежь, шейный платок. Подпоясывали жюстокор поясом-шарфом из дорогой шелковой ткани на уровне талии, который завязывался бантом на спине или сбоку. Носили его с кюлотами (штанами до колен) из бархата, шелка или шерсти, обычно черного цвета. Штанины внизу застегивались на пуговицу или пряжку. Шелковые чулки стали обязательны не только для благородного человека, но и для богатого. В холода их надевали по две-три пары. Туфли гармонировать по цвету с шелковыми чулками — чаще всего красными, голубыми или светло-зелеными. В распутицу поверх туфель теперь обували не сабо, а грубые кожаные башмаки на толстой подошве. Некоторые кавалеры не отличались от своих дам румянами и мушками. Гей-парадов еще нет, но это уже кажется удивительным. Кстати, гомосексуализм теперь все западноевропейцы называют итальянской наклонностью, лишь только итальянцы — османской.

Как и все народы мира, французы считают свой богоизбранным, но к другим, в отличие от остальных, относятся не с презрением, а с сочувствием: родились, бедолаги, дальтоника или глухими — какая жалость! Для этого у французов есть веский довод — чувство стиля во всем, даже в мочеиспускании. Французы ссут везде, где приспичило, но как элегантно держат и как артистично поливают! Процесс приема пищи — и вообще спектакль. У меня на все случаи жизни нет столько эмоций, сколько француз изображает на своем лице после каждого кусочка мяса или глотка вина. Даже если я ем то же, что и он, у меня появляется подозрение, что мне подсунули другое и не такое вкусное. Такой же спектакль устраивают в магазине, особенно при покупке продуктов. Товар будут долго щупать, нюхать, лизать и обязательно ругать. Что ругают, то и купят, но только после горячего торга с продавцом. Если есть очередь, то она даже не заикнется, что спешит, наоборот, вмешается в торг, причем одна половина на стороне покупателя, а вторая — продавца. При этом обе половины постараются показать себя интеллектуалами, даже если речь идет о кочане капусты. Уже через минуту разговор превратится в философский. Хорошо разбираясь только в материальном, французы обожают говорить о духовном. У русских обратная проблема. Наверное, поэтому русские так любят показывать, как они работают, нет, вкалывают, как проклятые, а французы делают больше и лучше, но при этом незаметно, словно не хотят, чтобы узнали, что им приходится зарабатывать на хлеб насущный. Видимо, мечтают быть бездельниками-дворянами.

Знать сейчас делится на три группы: высшая — титулованная, которая всегда безупречно одета, но никогда не разговаривает с теми, кто ниже, а если говорит, то фразу «Никак не пойму, что он говорит»; средняя — владельцы сеньорий, которые тоже одеты безупречно, но разговаривают со всеми знатными; низшая — владельцы шпаги и только шпаги, одетые бедно, но все равно стильно, которые разговаривают только с теми, кто согласен слушать их жалобы на что угодно, кроме отсутствия денег, потому что об их бедности знают все, но не должен знать никто. Первое, что делает бедный дворянин, заимев деньги — покупает землю, чтобы стать сеньором и получить возможность разговаривать просто так. Свой клок земли и для незнатного француза — предел мечтаний. Большая часть убийств родственников именно из-за земли. По всем остальным поводам ссора обычно заканчивается руганью и/или мордобоем, о которых обе стороны забывают на следующий день. Из-за этого у меня подозрение, что, несмотря на стильность, все французы — крестьяне, только некоторые успели разбогатеть давно, и об их презренном прошлом забыли.