След чужака (СИ) - Камардина Мария. Страница 30
— Фин, паук! — заорал Ильнар в микрофон. Луч парализатора скользнул по поверхности клубка и отразился, смяв сухую траву. Стен тоже начал стрелять — но потусторонние пауки были из тех тварей, которые чхать хотели на нейтрализатор, пока висели на подпитывавшей их силовой нити. Паук почти поравнялся с интуитом — и тот сделал самую глупую вещь в своей жизни.
Защитная ткань боевой формы была не по зубам пауку, пробиться сквозь нее он не мог, и обойти, оторвавшись от паутинки, тоже. Ильнар бросил парализатор и упал на колени, правой рукой в перчатке пытаясь схватить тварь. Ему это даже удалось, но паук, почуяв неладное, энергично задергался, едва не уронив сферотехника в траву, и потихоньку начал выскальзывать. Заряд нейтрализатора окутал его искристым облачком, чуть задержав, и Ильнар успел ухватить дымный клубок второй рукой.
Левой. Без перчатки.
Нейтрализатор ткнулся в ладонь, упругий и прохладный на ощупь. Разрушался он слишком быстро, руки соскальзывали, пальцы медленно погружались в липкое желе. Стен сообразил выстрелить второй раз, третий, Ильнар прижал паука к земле, придавил коленом, стараясь не касаться твари левой рукой. Голова соображала так быстро, как никогда раньше, удержать тварь надолго все равно не удастся, но держать надо, не зря в периметр вкачано столько энергии — случись что, отдача будет такая, что техников размажет по траве ровным слоем. А ведь змеев колдун или его дружки наверняка оставили какой-нибудь сюрприз и в самом доме…
Где-то на границе сознания он услышал крик напарника, что-то про «держись!» и силовую ловушку. А потом паук, которому терять было нечего, выпустил из себя десяток силовых нитей, которые, пробив пленку нейтрализатора, в одно мгновение оплели державшие тварь руки.
Ощущение было такое, словно его ухватил за шиворот рассерженный великан. Встряхнуло так, что зубы лязгнули, и во рту появился привкус крови, а потом отшвырнуло в сторону, впечатав виском в мерзлую землю. Небо, трава, деревья — все завертелось перед глазами с немыслимой скоростью, мелькнули лица сослуживцев — и стало темно.
В следующий миг он пришел в себя, лежа на спине. Думать было невероятно тяжело, словно в голове медленно крутились ржавые шестеренки и каждая мысль ползла по невидимому конвейеру со скрежетом и скрипом. Интуит почти слышал этот скрип, а больше не слышал ничего, и когда над ним нависло смутно знакомое лицо с шевелящимися губами, он лишь понимал, что ему что-то говорят, но звук не доходил. На то, чтобы узнать говорившего, нужно было прокрутить очень много шестеренок, а это так долго… Ильнар закрыл глаза и отключился.
Он то приходил в себя на мгновение, то снова терял сознание, смутно осознавая, что его куда-то несут. И вроде бы кто-то рядом ругался, громко, но смысла слов он не понимал, хотя, кажется, кричали именно на него. «Отстаньте, мне плохо», — мысленно попросил он, а может, и вслух, потому что ругаться перестали. Или они умеют читать мысли?
В следующий раз его привели в себя голоса. На сей раз шестеренкам в голове перепало чуть больше смазки, голоса и слова оказались знакомыми.
— Кир, я его не удержу!
Это Тавис. Держат, кажется, его самого… обидно будет, если все-таки не удержат.
— Удержишь. До больницы пять минут.
А это Кир, и когда он говорит таким тоном, лучше послушаться. Это и перепуганному стажеру ясно.
— Он слишком много энергии теряет, даже со стимулятором! Нужен донор!
— Подключай меня.
— А тесты?!
— Подключай.
Ильнар ухитрился приоткрыть глаза, и увидел над собой лицо командира — бледное, нечеловечески спокойное. Что-то плотное сдавило шею, потом отпустило, по телу прошла волна тепла — а потом его накрыло ощущение дурноты, и он снова вырубился.
И снова голоса… Да дайте уже человеку спокойно сдохнуть!
— Иль, открывай глаза, не придуривайся. И не вздумай умереть, слышишь? Нас Эл поубивает.
Весомый аргумент. Он попытался приподнять веки. Тяжело…
— Давай-давай, старайся! Сейчас придет добрый доктор и тебя спасет. Смотри на меня! Сколько пальцев видишь?
Видел он лишь размытые пятна, но голос напарника узнал. Улыбаться было не менее тяжело, чем открывать глаза, но почему-то хотелось.
— Засунь… свои пальцы… знаешь… куда?
Губы шевелились едва-едва, но Фин его услышал и нервно засмеялся:
— Командир, ну ты слышишь, да? Мы его тут спасаем, а он гадости говорит. Вот сейчас Эл тебя оживит — и я тебя сам придушу, честное слово!
— Или я, — негромко добавил откуда-то голос Кира.
— Вот, слыхал? Не вздумай помереть самостоятельно! Тут целая толпа желающих тебя прибить!
— Помрешь с вами… — прошептал Ильнар. На то, чтобы произнести эти слова, сил ушло столько, что глаза снова закрылись.
Последним, что он услышал, был голос Эла, рявкнувший: «В операционную, живо!» Ильнар успел испугаться, что это действительно будет последним, что он услышит, рванулся изо всех сил, пытаясь разорвать сгущавшуюся вокруг него темноту…
И окончательно отключился.
Снежинки… Они летят с неба, расцвеченного странным сиянием. Зеленые, алые, фиолетовые сполохи переплетаются в причудливом танце, которым можно любоваться до бесконечности. Вот только кто-то, стоящий за спиной, монотонно считает: «Двадцать девять… тридцать… тридцать один…», и голос этот раздражает, мешает расслабиться и раствориться в цветном сиянии.
Что он считает? Снежинки? Секунды?
«Пульс — тридцать пять!»
По городу, до краев наполненному светом и цветом, несутся призрачные скакуны, не то потусторонние твари, не то — создания местных магов. Мостовая выложена причудливыми цветными камешками, собственные ноги отчего-то кажутся непомерно длинными и чужими, а руки…
«Пока три кубика, следи за кардиограммой!..»
А руки покрываются чешуей, она вспарывает кожу, и из разрывов сочится кровь. В зеркале — чужое лицо, безумно знакомое, но чужое, и голос в голове шепчет: «Убей!», а другой просит успокоиться и не слушать, «хочешь — швырни кружку в стену, станет легче», кружка летит, разбивается, кофе заливает документы, от его запаха становится дурно, и все это напоминает о чем-то, но вспомнить, хоть убей, не выходит…
«Дыши, слышишь?!»
Больно… Почему так больно? Голова тяжелая, руки словно горят, особенно левая, и хочется то ли умереть самому, то ли убить кого-то. Впереди туман, и размытые тени, и кто-то нападает со спины. Вырваться, ударить в ответ, увидеть лицо своего врага… Свое собственное?! Грудь сдавливает, дышать тяжело, на языке привкус крови, воздух вырывается изо рта с хрипом, и кто-то кричит, чтобы он, сволочь упрямая, держался и не смел умирать, потому что не было такой команды, но голоса удаляются, а в голове звон и темнота, и уже почти не больно…
«Куда?! Разряд!»
Вспышка света. Вспышка боли. Снежинки превращаются в бабочек, они порхают вокруг, задевают мягкими теплыми крыльями, и хочется улететь вместе с ними, но почему-то не получается…
«Вы сделали все, что могли, доктор. Теперь только ждать».
На фоне пиликает какая-та музыка — песенка про бабочек. Дурацкая простенькая мелодия, назойливая, привязчивая, никак не дает окончательно отключиться и провалиться в темноту, и хочется заткнуть уши, но руки слишком тяжелые, не поднять. А бабочки толпятся у самого лица и шепчут, шепчут…
«Не умирай, пожалуйста. Слышишь меня? Я так боялась сказать, а теперь…»
Голоса бабочек сливаются в один, женский, смутно знакомый, и кто-то плачет, и дышать тяжело, но он дышит — просто потому, что нельзя же огорчать девушку. Это единственное, что у него осталось — дыхание и голос, который зовет по имени.
«…Я люблю тебя. Дыши, ну пожалуйста, не оставляй меня, не сдавайся…»
И он не сдается, хотя кажется, что на лице подушка, а воздух густой и почти жидкий…
«Святое небо, пусть он выживет…»