Корсар (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 13

— От сотни фунтов, — ответил он и с улыбкой посмотрел на своих четверых коллег, словно давал понять, что сто фунтов стерлингов — неподъемная сумма для меня.

Они все пятеро шумно затянулись и выпустили столько дыма, что хватило бы окутать меня с головы до ног. На мое счастье, дым сразу поплыл вверх и в сторону входной двери, открытой новым посетителем.

Курс фунта стерлингов колебался от десяти до двенадцати ливров. Из-за действий французских корсаров экономика Англии пошла вниз быстрее, чем у ее врага, поэтому сейчас десять ливров свободно заваливали один фунт.

— А если покупать на тридцать тысяч? — спросил я.

— Фунтов? — уточнил маклер, вынув трубку изо рта.

Его коллеги сделали то же самое.

— Не пенсов же! — усмехнувшись, произнес я.

— Если быстро покупать, то цена резко полезет вверх. Надо растянуть недели на две-три, — быстро протараторил маклер. — Я… — он окинул взглядом коллег, — …мы возьмем комиссионными два, нет, даже полтора процента от сделки.

Четверо коллег закивали и даже помахали дымящимися трубками вверх-вниз, подтверждая его слова.

После ожесточенного спора, договорились, что комиссионные будут начисляться в зависимости от того, насколько дешево купят акции, но не более половины процента. Составили договор, и я дал им аванс — вексель на сумму десять тысяч фунтов стерлингов на лондонский банк «Сэр Хор и компания», в котором, обменяв гульдены и ливры на шиллинги, держал свои деньги. Там же буду хранить и акции Ост-Индской компании. Они будут принадлежать русскому негоцианту, а не французскому виконту. Кстати, эмблемой банка была золотая бутылка. Говорят, это символ богатства, процветания, но что-то я не встречал людей, которых бутылка сделала богатыми, разве что тех, кто изготовляет стеклотару.

В Лондоне мы проторчали почти два месяца, потому что спешить мне было некуда. Трюм набили под завязку нужными товарами и тронулись в путь. До острова Уайт нас подгонял юго-восточный ветер с мелким дождем. На небесах третий год забывают закрывать кран. Во Франции из-за дождей два года плесень губила урожай. Начался голод. Доносились слухи, что на французских дорогах появилось много банд. Путешествовать опять стало опасно. Надеюсь, мои письма, отправленные из Роттердама, добрались до Нанта. Я написал жене и тестю, что собираюсь к берегам Африки, чтобы до середины июля захватывать там призы на благо испанской короны, а после истечения срока контракта приплыву в Нант. Контракт, кстати, истек еще до того, как мы вышли из Лондона.

В Лиссабоне сделали остановку. Этот порт стал перевалочной базой, в которой суда стран, не участвующих в войне, помогали врагам обмениваться нужными товарами. Груз оформлялся на нейтральный порт, но чудным образом судно по пути заглядывало в порт воюющей страны, выгружалось и грузилось чем-нибудь другим опять-таки на нейтральный порт. Говорят, очень доходный бизнес. Моему судну под флагом Московии можно будет в нем поучаствовать, если к возвращению из Ост-Индии война не закончится.

Встали на якорь на рейде якобы для того, чтобы пополнить судовые запасы. Судно облепила флотилия лодок разного размера, и я прикупил у торговцев немного свежего мяса, фруктов, овощей, хлеба. В это время слуга Энрике, одетый, как недавно разбогатевший торговец, был отвезен на берег. Там у молов и пирсов стояло много кораблей из разных стран. Кике надо было найти среди них то, которое в ближайшее время зайдет в порт Нант или Сен-Назер.

Вернулся слуга поздно вечером. Судя по улыбке во все лицо, миссия удалась.

— Отдал письмо капитану с датского судна, — начал Кике доклад. — Он узнал меня. Вместе с компаньонами покупал у нас трофейное судно. Сказал всё, как вы говорили.

— Как тебе показалось, он поверил? — спросил я.

— Кончено, поверил! — хитро улыбаясь, произнес слуга. — Даже хотел дать мне денег на дорогу, а потом посмотрел на мою одежду и сказал: «Так ты говоришь, все имущество капитана утонуло?». Я говорю: «Конечно», а сам бочком к двери отступаю. Он не стал меня задерживать, но, выйдя на палубу, смотрел, куда я пойду. Я, как вы приказали, пошел в город, а потом другой дорогой вернулся к нашей лодке.

Мой слуга отдал капитану «датского» судна письмо, написанное под мою диктовку, но с кучей ошибок и испанскими словами, в котором сообщалось о гибели отважного капитана Александра де Кофлана, виконта де Донж. Этот горемыка нарвался на два корабля берберских пиратов, вступил с ними в неравный бой и был смертельно ранен. Его судно получило сильные повреждения, и оставшиеся в живых члены экипажа, после смерти капитана, пересели в баркас и добрались до португальского берега. Судно вместе с телом капитана и всем-всем его имуществом затонуло. Бедный и несчастный Энрике выполнил последнюю волю капитана — сообщил письмом о его смерти семье, после чего решил вернуться на родину и зажить на чудом уцелевшие несколько монет. То, что экипаж разворовал имущество умершего капитана и не счел нужным спасать судно, должно было придать рассказу правдоподобность.

На рассвете следующего дня мы снялись с якоря и продолжили путь на юг. При приближении к марокканскому берегу заметили две шебеки, которые сразу устремились к нам. Я, было, подумал, что накаркал себе смерть в бою с берберскими пиратами. Они гнались за нами до темноты. Ночью, воспользовавшись бризом, дующим с берега, я сменил курс, пошел на запад, подальше в океан. Пираты, видимо, решили, что я продолжу идти на юг, или поняли, что не догонят, но утром мы не увидели их.

Больше к берегу не поджимались, пока не добрались до Канарских островов. На рейде Тенерифе задержались на четыре дня. Затарились свежей водой, фруктами и овощами, сыром, живыми курами, козами и черепахами и двадцатью пятью бочками емкостью литров на двести вина мальвазия. Вино будет спасать мой экипаж от цинги и скуки. Рейс предстоит долгий, вдоль районов диких, где выходить на берег без сильной нужды не рекомендуется.

Затем пошли дальше на юг, до островов Зеленого мыса. Там задержались еще на день, поели свежих фруктов, пополнили запас черепах. Узнали, что всего за два дня до нас здесь была голландская купеческая флотилия из сотни судов под охраной шести военных кораблей. Она пошла на юго-восток, по кратчайшему маршруту, борясь со встречным Бенгельским течением и преобладающими здесь ветрами южных румбов.

В отличие от голландских капитанов я знал об Атлантическом океане немного больше, поэтому повел шхуну на юго-запад, пользуясь преимуществом попутных пассатов. Это ветра силой четыре-пять балов днем и два-три ночью, благодаря которым мое судно шло со средней скоростью семь узлов. На подходе к Южной Америке начали подворачивать все больше на юг. Там нас подхватило теплое Бразильское течение. На широте тридцать три градуса повернули на восток. Господствующие здесь, холодные ветры западных румбов, порой переходящие в штормовые, погнали нас в сторону Африки.

Мыс Доброй Надежды совсем не изменился с тех пор, как я его не видел. Разве что маяка нет. Мыс принято считать самой южной точкой Африки, хотя это не так. И табличка с надписью «Мыс Доброй Надежды» находится на мысе Кейп-Поинт, который на несколько десятков метров севернее. Мыс Доброй Надежды — самая юго-западная точка материка, а самая южная — мыс Игольный. Последний получил свое название из-за магнитной аномалии, которая заставляла стрелку компаса показывать отклонение градусов на сорок-пятьдесят. Между этими двумя мысами находился город Кейптаун, точнее, маленькое голландское поселение с названием Капстад — около сотни каменно-деревянных одно-двухэтажных домов, защищенных валом с палисадом из бревен, наклоненных наружу. Оно у подножия Столовой горы, которую трудно перепутать с любой другой возвышенностью. Такое впечатление, что вершину горы сравнял великан, чтобы сидеть на ней, опустив ноги в воду двух океанов, которые встречаются здесь. Кстати, на восточном берегу Капского полуострова вода всегда на несколько градусов теплее, благодаря Южно-Экваториальному течению, чем на западном, где властвует холодное Бенгелькое. Получается, что великан держит одну ногу в теплой воде, а другую — в прохладной.