Корсар (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 36

— Говори по-русски, — сказал я.

— Господин капитан, значит, из нашенских будет? — поинтересовался лоцман.

— Нет, пока что из аглицких, но на службе у вашего царя Петра, — ответил я. — Везу ему пушки и фузеи.

— К языкам, значит, способный, — сделал вывод лоцман и проявил лояльность: — Ежели такое дело, могу скинуть до одного ефимка.

— Если доведешь хорошо, получишь два, по одному за каждое судно. Я не обеднею, — пообещал ему.

— Вишь, и среди вашего брата не все скупердяи, — сделал еще один вывод лоцман.

Я заметил, что, мягко выражаясь, простоватые поморы, что сейчас, что в двадцать первом веке, считают себя хитрецами и ловкачами. Наверное, по этому пункту у них комплекс неполноценности. Люди навязчиво приписывают себе недостатки, которые не заслужили, и отбиваются от достоинств, в которых их не обвиняют.

Лоцманом он оказался толковым, довел без происшествий. Мой новый корабль сидел глубоко, на пять с половиной метров. С такой осадкой на реке не мудрено оказаться на мели. Впрочем, мы заходили в прилив, а он здесь мощный, хотя и не очень высокий.

Архангельск я не узнал. Он, как и в будущем, вытянут вдоль правого берега реки, но сейчас часть его обнесена каменно-кирпичной крепостной стеной высотой метров пять и с прямоугольными башнями метров на пять выше. Деревянная пристань находилась под крепостной стеной, с которой на нее смотрели жерла полупушек и шестифунтовок, которые мой язык так и тянуло назвать четвертьпушками. У пристани грузились с подвод бочками с чем-то четыре голландских флейта. Еще два голландских и три английских судна стояли на якорях на рейде. С них что-то перегружали на лодки и отвозили на берег. Раньше торг в Архангельске был всего месяца три, а недавно по приказу Петра Первого отменили ограничения, хоть целый год приплывай, если через льды пробьешься. Говорят, за сезон здесь бывает до полусотни иностранных судов, в основном голландских и английских. На острове Соломбала была верфь, на которой сейчас строили корабль длиной метров двадцать, скорее всего, военный.

Едва мы встали на якорь, и я расплатился и отпустил лоцмана, как на судно прибыл таможенник — лет двадцати пяти, рослый и склонный к полноте, но пока не набравший слишком много лишнего веса. Наверное, недавно на этой должности. Одет он был так, как бояре в тринадцатом веке в Путивльском княжестве. Мне даже показалось, что именно там и тогда я видел его раньше. И бороду имел знатную, словно готовился в попы. Держал себя гоноровито, под стать польскому шляхтичу. С импортных товаров берут пошлину от десяти до пятидесяти процентов, а с экспортных — всего три процента. Защищают внутреннего производителя. Но, как утверждают английские купцы, приплывающие сюда, всегда можно договориться. В этом, наверное, и кроется причина такой напыщенности таможенника.

— А что, царь-батюшка бороды еще не отрезает? — вместо приветствия поинтересовался я, чтобы сбить с него спесь.

— Доходят слухи, что в Москве делает такое, но до нас, слава богу, еще не добралось, ходим не в срамоте! — перекрестившись, ответил таможенник и удивленно спросил: — Ты наш, что ли?

— Как бы так, — ответил я уклончиво. — Грамота у меня царская, товар ему вожу, а потому пошлин брать с меня не велено. Пойдем в каюту, покажу ее и вином красным угощу.

В Московии сейчас вино, даже белое, называют красным, а белым вином — водку.

Таможенник после прочтения царской грамоты и долгого рассматривания свинцовой печати, подвешенной к ней, в надежде, наверное, найти дефект и аннулировать и саму грамоту, залпом осушил полный серебряный кубок крепленного испанского вина, крякнул молодецки то ли от удовольствия, то ли от огорчения, что без мзды останется, и убыл на берег.

— Передам воеводе Алферьеву, что для него груз прибыл, пусть принимает, — пообещал напоследок таможенник, сняв шапку, достав из нее коричневый паток размером с маленькое полотенце и вытерев покрывшееся потом лицо и шею.

Испанское вино не держалось в русском теле. То ли дело водка. Ни разу не видел. чтобы после приема ее кто-нибудь вспотел.

Воевода Алферьев оказался еще моложе, но одет так же и с бородой, хотя и не такой роскошной. И гонора в нем было маловато, не по чину.

— Давно воеводой? — полюбопытствовал я.

— С весны, — ответил он. — Предыдущего по приказу царя повесили. Воровал много.

— Ты не из Преображенского полка? — возникла у меня догадка.

— Из него, — сообщил он и добавил хвастливо: — С царем вино пить приходилось!

— Я с ним тоже пил и не раз, — похвастался и я, — так что давай займемся делом. Когда под выгрузку нас поставишь?

— Сейчас отгоним немца — и начнем тебя выгружать, — пообещал воевода Алферьев.

— Мне не к спеху, могу подождать пару дней, — предложил я.

— Ты можешь, а мне не велено. Приказ царя: выгружать быстро и сразу везти в Москву, — сказал он.

Дома в городе деревянные, одно- и двухэтажные, с подклетью. Только так называемая Приказная изба и два пакгауза на берегу реки имели каменный первый этаж и деревянный второй. Крыши богатых хозяев крыты тесом в два слоя. Нижний слой досок клали встык, а сверху второй слой — красный тес, перекрывающий стыки нижнего. Менее зажиточные крыли дранкой — дошечками, наколотыми из осиновых поленьев, которые укладывали по принципу чешуи. Беднота крыла дерном корнями вверх на подстеленную загодя бересту или, совсем уж ленивые, соломой. Дома обнесены заборами, высота и крепость которых информировали о достатке хозяина. В богатые дворы вело по двое и даже трое ворот, но одни были главные, украшенные рисунками или резьбой. Рисуют на воротах орлов, лошадей, оленей. Так понимаю, рисунок символизирует отношение жены к мужу. Тротуары дощатые, а дороги в центре вымощены камнем или расколотыми на две половины бревнами. На окраинах колдобины и после дождя грязь непролазная. В городе сильно воняло гарью. Как рассказал лоцман, недавно выгорели Литейная и Кузнечная улицы. В общем, я опять почувствовал, будто вернулся в Путивльское княжество и, если бы кто-нибудь окликнул «Князь!», повернул бы к нему голову на автомате. Единственным новшеством были стояльные избы (кабаки), а их в радиусе ста метров от пристани насчитывалось не меньше десятка, и ожидавшие клиентов возле них женщины с зажатым в губах перстеньком с бирюзой, чтобы их случайно не приняли за порядочных.

В свой первый заход в порт Архангельск еще при советской власти, я обратил внимание, что в нем очень много парикмахерских и воткнутых в газоны табличек «По газонам не ходить!». Я тогда предположил, что мэр города лыс и его теща выгуливает собачонку на газонах. Последний раз был уже в начале двадцать первого века. Парикмахерских было все так же много, а вот таблички с газонов исчезли. И в семнадцатом веке табличек нет по причине отсутствия газонов, и парикмахерских много — целая улица. По случаю теплой погоды стригут на открытом воздухе. Состриженное не убирали уже несколько дней, если не месяцев, лежало толстым слоем, поэтому идешь, как по ковру. Я, правда, сразу ушел с этой улицы. Почему-то показалось, что шагаю не по волосам, а по головам. Кстати, качество дорог за следующие триста лет не изменится, разве что раздолбанную грунтовку сменит раздолбанный асфальт

Гулял по городу от скуки. Оба мои судна выгрузили быстро и расплатились соболями, как договаривались с царем, без обмана. Зато с погрузкой начались проблемы. Идти в балласте глупо и не рекомендуется хорошей морской практикой. Правильно нагруженное судно более мореходно, пусть и идет медленнее. Я накупил соленой семги, меда, воска, смолы и дегтя в бочках, канатов бухтами и пеньки тюками, выделанных кож, которые, к моему удивлению, ценили в Западной Европе выше, чем местные. Договорился о цене с каждым купцом. Начали повозить товар — и начались проблемы. Складывалось впечатление, что если русский купец не обжулит иноземного, то и не купец он вовсе. Причем втюхать фуфло пытались примитивно, в расчете на полного кретина. Я заворачивал бракованный товар, тратилось время на перевозку его туда-сюда, на подвоз хорошего, но попытки обжулить не прекращались. Игра у них такая, что ли, типа бессмысленного и беспощадного торга на среднеазиатских базарах, когда чем дешевле товар, тем дольше за него ругаются?! В один прекрасный момент у меня лопнуло терпение, и я набил морду купцу, который пытался с моей помощью избавиться от подгнившей пеньки, которой грош цена в базарный день, проще было сжечь ее. Вломил ему от души, за всех предыдущих, свернув нос и подвесив фонарь под левый глаз. Купец побежал хвастаться трофеями к городским властям, требуя праведного суда над нехристем иноземным. Нарвался он на воеводу Алферьева — и был в придачу выпорот. У воеводы отношения с местными купцами пока не складываются. Брать мзду он не отказывается, но пособничать в жульничествах не хочет. Тем более не стал вредить человеку, который, как и он, пил с самим царем. Это как-то сразу образумило остальных купцов. Больше никто не пытался проверить меня на лоховитость. Зато промежутки между поставками товара увеличились. Наверное, требовалось время, чтобы убрать бракованное. У меня даже появилась мысль написать трактат «Рукоприкладство, как гарантия честной торговли». Пригодился бы потомкам вплоть до двадцать первого века и, подозреваю, дольше.