Корсар (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 75

— Ты кто? — хрипло выдавил шкипер из будто пережатого горла.

— Твой кошмар, — ответил я на шведском языке. — Во всех смыслах слова.

— Какой кошмар? — еще более удивленно спросил он.

— Капитан русского корсарского судна, захватившего твой пинас, — сообщил я и задал встречный вопрос: — А что за офицеры путешествуют с тобой?

— Курьеры короля, почту везут, — ответил шкипер и добавил печально: — Приказано доставить в Стокгольм бесплатно.

— На этот раз им придется заплатить, — сказал ему в утешение. — А ты пока приготовь судовые и грузовые документы.

На палубе пинаса уже было с десяток моих морских пехотинцев. Я шепотом проинструктировал их, после чего во второй раз открыл дверь в каюту, которая по правому борту. Ее обитатели уже не спали, но еще не встали с кроватей. Наверное, их разбудили удары катеров о борта пинаса или голоса в соседней каюте. Все семеро смотрели на меня не менее удивленно, чем капитан.

Упреждая их вопросы, я огласил пренеприятное известие:

— Судно захвачено русскими корсарами. Предлагаю всем выйти на палубу без лишних телодвижений и попыток изобразить из себя героя. Моим солдатам приказано убивать при малейшей попытке сопротивления, что они сделают с удовольствием.

На самом деле я приказал убивать только в случае, если чудом окажут вооруженное сопротивление. Кто его знает, может быть, среди них есть предок какого-нибудь голливудского супермена, который непонятно откуда выхватит палаш и мигом положит всех русских? Как я еще не забыл, в американских фильмах — и только в фильмах! — у них это здорово получалось.

Увы, не только суперменов и просто безмозглых среди обитателей каюты не нашлось. Четверо из них были членами экипажа: подшкипер, боцман, плотник и артиллерист. Остальные трое пехотными офицерами: капитан и два прапорщика. Последние двое охраняли первого, который вез лакированную ореховую шкатулку, перевязанную накрест бечевкой, концы которой скрепили коричнево-красным сургучом с оттиском королевской печати. Пехотный капитан скривился, когда увидел, что я разрезаю бечевку. В шкатулке лежали несколько писем и, судя по первым строкам, какой-то договор на нескольких страницах.

Чтобы больше не пришлось кривиться из-за вверенной ему почты, я приказал отвезти шведских сухопутных и морских офицеров на шхуну. Матросы пусть остаются на пинасе, потому что у моих маловато опыта работы с прямыми парусами. Командовать призом приказал Захару Мишукову, оставив ему в помощь еще одного гардемарина Николая Истошина и два десятка морских пехотинцев.

Вернувшись на шхуну, я первым делом просмотрел более внимательно содержание шкатулки. В ней было одиннадцать писем разным людям от шведского короля Карла Двенадцатого. Имена получателей мне ничего не говорили. Отдам письма в приказ Иноземных дел, может, им пригодятся. Зато договор, написанный на шведском и немецком языках, оказался между известными мне лицами — Карлом Двенадцатым, королем шведским, и Августом, королем польским и курфюрстом саксонским. Моих знаний шведского и немецкого языков не хватало, чтобы прочесть написанное и понять смысл этих каракуль, но главное я уловил. Это был мирный договор, причем позорный для Августа якобы Сильного. Курфюрст саксонский отказывался от польской короны в пользу шведского ставленника Станислава Лещинского, обязывался отдать несколько городов, включая Краков, вместе с артиллерией и складами провианта, впускал в саксонские крепости шведские гарнизоны и — самая сладкое! — не просто отрекался от союза с Московией, но еще и обещал выдать всех русских, которые были в его окружении и армии, и отозвать всех саксонских офицеров из русской армии. Кроме шведской и саксонской сторон, договор был подписан представителем Польши Яблонским и Литвы — Сапегой. В очередной раз я убедился, что предательство — основа западноевропейского менталитета. Думаю, Петру Первому эта их черта будет пока еще в диковинку.

76

По прибытию в Нарву я срочным курьером отправил в Санкт-Петербург для передачи царю лично в руки эту шкатулку с сопроводительным письмом, в котором сообщал, как она оказалась у меня. Пленные командиры, морские и сухопутные, поехали туда же на телегах под охраной взвода драгун из городского гарнизона. Пленные матросы поплыли в будущую столицу Российской империи на пинасе после того, как его выгрузили в Нарве.

Приз был нагружен трофеями, захваченными шведами в Польше. Много чего я оставил себе. В том числе карету с кузовом из черного дерева и золотыми рукоятками и рамами стеклянных окон в дверцах и спереди. Снизу кузов был уже и закруглен спереди и сзади, кверху расширялся. Внутри две пары черных кожаных сидений, расположенных напротив друг друга, а стены оббиты красным бархатом. Занавески на окнах из красного атласа с кистями из золотых нитей. Крепился кузов к колесным осям на пружинах, сильно смягчающих тряску. Позади были позолоченные запятки для двух слуг. Снаружи на дверцах имелся герб ее предыдущего хозяина Адама Сенявского, гетмана великого коронного, старосты львовского, рогатинского, любачевского, стрыйского и песеченского, который воевал на стороне Августа Сильного. Я приказал содрать герб и нанести мой, поскольку возвращать карету не собирался. Был искренне уверен, что моя жена будет лучше смотреться в ней, чем жена гетмана. Тащить такую карету полагалось трем парам лошадей, запряженных цугом. В моде сейчас были серые в «яблоках». У меня были такие, потому что вложил часть денег в большую конеферму, где собрал лучших производителей, которых можно было достать в этих краях. Остальная добыча была продана, а деньги поделены.

Пинас с пленными матросами отправил под командованием Захара Мишукова в Санкт-Петербург. Пусть решают, нужно им такое судно или можно продать купцам? У меня уже были два покупателя, причем один из Ревеля. Матросов, как и большинство шведских пленных, наверняка отправят строить город. Говорят, мрут они на строительстве десятками в день. Так что новая столица империи будет построена в первую очередь на шведских костях.

Через две с лишним недели я получил письмо от генерал-поручика от кавалерии Александра Меньшикова. Он красочно описывал, какое впечатление произвела на Петра Первого шкатулка с договором и письмами, захваченная мною. Царь сперва не мог поверить в такую подлую коварность. В тот день несколькими часами ранее он получил от Августа Сильного письмо с заверениями в дружбе и просьбой денег на войну с общим врагом. Расколотив об пол шкатулку и потоптав договор и письма, Петр Первый заорал, что повесит меня за эти фальшивки. Потом немного успокоился, приказал поднять договор и перечитать медленно и громко. После чего пообещал сурово наказать Августа Сильного в лучших традициях гей-будущего Западной Европы.

— Мы про договор этот ничего не знаем, — объявил Петр Первый и приказал своему фавориту: — Пока король Карл с основной армией в Саксонии, пойдешь в Люблин, соединишься с саксонской армией и нападешь на корпус генерала от инфантерии Мардефельта, который стоит в Калише. Любой ценой заставишь саксонцев участвовать, даже угрожая нападением на них в случае отказа. И пусть они потом объясняют шведскому королю, почему не выполняют договор!

Обо мне Петр Первый больше не вспоминал, что, по мнению Александра Меньшикова, было в данном случае хорошим признаком. Фаворит царя предлагал мне затаиться на время, не напоминать о себе. Мол, государь отойдет и оценит по заслуге. И еще предупреждал, что царь собирается отдать Дерпт и Нарву датчанам, если те согласятся вступить в войну. Если бы я не знал историю, то одного знания нынешних воинственных датчан хватило бы, чтобы догадаться, что их так дешево не купишь. Тем более, что сдадутся раньше, чем доплывут до Нарвы и Дерпта.

Захар Мишуков с морскими пехотинцами вернулся в Нарву по суше. Пинас оставили в Санкт-Петербурге до выяснения царской воли. Когда царь прибудет в город, никто не знал, поэтому мои люди ждать не стали. Надеялись сделать еще один поход до конца года, но я решил в эту навигацию больше не напоминать о себе ни русскому царю, ни шведскому королю.