Шумерский лугаль (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 10

Я предлагаю купцу три щита, четыре копья и четыре ножа в чехлах, доставшиеся мне при разделе добычи. Еще я получил кожаные доспехи, войлочные плащи, набедренные повязки и сандалии. Из двух доспехов и плаща изготовили один доспех моего размера, усиленный войлоком. Один плащ оставил себе, а остальное ушло на оплату работы и изготовление для меня пары сандалий по аморейскому образцу, потому что трофейные оказались маловаты, и было обменено на мирру. У шумеров это благовоние в большой цене, часто служит вместо денег.

— Что ты хочешь взамен? — спрашивает купец на халафском языке, который я уже освоил на бытовом уровне.

— Ткани, — отвечаю я.

Отдам их Луваве, как договорились, а взамен получу благовония, которые занимают меньше места.

Купец называет цену каждому предложенному мною предмету, подсчитывает сумму и сообщает, сколько может дать тканей взамен. Считает хорошо, в свою пользу. Я поправляю, потому что тоже считаю хорошо. Нимало не смутившись, купец соглашается со мной.

— Мне сказали, что ты хочешь поплыть в Ур. Могу довезти за небольшую плату, — отдав мне ткани, сказал он.

— А мне сказали, что ты ищешь охранников и готов заплатить им щедро, — улыбнувшись, произнес я. — Если предложишь хорошую плату, поплыву в Ур, если нет, отправлюсь по суше в Тиднум.

— Какую плату ты хочешь? — спросил он.

— Три бурдюка вина по прибытию, — ответил я.

Проконсультироваться по этому вопросу в Лухтате было не у кого. Халафы не нанимаются к купцам ни гребцами, ни охранниками, потому что вернуться сможешь, в лучшем случае, через несколько месяцев. Только попавшие сюда из других мест и не прижившиеся или решившие поискать лучшую долю соглашаются и больше здесь не появляются. Я прикинул, что в Лухтате вино делать не умеют, да и климат для винограда слишком влажный, поэтому должно стоить здесь намного дороже, чем в Уре. Пусть купец считает, что я не знаю этого, что надует меня малехо.

Он так и подумал, поэтому сразу согласился.

— Орудие, доспехи и вещи убитых мной врагов принадлежат мне, остальное делим напополам, — предлагаю я дополнительное условие.

— Пусть так и будет, — произносит купец, взявшись правой рукой за амулет.

Решив, что это такая форма заключения договора, я повторяю его фразу, положив правую руку на рукоять сабли. Пусть думает, что мой народ именно так заключает договора. Иначе бы пришлось объяснять ему, что такое бумага и чернила и что цена такому договору — цена бумаги и чернил, потраченных на его написание.

10

Аденский залив и Аравийское море — одни из самых приятных районов для судоходства. Тайфуны бывают здесь так редко, что можно считать, что их нет вовсе. Единственное неудобство — жара. Я соорудил навес над носовой частью судна, но и под ним чувствую себя порезанной на кусочки макрелью в собственном соку. Чтобы сильно не потеть, стараюсь не пить воду, а чтобы не мучила жажда, сосу камешек. На жевательную резинку он не тянет, во рту от камешка привкус, не то, чтобы неприятный, но раздражающий, постоянно сдерживаюсь, чтобы не выплюнуть. Мне легче, чем гребцам, которых ничего не защищает от палящего солнца, и приходится налегать на весла, потому что ветер встречный. Я единственный «чистый» охранник. Остальные заменили погибших гребцов. Мне купец даже не заикнулся предложить погрести. Наверное, не произвожу впечатления человека, достойного такого привлекательного труда. Я полулежу на связке овчин в полусонном состоянии, потому что ночью охранял покой остальных. На ночь мы причаливаем к берегу возле населенных пунктов и пережидаем до утра под крепостными стенами. Район, где на караван нападали пираты, прошли без происшествий. Наверное, поэтому купец Арадму, нанявший меня, посматривает на дорогого охранника без былой радости. Мне плевать на его чувства. Как мне сказали, шумеры договор держат крепко.

Я отворачиваюсь, чтобы не видеть унылое лицо Арадму. Впереди большой и высокий остров. Мы проходим архипелаг с забавным для русского человека названием Куриа-Муриа. В него входят пять островов, арабские названия которых менее запоминающиеся, вытянувшихся, кроме одного мелкого страдальца, почти в линию с запада на восток. Самый большой, к которому мы приближаемся, расположен посередине. На нем и заночуем. То ли купцы срезают угол, то ли на материке в этих краях нет поселений и слишком опасно ночевать. Я замечаю двух рыбаков, которые, стоя на коленях на чем-то, похожем на узкий плот, ускоренно гребут к берегу, каждый коротким веслом со своего борта. Только когда они вытягивают свое плавсредство на берег, поднимают его и уносят в лесок, покрывающий пологий склон, догадываюсь, что плот собран из надутых кожаных мешков. Интересно, что им мешает сделать лодку-долбленку? Наверняка видели такие, так что придумывать не надо, лес на острове есть, орудия труда тоже должны быть или могли бы выменять. Прогресс разбивался вдребезги или о традицию, или о лень.

Мы заходим в бухточку возле северного берега острова, вытаскиваем носы судов на галечный пляж рядом с впадающим в море ручьем и привязываем поданные с носов канаты к вкопанным к грунт бревнам, потемневшим от времени. Морские караванные пути сейчас не сильно отличаются от сухопутных. Через примерно равные отрезки расположены места для ночевки. Иногда возле населенных пунктов, иногда в глухих местах, сравнительно безопасных. Экипажи судов привычно начинают обустраиваться на ночь: кто-то переносит с судов на берег продукты и питье, кто-то — одеяла и подушки, кто-то набирает воду в ручье, кто-то идет в лес за дровами, кто-то разжигает костер, чтобы приготовить ужин и завтрак. Если ночуем возле поселений, купцы покупают у местных жителей свежие продукты, а в глухих местах едим в основном вареный сорго с вяленым мясом или рыбой. Раньше для меня сорго ассоциировался только с вениками, теперь убедился, что его зерна можно есть. Они похожи на просяные, но крупнее. На вкус… трава она и есть трава, даже несмотря на то, что варят ее с час. Если перемешать горячую кашу с кусочками вяленого мяса, которое благодаря этому распариваются, есть можно. С вяленой рыбой получается хуже.

Я взял лук и собрался было наведаться в лесок, растущий выше по склону, чтобы добыть на ужин свежее мясо, но Арадму, догадавшись о моих намерениях, остановил:

— Не ходи туда. Дикари могут напасть из засады.

Я подумал и согласился с ним, что соваться без собаки в незнакомый лес глупо. Воткнут в спину стрелу или дротик — и не успеешь понять, откуда прилетело. По прибытию в Ур обязательно куплю собаку. Как мне сказали, у шумеров собака — одно из любимых животных.

Пока готовили ужин, я учил шумерский язык. Халафы изготовили для меня дощечку из черного дерева, мел я нашел сам, его давали курам, чтобы скорлупа была тверже. Записываю утром слова и фразы и целый день зубрю их. Что-то к следующему утру уходит, но что-то остается. Тем более, что я постоянно слышу живую речь носителей языка и тех, кому этот язык не родной и кого я понимаю лучше. На лодке, не считая меня, представители, как минимум, трех народностей, и шумерский — нынешний «лингва франка». У меня все сильнее уверенность, что он родственен тюркским языкам. Слова другие, а склад языка такой же. Я, конечно, не лингвист и давно, со времен службы в британском флоте, не говорил на тюркских языках, могу ошибаться, но вроде бы так оно и есть. Много слов заимствовано из халафского языка, причем все эти слова обозначают «мирные» предметы и профессии. Всё, что относится к войне, у шумеров своё. По преданиям они пришли сюда из своей страны, расположенной где-то за горами на северо-востоке, где жили на примерно таких же плоских равнинах возле большой реки и строили храмы на холмах или высоких платформах, чтобы были заметны издалека. Где точно находится их родина, они уже не помнят. Случилось это очень давно, много шестидесятилетних циклов назад, сколько точно, никто не знал. У шумеров календарь шестидесятилетний, как будет (или уже есть?) у китайцев. Цифра шесть у них в фаворе, система счета построена на ней. Наверное, их предки имели по шесть пальцев на руках или большой считали за два.