Шумерский лугаль (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 35

Через три недели, когда вернулся Эмеша с отказом Уммы вернуть захваченные земли, у меня уже была не рыхлая толпа охотников, умеющих метко на короткой дистанции стрелять из луков еще и по людям, а небольшое воинское подразделение, сплоченное общей злостью на своего командира, не дающего им спокойно нести нехлопотную службу. Утешало лучников-эламитов то, что теперь получали столько же, сколько копейщики-шумеры. Последним это не понравилось, некоторые даже перебежали в храмовые отряды. Поскольку храмы платили больше, там изначально служили лучшие, так что потеря нескольких посредственных солдат я счел несущественной.

— Я делал и говорил именно то, что ты мне приказал, — сказал в оправдание Эмеша, — поэтому вину разделим пополам, как ты говорил.

— Какую вину? — прикинулся я непонимающим.

— Что не смог договориться с Уммой, — ответил жрец.

— А у нас был хоть малейший шанс договориться?! — с усмешкой произнес я.

— Не было, — ответил он. — Тогда зачем ты меня посылал?

— Чтобы они успокоились и расслабились, пока подготовлюсь к войне, — сообщил я. — Они ведь уверены, что мы проглотим обиду, не так ли?

— Да, они не сомневаются, что мы простим им захват Гуэдинна, — подтвердил Эмеша.

— Значит, ты свою миссию выполнил правильно, — похвалил я, после чего добавил насмешливо: — Ты уж прости, что использовал тебя втемную! Был уверен, что такой умный человек сам догадается, зачем его посылают!

Судя по покрасневшим ушам, мои слова нехило подкорректировали его гордыню.

Кстати, у шумеров уши и глаза считаются путями попадания мудрости в человека, поэтому, изображая на барельефе умного правителя, делают их преувеличенно большими. Может быть, шумеры правы. Я вот не припомню ни одной блондинки с большими ушами.

32

Стела, на которой Месилим, энси Киша, хвастался тем, что разрешил многолетний спор между Лагашем и Уммой, валялась в мелком сухом оросительном канале, одновременно являвшимся ранее и пограничным. Канал так и не почистили после весеннего паводка. Видимо, обе стороны конфликта чувствовали себя временщиками и не хотели вкладываться. Я приказал вернуть стелу на место. Это была прямоугольная плита, как бы поцарапанная с одной стороны. Глядя на клинопись, я вспоминал, как учителя в школе, где я начинал с чернильной перьевой ручки и уроков чистописания, говорила мне, что пишу, как курица лапой. Наверное, кто-то из моих предков был шумером. Вот будет забавно, если мой род начнется здесь от родившихся от меня детей. А еще проследить, как они попали на Среднерусскую возвышенность!

Гуэдинну обрабатывали арендаторы, живущие в двух деревнях. Они успели собрать с полей урожай овощей, так что имели полное право заплатить за пользование чужим добром. Обе деревни окружали дувалы высотой метра полтора. Башен не было даже над воротами, и караульную службу никто не нес. Этот район находится вдали от границ Шумера, поэтому о внезапных нападениях даже старики не помнили. Местность открытая, о приближении врага узнавали заранее, за несколько дней, и успевали спрятаться в городе.

На этот раз им не повезло. Я разделил свой отряд на две части и напал на обе деревни одновременно. Одним отрядом, который захватил большую из деревень, командовал сам. Мы подошли сразу с четырех сторон. На убранном поле неподалеку от деревни паслась большая отара овец под присмотром двух подростков. Завидев нас, пацаны сперва погнали отару к деревне, но быстро сообразили, что без овец добегут быстрее, и полетели, сломя голову, позабыв закрыть за собой ворота из жердей, наверное, понадеявшись, что животные последуют за ними. На их крики из домов начали выходить люди. Завидев нас, идущих по дороге к открытым воротам, сразу спрятались в домах. Появление вооруженных людей, даже если это свои, не предвещало им ничего хорошего. Разница была только в том, что свои возьмут меньше и, скорее всего, не убьют. Сейчас в деревне идет стремительное ныканье любого более-менее ценного имущества и молодых девушек и женщин. Такая вот веселая жизнь у крестьян во все времена. Даже двадцать первый век в этом плане не был исключением.

Я въезжаю в деревню на колеснице. Она у меня двухколесная, более легкая. Колеса большего диаметра, чем у местных, и с вырезами в полукругах, благодаря чему весят столько же, если не меньше, а скорость и проходимость выше. Управляюсь ей сам, без возничего. На центральной площади, где стоит маленький храм их сырцового кирпича, посвященный теперь Шаре — воскресающему и умирающему богу плодородия, покровителю Уммы — останавливаюсь. Перед входом в храм стоит старый жрец с лицом продавца ячменного пива, одетый в линялую голубую льняную рубаху. В таком возрасте обычно становятся верховным жрецом в городском храме, хотя бы в третьеразрядном. Не знаю тонкостей продвижения по служебной лестнице у шумерского жречества, но не думаю, что отличается от любой другой, так что тут или явный случай самоотречения, послушничества, или хронический неудачник, или не менее хронический залетчик. На аскета или лоха не похож. Интересно, что именно вытворил жрец, что его сослали в такую глухомань?

— Здравствуй, Ур-Нанше! — поприветствовал он.

Я поздоровался в ответ и, слезая с колесницы, поинтересовался:

— Откуда меня знаешь? Мы встречались ранее?

— Нет, мне о тебе рассказывали. Тебя трудно перепутать, — ответил жрец. — Да и никто другой не осмелился бы злить энси Уша.

Тон, каким он произнес имя своего правителя, подсказал мне ответ на вопрос, как жрец оказался здесь.

— А чем ты его разозлил? — задал я вопрос.

— Меня предупреждали, что ты знаешь больше, чем хотелось бы твоему собеседнику. Уверен, что тебе известен и ответ на свой вопрос, — ловко вывернулся он.

— Не знаю, но догадываюсь, — признался я.

Энси Уш славился беспринципностью. Разозлить так его мог только более беспринципный человек, если у беспринципности существует градация.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Гирнисхага, — ответил жрец.

— Можешь остаться здесь жрецом, если не сильно расстроишься, что служить придется другому богу, — предложил я.

— Я готов служить любому богу! — радостно произнес он.

— Это хорошая черта для жреца, — сказал я. — Может быть, со временем у меня найдется для тебя храм получше.

— Буду рад служить верой и правдой земному воплощению богини Нанше! — поклонившись, льстиво молвил жрец Гирнисхага.

Интересно, верит ли он, что я — воплощение бога? На дурака не похож. Подозреваю, что он всего лишь верит, что я верю, что он верит.

— В храме много людей спряталось? — спросил я.

— Он маленький. В него могут поместиться только те, кто хорошо служил богу Шаре, а таких всегда единицы, — уклончиво ответил жрец.

— Хорошо, я прикажу, чтобы храм не трогали, — пошел ему навстречу.

— Спасенные будут за тебя молиться богам! — пообещал Гирнисхага.

— Если им больше нечего будет делать, — отмахнулся я и приказал ближнему лучнику охранять храм, никого не впускать внутрь, чем сильно опечалил.

Со всех концов деревни доносились крики и плач. Мои солдаты вели себя с уммскими крестьянами так же, как уммские воины обращались с жившими здесь до этого лагашскими арендаторами. Все ценное будет отобрано, молодых женщин и девушек сперва изнасилуют, а потом вместе с маленькими детьми сделают рабами, и всех, кто будут сопротивляться, убьют, хотя я приказал, чтобы с убийствами не перебарщивали. Не потому, что мне стало жалко крестьян. Я уже давно воспринимаю людей, как персонажей компьютерной игры, созданных искусственным интеллектом. Надо будет — создаст новых. Это позволяет ладить с совестью, справедливостью, гуманностью, законностью и прочими вредными излишествами из двадцать первого века. Эти крестьяне мне нужны для очистки каналов. Увидев, насколько большую площадь занимает Гуэдинна, какие здесь хорошие земли и вместительные водохранилища, я решил не возвращать это богатство храму. Раз не захотели воевать за него, значит, не нужен им.