Рождения Князя (СИ) - Беркут Сергей Владимирович. Страница 5

     Кто вовремя резни случайно оказывался рядом с безумцем, то после этого, заикаясь, тупясь в землю своим взором, рассказывал, что даже его кожа впитывала в себя кровь демонов, испаряясь нетерпимым для честного человека зловонием. Врут, конечно… Олег в это не верил, но всё же было как-то боязно, это был настоящий арий, можно сказать великий асс своего многострадального дела.

     Люд всегда один выходил на очередной выявленный прокол Яви, никогда никого собой не брал и не просил помощи у других, да и кто отправится с этим сумасшедшим в тёмную ночь, когда лютый зверь особо ретив в это время и имеет двойную силу по сравнению с солнечным днём.

     Скидывая с мускулистых плеч свою тяжёлую сбрую, он надевал белую льняную рубаху на чисто вымытое и обтёртое луговыми травами тело, это был только его ритуал, единоличный, брал свой точёный до белой белизны меч и направлялся в дремучий лес на свежевыявленный прокол, словно смерти искал своей, никому неизвестной. И не важно, сколько было зафиксировано дыр, сколько в наш мир перешло демонов, только он, только его меч и только исчадие пекла, один на один, всё по великой славной правде.

     Редко кому доводилось своими глазами зреть это чудо, когда Люд сходился в рукопашную с чёрным зверем. Бывало и такое, откидывал он в сторону меч свой булатный, оставляя себе только нож калёный, вроде играл он со своею судьбой в поддавки, и пёр на демона, рыча как тур тот лесной да неудержимый, даже твари шарахались от этого нездорового, стараясь побыстрей скрыться в берлогах своих. Но где уж там этим бедолагам, знали б кого повстречают в Яви, лучше бы сразу утопились в морской кручине.

     А вот уж кому повезло узреть эти страсти своими глазами, старался язык свой держать за зубами, расталкивая любопытный народ локтями на ярмарке: видел, мол, тоже присутствовал там, но пояснять нечего… Хотите подробности слышат, вон, сам Людамир стоит, шлёпайте к нему, а мне некогда сейчас, почитай и так седмицу жёнку да детишек малых не видел. Посторонись, прорва, не видите, занят я сегодня трошки.

     А кто в здравом уме своём из баб да мужиков ушлых да любопытных к Люду подойдет, да никто… Языком молоть всё мы мастера, а чуть дело какое, то по норам своим прогретым да дырам укромным, вот и нет нас.

     Родовое поместье Людамира платком пуховым раскинуто было на кургане покатом, на самой на его окраине, касаясь краям своим реки половодной, которая словно специально бок свой мелководный да тёплый изгибом подставляла под его изгородь. Народ-то побаивался туда ходить да стороной обходил тот дом, хоть и место было уединённое да рыбное через край. Но всё же…

     Вот тогда Люд и стал с большой буквы, не просто арийским вождем, а для всего честного народа Людом, так сказать, Кровником, прозвище прилипло к нему как банный лист, из-за мести его неутолимой самому Чернобогу.

     Народ всё в шапку шептался, на перекрёстках да у колодцев: «Смотри-ка… Кровник из лесу на заре вернулся… Опять в мешке головёшки чьи-то принёс... А вы слышали, бабаньки, на днях-то чаво делалось под мостом Гремучим: Мумыру прогнал тамошнюю, аспид, даже не убил… Так, шлёпнул её мечом своим по заду и сапогом пнул, да в лес рукой указал, иди, мол, отсюда и больше не показывайся на глаза мне человечьи. Та и ускакала с выводком своим, то же не чай дурочка совсем попалась ему, с Кровником войну воевать».

     Так что народ шибко уважал Люда, он, можно сказать, был для многих легендой этого тысячелетия, отцом заступником. Думаю, не каждый бог выстоял бы против него, обезумевшего, один на один. Да и волхвы наши, где и были недовольны его самодурством, но гордо помалкивали, ибо признания народа — это и есть его заслуженная да болью выстраданная любовь перед ним, да перед богами нашими родными.

     С тех пор один он по жизни шёл, словно перекати-поле был, одиночество его суженной стало, никого не любил более, кроме дочери своей от любви сотворённой, и советы жрецов никогда не слушал, хоть и могли они велеть ему по долгу своему жениться повторно. Любил он супругу свою, так трагически погибшую, пуще жизни своей ветреной, и такое бывает в жизни, что характер его упёртый, что чувство вечное, ничем не крушимо, гранит камень на душе у него гремучий.

     Да и дочери его единственной, Фриде, неслабо досталось от отца, гонял он её в дружине с самого детства как сидорову козу, наверное, больше всех, словно он с кованой цепи сорвался туром степным да вольным.

     Из целой сотни вновь прибывших в молодую дружину здоровенных откормленных детин только один и выдерживал до конца двух десятков лет обучения, становясь воином-охотником на нечистых. Остальные в лучшем случае становились защитниками своих родовых поселений от тёмной ночной проказы. Ведь не каждому дано так резать демонов, не у всех же так кровь первых ассов проявила себя, как у Людамира.

     А эта козюля малолетняя, смотри-ка на неё, всё выдержала, с тёткой родной не захотела остаться, нос воротит, орёт как оглашенная, глотку свою надрывает, к батьке своему на руки просится, вцепилась в него как репей, аж рычит волчонком диким да слюни пускает, втроём не оторвать, так и росла малая дитятя при его службе безумной, сильно в близкой дружбе с отцом была.

     Он её на именины в шесть лет нож калёный подарил, а на семь — самострел чудной, да копьецо крохотное сделал своими руками, тупое, чтобы она не поранила никого. Так что у нашей девочки Фриды было хорошее детство, весёлое и на приключения всякие красочное.

     Вместо кукол соломенных да тряпичных, чем подружки юные в её возрасте игрались, бой на ножах. Подросла — нате в руки меч, а стреляла из самострела как, просто слов нет, одно загляденье, с закрытыми глазами на любой шорох, тюк… и прям в глазик.

     Вот так и выросла в боевой дружине с мальчишками дочь многострадального арийского вождя, эта гурия.

     Но, видно, дочь и стоила своего отца, не зря же она ему роднёй первой приходилась, единственная, так сказать, кровиночка его. Великий Род о наследстве позаботился, не оставил этого горемыку совсем уж одного, кровь — она завсегда силу тайную да загадочную имеет, так и в этот раз получилось, ни слез, ни скулежа, ни просьб, а только мертвая хватка, как у маленькой росомахи. Насупится, губы свои тонкие стиснет, и хоть ты теперь тресни или лопни, но выдержит всё, и даже прилюдную порку привязанной на бивне святого мамонта. И такое приключалось с ней неоднократно. Народу собиралось посмотреть на это уйма, некоторые даже сочувствовали молодице и дружкам её закадычным, но прилюдная порка была всегда, закон есть закон, хоть пущай ты князь молодой, хоть дочь великого человече, а ум вбивался для неразумных только так, как говорили волхвы мудрые да земельные — на здоровье.