Чикатило. Явление зверя - Волков Сергей Владимирович. Страница 16

– А что, есть и такая статья? Я, конечно, изучал Уголовный кодекс в студенчестве, но он очень далек от моей основной деятельности, и многое забылось…

– Конечно, есть, – улыбнулась Овсянникова. – Я как-то читала один рассказ… то ли Мопассана, то ли Анатоля Франса… Там девушка проникла в стан неприятеля и заразила всех сифилисом. Вы думаете, ее не должны были наказать?

– Как заразила? – не понял Витвицкий.

Теперь уже пришла очередь смущаться Овсянниковой. Она хихикнула, посмотрела в сторону.

– Виталий… Иннокентьевич, ну в вашем-то возрасте вы должны знать как.

Психолог покраснел, надел очки, уткнулся в документы и бросил несколько раздраженным тоном:

– Разумеется, я знаю «как»! Меня заинтересовала моральная сторона вопроса. Впрочем, давайте работать.

Девушка искоса посмотрела на сердитого Витвицкого, улыбнулась.

– Ну, не обижайтесь. Я не имела в виду ничего плохого. А почему вас заинтересовал этот протокол?

– Понимаете, Ирина, там как будто бы сходный с нашими убийцами случай – некий преступник насиловал женщин, девять пострадавших. Но пока его искали, как следует из материалов дела… – мужчина хлопнул ладонью по папке на столе, – появился самозванец, утверждающий, что это он изнасиловал.

– И что же?

– Его быстро вывели на чистую воду. Все пострадавшие оказались заболевшими… одним из тех самых заболеваний, ну, вы понимаете. Их заражал насильник. А у самозванца такой болезни выявлено не было. Как потом установило следствие, он оговорил себя, желая славы… как бы это сказать? Сексуального гиганта. Понимаете, о чем я?

Овсянникова заинтересованно посмотрела на капитана:

– Не совсем…

– Да что тут непонятного! – внезапно вспыхнул Витвицкий. – Это же тот же случай, что и с Шеиным, и с Жарковым! Я уверен в этом! И доказательства есть…

Старший лейтенант неожиданно взяла Витвицкого за руку, вытянула ее так, что стали видны царапины от удочки.

– Виталий… Иннокентьевич, вы, конечно, человек отважный, но уж меня простите, вот это – не доказательство.

Витвицкий выдернул руку, возмущенно бросил:

– Много вы понимаете в доказательствах! Были бы вы ценным сотрудником, вас бы не сослали сюда вместе со мной.

Теперь пришла очередь Овсянниковой сердиться:

– Вот она, благодарность! – с сарказмом воскликнула девушка. – Да если бы не вы, я бы сюда ни за что не попала!

Оба молча вернулись к бумагам. Воздух в комнате буквально искрился от напряжения.

Витвицкий, сильно покраснев, изо всех сил старался не смотреть в сторону девушки, листал бумаги, но взгляд его нет-нет да и косил в сторону Овсянниковой.

Та вроде бы выглядела спокойно, но это было только внешнее, показное спокойствие. Она тоже переживала из-за внезапной размолвки с Витвицким, и ее волнение выдавало еле слышное постукивание карандаша по столу.

– Вы не могли бы не стучать? – максимально вежливо попросил Витвицкий и тут же добавил: – Спасибо.

Девушка перестала стучать и ответила, демонстрируя еще более гротескную вежливость:

– Конечно. Привычка. Извините. Пожалуйста.

Уткнувшись в бумаги, оба молчали минут двадцать, шелестя страницами. Потом Овсянникова протянула Витвицкому руку с оттопыренным мизинцем.

– Мир?

Витвицкий посмотрел на тонкий розовый мизинчик Овсянниковой, на ноготок с капелькой алого лака, решительно зацепил его своим мизинцем.

– Мир, – сказал он с улыбкой облегчения.

Чикатило и Валентина шли по улице мимо частных домов и старых, покосившихся двухэтажных зданий, напоминавших бараки. Эта часть города, а точнее, уже пригород, словно застряла во времени – здесь ничего не менялось с пятидесятых годов, даже редкие фонари вдоль проезжей части были старые, послевоенные.

Впрочем, ни Валентина, ни Чикатило не обращали на это никакого внимания.

– …Я ей так и говорю: «Да пошла ты, корова старая, на хуй!» Так и сказала, честно, – размахивая руками, продолжала рассказывать очередную историю из своей бурной жизни Валентина.

– Валечка, девушки не должны ругаться нехорошими словами, – с легкой улыбкой укорил свою спутницу Чикатило. – А где твои родители?

– А-а-а… – махнула рукой бродяжка. – Батьку я сроду не видела, а мамка на ферме работает, в Божковке. Ну, деревня такая под Белой Калитвой. Я, как школу закончила, поступать сюда поехала, в это… в училище, ГПТУ которое. Но там общага как тюрьма, а я свободу люблю.

– Сбежала?

– Не-а. Просто ушла, да и все. Иногда прихожу, ночую. Девки мне окно открывают на первом этаже, там, со двора, вахтерам не видно.

Чикатило внимательно посмотрел на девушку, спросил негромко:

– И давно ты там была последний раз?

Валентина поняла вопрос по-своему:

– Дядя Андрейка, а тебе зачем? Или ты к нам в общагу намылился? – она засмеялась. – А шо, если хочешь, пятеру гони, и все тебе будет – и в дыхательный, и в пихательный. У нас девки на передок слабые, а если вмажут – вообще пездам не хозяйки.

И Валентина расхохоталась на всю улицу.

Чикатило отвернулся, по лицу пробежала судорога. Он часто задышал, непроизвольно вытер вспотевшие руки об одежду – этот разговор с развязной бродяжкой возбудил его.

Девушка не заметила перемены в состоянии своего спутника. Впереди, над кронами деревьев, появилась труба котельной.

– О, пришли уже! – обрадовалась Валентина. – Давай, дядя Андрейка, шевели мослами – у меня трубы горят, а ты плетешься как дистрофан.

Мужчина усмехнулся, но ничего не сказал, лишь послушно ускорил шаг.

Ковалев и Липягин в расстегнутых кителях, расслабив галстуки, сидели в кабинете Ковалева и пили тот самый, не выпитый Кесаевым, коньяк. Липягин поднял третью по счету рюмку:

– Ну что, Александр Семеныч, за успех? Лихо ты это дело раскрутил.

– Да ладно, – вальяжно усмехнулся Ковалев. – Повезло просто. Если бы наш еблан Шеин не захотел в Москву на троллейбусе прокатиться – колупались бы мы с москвичами до сих пор.

Оба засмеялись.

– Везет тому, кто везет, так Третьяк сказал, – заметил Липягин, подпустив лести. – Ну, твое здоровье.

Они чокнулись, выпили, Ковалев поморщился, откусил от лимона как от яблока; Липягин запил из стакана чаем.

– С доказательной базой надо поработать поплотнее, Эдик, – переждав оскомину, сказал полковник. – Чтобы москвичам некуда было клинышек вбить. Нож – это хорошо, но нужны свидетели. Ты там поднапряги своих, пусть найдут пару бабок глуховатых, чтобы на суде было кому рассказать, как эти дураки пацана убивать вели. Понял?

– Не боись, гражданин начальник, – заерничал Липягин, изображая шармагана на допросе. – Не первый день замужем. Все сделаем в лучшем виде.

Ковалев разлил коньяк, поднял рюмку.

– Ну, по последней и сворачиваемся. Дел много.

Чикатило следом за Валентиной шел по тропинке, которая вилась среди кустов и деревьев. Наконец они добрались до стен котельной – типичного места сбора местных алкашей. На обломанных ветках висели кверху донышками стаканы, украденные из аппаратов с газированной водой, впереди виднелось нечто вроде поляны, а точнее, вытоптанного пятачка, где стояли ящики, чернели угли костра, валялись закопченные банки из-под консервов.

Чикатило вдруг обогнал бродяжку, пошел впереди нее по тропинке, на ходу расстегивая портфель.

– Дядя Андрейка, все, тормози, пришли, – сказала Валентина. – Эй, ты куда бежишь?

Девушка догнала Чикатило. Она не видела, что он уже достал из портфеля нож. Валентина засмеялась, схватила мужчину за плечо, чтобы остановить.

– Ты прям спортсмен, рванул как…

Чикатило резко повернулся и всадил Валентине под ребра нож. Она запнулась на полуслове, издала полувсхлип-полустон. Изо рта пошла кровь.

– Дядя… Андре… – простонала Валентина и повисла на руках убийцы. Он облапал ее, словно паук свою жертву, начал целовать в шею, щеки, губы, измазав лицо кровью. Он шатался с девушкой по поляне, будто танцевал с нею, еще полуживой, жуткое танго.