Нулевой километр (СИ) - Стасина Евгения. Страница 23

Едва автомобиль тормозит у знакомого подъезда, на меня накатывает паника. Вот вам и воин, лишенный принципов – не робею перед законной супругой своего любовника, зато от мысли, что от родни меня отделяет лишь деревянная дверь подъезда и два лестничных пролета, у меня поджилки трясутся.

Наглухо застегиваю олимпийку, и делаю глубокий вдох — обратного пути уже нет. Зато есть масса вариантов решения проблемы – можно и няньку нанять, в конце концов! Да и кто знает, может, Лида уже через пару дней вернется домой!

– Через два дома есть небольшое кафе. Кормят, конечно, неважно, зато выпечка у них что надо, – извлекаю из кошелька несколько купюр и протягиваю их водителю. – Бери. Считай, что это командировочные.

Боже, и саму сейчас вырвет от этой любезности, но сказать что-нибудь гадкое теперь язык не поворачивается.

– У тебя час, а потом забросишь нас по другому адресу.

– Нас? – удивленный мужчина, что прячет сейчас в карман полученные деньги, с интересом оглядывает окрестности: цепляется взглядом за небольшую ржавую лодку, что уже лет пятнадцать стоит посреди детской площадки, и тепло улыбается, когда невысокий рыжий мальчишка, возомнивший себя капитаном, издает победный клич, вытянув перед собой руку с зажатой в ней деревянной палкой.

– Нас. Со мной будут дети, – не знаю, заметил ли он, как я помрачнела, но больше вопросов не задает.

Выбираюсь на улицу, пьянея от воздуха, что в родных местах всегда кажется особенным, и все же бреду к Ленкиной квартире. Ничего не меняется – стены некрашены, потолок почернел от сырости, а на подоконник без слез и не взглянешь, ведь только ленивый не тушил об него бычки.

– Приехала! – хоть что-то незыблемое доставляет мне радость. Все та же Соколова, с этими ее светлыми волосами, собранными в высокий хвост, аромат ванили, что я с упоением потягиваю, уткнувшись носом в ее плечо, и руки – теплые-теплые, ведь даже летом она цепляет на себя сто шкур, опасаясь воспаления горла. У нее проблемы с миндалинами, так что когда на носу свадьба, профилактика необходима.

– Как ты еще не сварилась? – дергаю ткань вязаного свитера и улыбаюсь шире, замечая теплые тапочки на ногах.

– А то ты меня не знаешь! Я и в Африке без носков на пол не ступлю, а что уж об этой дыре говорить? Господи, – пропуская меня в прихожую, Ленка с завистью исследует мой простенький наряд. – Как же ты хороша, Щербакова! Все-таки, неудивительно, что жизнь у тебя так удачно сложилась!

Правильнее говорить, складывалась. Что-то подсказывает мне, что моя полоса везения закончилась…

– Где они? – я игнорирую комплимент и перехожу на шепот, с опаской поглядывая на дверь, ведущую в гостиную. Уж лучше сразу в омут с головой, все эти заминки лишь расшатывают нервы.

– Спят. Ночь ведь какая сложная была. Как ты так быстро добралась? Поезд ведь только по вечерам идет?

– На машине, – отпихиваю под обувную лавку свои кроссовки и без приглашения следую в кухню.

 С детства так повелось: ее дом – мой дом. И холодильник этот я открываю без зазрения совести – чего ждать, если подруга все равно предложит мне завтрак?

– Я кофе сейчас сварю. На плите каша. Повар из меня неважный, но есть вроде можно. Артем даже добавку просил. Устала? – суетливо роется в шкафах, пытаясь отыскать турку, а я уже шлепаю на тарелку густой комок манной крупы.

– Немного. Но даже не думай уложить меня в постель. Как только они проснутся, поедем домой. Вам и без нас забот хватает, вон бледная какая.

– Это все токсикоз. На три килограмма похудела – ничего кроме хлеба есть не могу. Тема говорит, что такими темпами в загсе он будет меня под лупой искать, – хихикает, и, наплевав на обещание, плескает мне в кружку чай. – Не знаю, куда он запрятал кофе.

Не люблю я этих встреч, когда все что вас связывает – воспоминания и телефонные звонки. В разговорах по видеосвязи могу без стеснения излить ей душу, а вот так, вживую, теряюсь, трясущейся рукой отправляя в рот первую ложку горячей каши. Уверена, это знакомо многим – как бы ты ни дорожил человеком, но расстояние неминуемо ведет вас к постепенному отвыканию.

– Изменилась ты, Юлька.

– Разве?

– Ага, – а Ленке вон хоть бы что. Подпирает подбородок ладошкой и не перестает светиться, как медный пятак. – Красивая стала! Загляденье!

– Что значит стала? – возмущаюсь и теперь поддерживаю ее смех, беззлобно хлопая по ладошке. – Ухоженная, возможно, а все остальное без изменений. А вот ты, Ленка, и впрямь расцвела.

Волосы отрасли до поясницы, ресницы черные от рожденья, и я до сих пор не могу понять, откуда у природной блондинки такая роскошь? Мои без туши и не рассмотреть…

– А это любовь, Щербакова, чудеса творит! Как Артема встретила, так и похорошела – румянец, губы красные от поцелуев!

– Все так просто? Что же ты раньше молчала, я на гладкую кожу кучу денег потратила! – размазываю масло по мягкой булочке и закатываю глаза от удовольствия.

Вот чего мне не хватало в Столице – приличного хлеба, что хранится не больше двух дней и подается на прилавки еще теплым. С золотистой корочкой, хрустящей, если тебе повезло урвать свежую булку.

– Глупая! Я об этом тебе не один год твержу! А ты все обогащаешься. Молодость тратишь неизвестно на что.

– Неправда, я инвестирую в будущее. Обзаведусь жильем, подкоплю, тогда и о душе подумаю. А сейчас вон, и без любви проблем хватает – мне бы с семьей разобраться…

– А чего с нами разбираться? – вздрагиваю, слыша недовольный голос за своей спиной, и напрягаюсь, так и замерев над тарелкой. – Катись обратно в свою Москву, предательница!

Ярик. Ну что, добро пожаловать! И, да, транспарантов и воздушных шаров я не ждала.

Беру себя в руки и резко разворачиваюсь лицом к брату, вскрикивая от ужаса, что предстает перед моим взором. Ссадина на скуле, заплывший глаз и перепачканная кровью футболка, болтающаяся на его похудевшем теле. Куда я попала, черт меня подери?

– Что у тебя с лицом? – уже и забыла, когда в последний раз впадала в ступор. Капли густой каши стекают на тарелку с ложки, что подрагивает в моей руке, а пальцы уже не чувствуют жара нагревшейся чашки, которую я машинально обхватываю.

– Перекосило, когда я тебя увидел, – язвит подросток и, нахально потеснив добродушную хозяйку, занимает ее стул, устраиваясь аккурат напротив меня. – Зачем приехала? Тебе же до нас дела нет! Посмеяться?

Боже! Ему пятнадцать через месяц, а выглядит куда старше. Хмурый и бледный, и вовсе не из-за того, что кожа его не воспринимает загар. От злости, что плещется на дне его зеленых глаз…

– Боюсь, приятного в этом зрелище мало, так что мне не до смеха. Кто тебя так отходил? Парни дворовские или твой обожаемый Жора?

Теперь пришло время пылать гневом мне: невоспитанный парнишка, что и в двенадцать — то добродушием не отличался, едва ли не рычит и отправляет в меня смятую салфетку. Прямиком в лоб – не больно, но унизительно. Еще не хватало терпеть от него подобное!

Все-таки люди врут, первая мысль – она неверная. Глупая, навеянная эмоциями, и теперь я уверена, что решение приехать сюда было самой большой ошибкой.

Встаю, предварительно отодвинув свой завтрак, и надвигаюсь на Рыжего, что, немедля, выпрямляется по струнке, с вызовом приподнимая подбородок – больше его не пугают ни мои предупреждения, ни полотенце, что я хватаю, желая хорошенько отделать эту выскочку.

– Побольше любезности, мелкий. Теперь я тебе мама и папа в одном флаконе.

– П-ф-ф, мама! Нашлась тут, заступница! О семье вспомнила! – смахивает со лба кучерявую челку и тычет мне в грудь своим пальцем – все таким же длинным и тощим. – Нужны мы тебе, конечно! Три года не вспоминала, а тут вдруг нарисовалась! А нас спросить не хочешь?

Он плакать, что ли, собрался? Краснеет, все так же ярко, как в детстве, и сжимает губы в тонкую линию… Он прав, да? Только стоит оговориться: ушла я вовсе не по своей воле! И разве не он светился от счастья, когда я волокла к двери свои котомки? Не он ликовал, наблюдая за моей сгорбившейся под дождем фигурой?