Нулевой километр (СИ) - Стасина Евгения. Страница 70

По-моему, это даже страшнее, чем всю ночь собирать свои вещи, а наутро вместо Бирюкова застать на парковке угрюмого усача. Хотя бы не нужно обманываться, да и надежда на то, что когда-то его образ сотрется из моей головы, все же есть. А что есть у этой женщина? Кроме списка женских имён, с которыми ей пришлось делить любимого мужчину?

-Тогда зачем он тебе? — не могу не спросить, хотя вряд ли имею право лезть с такими вопросами к той, что вдоволь настрадалась по моей вине.

-Ты ведь успешная женщина, бизнес у тебя свой…

-А что мне эти деньги? На кого их тратить? Шестой десяток разменяла и, кроме Руслана, больше и заботиться не о ком. Ни детей, ни даже племянников, чтобы им после себя что-то оставить. Так и живу, таких вот как ты пересидеть пытаюсь. Хоть какое-то развлечение, — усмехается горько и тушит бычок об одну из коробок. - Когда ж вы молодые да жадные о людях думать начнете? Когда поймете, что чужая семья — это табу? Что ради дорогих курортов и модного шмотья под чужого мужика ложиться — последнее дело!

Слезу утирает, а мне хочется вместе с ней разреветься. Что я, вообще, наделала? Разве она виновата в том, что мне жизни богатой хотелось?

-Прости, - прошу искренне и сглатываю ком, вставший в горле.

-Никогда, - шепчет тихо и отворачивается, наспех приводя лицо в порядок.

Порою, чтобы что-то понять достаточно вида потекшей туши на чужих щеках, чьего-то тяжкого вздоха и дроби каблуков по бетонному полу, скрипа петель металлической двери и брошенного требовательно:

-Пошла вон.

Я дрянь - именно эта мысль грохочет в моей голове, когда я торопливо проскальзываю в распахнутую Тихомировой дверь, она же затапливает мозг, когда заметившая меня Ануфриева перекрывает дорогу и кивает на свободное кресло у столика визажиста. Она же лишает меня кислорода, заставляя оттолкнуть живую преграду и как можно скорее оказаться на улице. На воздухе, который так и не приносит мне облегчения.

Глава 47

Максим

Я уже сбился со счета. Не знаю, какое сегодня число и сколько дней я провел в этом стерильном коридоре, облюбовав жесткую скамейку. Одно стоит принять, как факт – места аромату цветов и яблочной карамели в моей жизни, увы, не осталось. Их вытеснили запахи, от которых скоро меня начнут скручивать рвотные спазмы. Да что там! Огромный ком уже подступил к горлу и мне стоит немалых усилий не броситься прочь - подальше от палаты, где худенькое тело моей матери капля за каплей покидает жизнь.

– Поспал бы ты, – Наташка опускается рядом и протягивает мне контейнер с домашней едой. Картошка с мясом – еще теплая, но никакого аппетита во мне она не вызывает. Вряд ли кто-то, на чьих глазах все катится к чертям, воспрянет духом от ароматов свежеприготовленной стряпни.

– Я Никитку в сад отвела. На работе неделю за свой счет оформила, могу тебя сменить. До пяти никто тебя не потревожит… Макс, – замолкает, отводя волосы с моего лба, и густо краснеет оттого, что собирается произнести. – Может быть, твой начальник уже вернулся в Москву? Мы могли бы попробовать с ним...

– Что? Что попробовать, Наташ? Он что господь бог и умеет исцелять смертельно больных? – пальцы свои вырываю из ее холодных ладоней и запускаю их в прическу, с силой сдавливая стучащие виски. Жаль, что этого недостаточно, чтобы череп мой раскололся надвое и избавил от всех переживаний о неминуемой трагедии. Чтобы голос сестры перестал звенеть в ушах, а перед глазами не стоял образ лечащего врача, предлагающего прекратить химиотерапию, чтобы облегчить страдания угасающей на больничной койке женщины.

- Все без толку, Наташ. Ее уже ни одна клиника не возьмет. Да и она просто-напросто не доедет...

– Не говори так! Мы не должны сдаваться, хотя бы ради мамы. Иначе, зачем это все? Зачем эти болезненные процедуры, если в самом конце ты готов опустить руки? - глотает слёзы обиды и сделав глубокий вдох, соглашается:

- Ладно. Не хочешь брать в долг у начальника, давай продадим квартиру. Наша соседка уже не раз предлагала её купить. Хочет объединить со своей и перевезти к себе сына с семьёй. Чем не выход? На первое время хватит, а дальше как-нибудь выкрутимся.

Действительно? Продадим, и ближайшие пару лет она будет кочевать с ребёнком по съёмным халупам, утешая себя хотя бы тем, что предприняла попытку спасти родного человека. Только какой в этом в этом смысл, если маме будет уже все равно?

- Нет, - и пора бы сестре перестать витать в облаках. Верить, что Бог заглянет в эту всеми забытую больницу и изберет именно нашу мать, для демонстрации своих сил. Потому что, если это все же случится, даже его волшебная палочка, или чем там он творит свою магию, окажется бессильна перед метастазами. Рак никому не подчиняется, живет сам по себе и сам решает, кого пощадить, а кого присыпать холодной землей. - Думаешь, мама этого хочет? Чтобы вы с Никитой оказались на улице? Ей уже не помочь, Наташ. И чем раньше ты это осознаешь, тем лучше.

И самому тошно, но сорвавшиеся с языка слова назад уже не затолкаешь. Теперь только и остаётся, что шумно дышать, наблюдая за солеными дорожками, полосующими женскую щеку.

Считаете, я не думал об этом ночами? Не пытался найти выход и заставить себя поверить, что все еще устаканится? Сотни, а то и тысячи раз. Но в конце всегда побеждали факты и чертов опыт онколога, что всякий раз отводит глаза, уверяя, что это финал. Финиш, в конце которого не будет ликующих криков толпы и развивающейся на ветру сорванной победной ленточки.

- Тебе ведь плевать на неё, да? - Наташа бледнеет прямо на глазах и дергается, как от удара, едва я порываюсь обнять её за плечи. Подскакивает с места и пятится спиной, продолжая уничтожать меня горящим от злости взором.

- Неправда.

- Правда, Максим! Думаешь, я не вижу, что мыслями ты где-то далеко? Не замечаю, как часами пялишься в телефон, словно ждешь чьего-то звонка? Дело в женщине, ведь так? В той самой, из-за связи с которой твой шеф отделал тебя, как боксерскую грушу? Поэтому ты не хочешь принимать его помощь и обрубаешь на корню все мои разговоры о займе в его банке? Я права, Макс?

Отчасти. Только посвящать её в мои отношения с Юлей здесь, на глазах у санитарки, катящей перед собой тележку с ведрами, я не буду. Да и не надо, ведь ей хватает и моего молчания, чтобы убедиться - она попала в точку. Навылет. И от боли, что заполняет ее глаза, заставляет опуститься плечи, а руки прижаться к груди, где-то на моей спине теперь красуется сквозная рваная рана. Сердце вырвано, а я до сих пор стою...

- Какая же ты сволочь, Максим! Променял собственную мать на мимолетную интрижку!

- Ты не в себе.

- Нет, это ты не в себе! - тычет в меня пальцем, а когда злость берет верх над здравомыслием, с силой ударяет по мне кулачками. - Родную мать обрек на смерть ради какой-то юбки!

Это истерика. Самая что ни на есть настоящая со зловещим смехом, всхлипами и градом слез, беззвучно барабанящих по щекам. И не будь между нами стольких лет тишины, знай мы друг друга лучше, я бы наверняка имел представление, что мне сейчас со всем этим делать.

- Я тебя ненавижу, понял! - возвращается к скамейке и хватает контейнер, демонстративно отправляя его в мусорное ведро. - Больше не приходи! Езжай к той, что оказалась для тебя дороже семьи! А я сама разберусь - столько лет жили без тебя и ещё проживем.

Наташа утирает ладошкой влагу со щёк и бежит прочь, так ни разу и не обернувшись.

А я вновь сбиваюсь со счета. Не знаю, сколько минут пялюсь в темноту длинного коридора, и сколько раз задаю себе один-единственный вопрос: “ Она права?”

- Леня, - хриплю в трубку, минуя приветствия, и опускаюсь на свое место, упираясь затылком в стену. - Тихомиров в городе?

- Да, вчера приехал, - ни удивления, ни рассуждений над тем, зачем я, вообще, интересуюсь. Друг на то и нужен, чтобы чувствовать на расстоянии, когда тебе не до болтовни.

- Я его только что к Юле привез. Он сказал забрать его через два часа, - или добить. У Кострова это выходит виртуозно.