Думать не будем пока ни о чем (СИ) - Субботина Айя. Страница 33

— Хочу твою сперму у себя во рту, — признаюсь я. Голая, но этим признанием стаскиваю одну из невидимых защитных шкур, которые так усердно наращивала кучу лет.

— Хочешь, чтобы я поцеловал тебя сразу после этого? — Антон прикусывает мой подбородок.

— Да. — В голове порнография для самых-самых взрослых.

— Значит, малыш, в следующий раз ты сидишь у меня на языке и берешь мой член в рот.

Я хочу кончить еще раз.

Или два?

Или кончать с ним всю ночь?

Когда мы восстанавливаем дыхание и уже спокойно, лениво и расслабленно, сыто и без подтекста моем друг друга, я испытываю странное чувство берега. Объяснить это сложно, тем более, что все это совсем не похоже на книжную любовь, которая случается с первого взгляда и лишает способности трезво мыслить. Меня словно прибило к нужному берегу после бесконечно долгого дрейфа в море под пустыми парусами.

Мне хорошо с этим человеком.

Спокойно и уютно, и неважно, что мы делаем: говорим по телефону обо всякой ерунде, переписываемся, спим, прижавшись друг к другу задницами или вот как сейчас — абсолютно голые трем друг друга мочалкой. Он не скрывал, что хочет секса со мной, но я даже приблизительно не могу нащупать ту границу, после которой пара его откровенных намеков превратились уже в мою навязчивую идею и повод до боли в животе сжимать между ног подушку.

— Все хорошо? — спрашиваю я, когда Антон поворачивается ко мне спиной и, упираясь руками о стену душа, просто водит плечами под потоками горячей воды.

— Малыш, все просто заебись.

Поворачивает голову, показывая уголок улыбки, к которому я, абсолютно осознанно подавшись импульсу, прижимаюсь губами. Это не поцелуй. Мне просто нравится чувствовать колючки щетины на своих немного искусанных губах. И нравится, что в ответ на это Антон притягивает меня к себе, вдавливает в горячую поверхность и снова целует.

На этот раз почти не притрагиваясь губами — только языком поверх моих, по краю зубов, когда я приоткрываю рот в немом приглашении. И, поддаваясь игре, выставляю свой язык, который мой мужчина быстро обхватывает губами. Я понятия не имею, откуда в моей голове рождается эта мысль, но я уверена, что оргазм от этого языка между моих ног будет самым фантастическим в моей жизни.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ну так что, Очкарик, с поцелуями у нас сложилось?

— Еще как сложилось, — блаженно жмурюсь я.

— Тогда, раз уж мы расслабились, пойдем спать? — Он подавляет зевок и устало вздыхает. — Ну или постели мне тут на коврике, потому что я хрен знает, дойду ли до спальни.

— Мое плечо — твое плечо, — корчу из себя страшно отважную и первой выхожу из душа.

В душе есть пара больших полотенец, в которые мы нагло, не подумав о других, заворачиваемся. Уже поздно, кажется, когда я шла в душ, все уже разбрелись по комнатам, кроме мамы, которая осталась, чтобы проверить, хватит ли запасов на завтрашнее — точнее, уже сегодняшнее — продолжение застолья.

Так что, когда выходим и на лестнице наталкиваемся на Сашу, я удивленно пытаюсь припомнить, который час. Наши с Антоном телефоны остались в спальне.

Саша ускоряется, спускаясь нам навстречу.

Прет как танк.

И если бы Антон в последний момент не отвел плечо в сторону, непременно снес бы либо его, либо нас обоих, потому что я на всякий случай освободила дорогу и встала за спину своего мужчины в погонах.

Саша проходит, ни проронив ни звука.

Только когда оглядываюсь ему вслед, слышу, как несколько раз нервно чиркает зажигалкой. Он бросил курить еще в институте и с тех пор срывался только дважды, когда под угрозой были какие-то важные финансовые сделки. Саша спортсмен, для него даже съеденная мною в десять часов вечера конфета к чаю, когда я была вся в творческом процессе, превращалась в повод провести лекцию о вреде «жора» на ночь. То, что так поздно ночью схватился за сигарету, очень странно.

Но я нащупываю ладонь Антона, и мы бегом, босиком по холодным ступеням, спешим наверх, в нашу комнату.

Глава тридцатая: Антон

Сплю я как убитый.

Только пару раз, когда Йени ворочается во сне, чувствую, как вертит задницей по моей спине. Все время как-то странно сворачивается в калачик, почти по-кошачьи, и обнимает бедную подушку, словно хочет задушить.

Когда первый раз открываю глаза, из большого окна в крыше виден дождь — затяжной, тяжелый, громкий. Честно хочу встать, но эта монотонная дробь так расслабляет, что даю себе еще минут тридцать поваляться. Может, и не очень красиво, но лучше, чем зевать за столом и опьянеть от первой же рюмки.

Но когда просыпаюсь, то цифры на часах в телефоне буквально орут, что я вообще охреневший мужик, потому что закрывал глаза около десяти, а сейчас без десяти минут полдень. И это не все «приятные» утренние новости, потому что у меня целая цепочка сообщений от бывшей. Даже не знаю, хочу ли их читать. Но прикола ради, чтобы поржать над очередной гранью тяжелого сибирского характера, все же перелистываю. Правда, почти и не вчитываюсь, потому что это какой-то бессвязный поток сознания, густо разбавленный смайликами средних пальцев и целыми заборами из восклицательных знаков.

Первое она написала около двух ночи, последнее — почти в пять, когда мы с Очкариком уже спали без задних ног.

«Ты — кобелина!» Тоже мне новость.

«Ты нарочно вцепился в эту страшную дуру, чтобы сделать мне больно!» Какое самомнение.

«Ты не будешь с ней, я тебе клянусь!»

Это краткая выжимка пары десятков сообщений, над которыми я мысленно глумлюсь, в очередной раз убеждаясь, как прав был, вышвыривая ее из своей жизни. И как тупил, потому что сделать это нужно было еще год или даже два назад.

Зацепить меня Наташка уже не может. Никак. А вот угроза сделать так, чтобы я «не был с ней» заставляет задуматься. Такой, как моя бывшая, достать малышку — раз плюнуть. Она ее проглотит прямо с костями — и не поморщится. И если уж Наташа вбила что-то себе в голову, то она скорее поверит, что ошибается весь остальной мир, но она-то — она точно на сто процентов права.

Дверь в комнату открывается, и я смотрю, как малышка потихоньку крадется ко мне с маленьким подносом.

Черт, это вообще реально? Завтрак в постель?

— Доброе утро, мой сонный майор, — сияет Йени, усаживаясь рядом со мной на «кровати» из матрасов. — Выспался?

На подносе — большая чашка с кофе, тарелка с гренками с красной рыбой и морковью с гриля.

— Сто лет так классно не спал, — зеваю я. И тут же вспоминаю: — Нет, в прошлый раз я спал так же, когда одна пьяненькая писательница сопела мне в спину, и я чуть не сдурел.

У нее снова розовеют щеки, так что малышка быстро вручает мне поднос, вскакивает, несется к двери и уже в пороге виновато улыбается.

— Прости, но там уже все собираются… Я знаю, что ты устал, но папа… в общем…

— Я спущусь через десять минут, Очкарик.

Она счастливо сияет, посылает мне громкий чмок и исчезает, очень похожая на сон под утро, реальный и нереальный одновременно.

С ней сложно. В душе, когда я решился пощупать ее границы, был уверен, что хрен мне что обломится, но очень хотел посмотреть, какая она, когда выбирается из скорлупки тихони и трусихи. Оказалось, там целый Клондайк.

Та фраза насчет отсосать мне всплывает в памяти, мгновенно приподнимая член.

Я бы с удовольствием занялся этим уже сегодня ночью. И завтра, и послезавтра. Но, как назло, неделя будет адская: в семь вставать, в одиннадцать приходить и так даже в выходные. Встречаться с малышкой не получится от слова совсем.

Разве что…

Я кусаю гренку, делаю глоток крепкого кофе и на минуту роняю голову обратно на подушку.

Какого хрена, собственно?

Мы с самого начала проскочили фазу классики с цветами, конфетами и прогулками по набережной. Я хочу проводить с ней время, потому что она интересная, не назойливая, хозяйственная и кажется идеально подходящей для жизни маленькой женщиной. А рестораны и поездки, в конце концов, могут быть и потом. Как там в математике? От переменны мест слагаемых сумма не меняется.