Думать не будем пока ни о чем (СИ) - Субботина Айя. Страница 49

Влюбилась в меня настолько сильно, что успела раствориться?

На ум приходят слова, которые сказала в больнице — что не может без меня дышать. До сих пор не по себе от такой откровенности. Даже в голову не приходило, что она могла лукавить. Это глупо и обычно я не позволяю себе так доверять людям, но почему-то она точно не похожа на человека, который может что-то скрывать или намеренно перекручивать.

Хотя, конечно, до сих пор не понимаю, почему делает такой большой секрет из того, кто ее отец и что она — не совсем обычная_девочка. Я бы и в лоб спросил, но как-то… Да в общем. Это не имеет значения. В любом случае не похоже, чтобы Очкарик относилась к тому типу женщин, которые считают, что их более выгодное финансовое положение дает право прижимать мужика к ногтю. Хотя, чего уж там, Наташа сразу тоже казалась женщиной, которая примет меня как есть.

Я так и засыпаю на диване: сытый, расслабленный и довольный.

Но открываю глаза, когда слышу осторожные шаги. Очкарик осторожно убирает с кофейного стола посуду, кладет в тарелку пару бумажных полотенец, а уже в них — вилки, чтобы не греметь. Даже не видит, что наблюдаю за ней из-под полуопущенных ресниц. Поправляет волосы, прикусывает губу, когда случайно задевает чайную ложку в чашке — и громкий «дзынь!» эхом проносится ко комнате.

Мы смотрим друг на друга.

У нее смущенная улыбка и в уголке губ белое пятнышко зубной пасты.

— Прости, что разбудила.

Держится настороженно, как будто боится, что прошлая ночь ей приснилась. Типичное поведение женщины после первого секса. Когда сходит пелена оргазма, их мозг начинает анализировать, перебирать в памяти, как все прошло, где были их руки и ноги, не была ли видна складка на животе, эффектно ли смотрелась грудь. Начинают вспоминать, как вел себя мужчина, поцеловал ли после секса, как он проснулся, куда смотрел, когда они впервые увидели друг друга после секса. Я встречался с одной болтливой малышкой, которая любила секс и не заморачивалась насчет количества партнеров. Она-то и раскрыла мне глаза на тонкости женской души. Сказала, что сама цеплялась за каждый пустяк, пока не набралась опыта и не перестала видеть в мужчине объект обязательного удовлетворения. Для нее все проблемы исчезли сразу после того, как она начала трахаться для собственного удовольствия.

Но Очкарик — это и близко не она.

Наверняка успела напридумать себе всякой хрени. Хотя бы потому, что выглядит все это так, будто после всего, что случилось, я не захотел спать с ней в одной постели.

— Я же говорил, что чутко сплю, — пытаюсь улыбнуться спросонья. Сажусь, потираю глаза и пытаюсь помочь ей с посудой. Правда, снова заваливаюсь на диван. Хочется снова завалиться спать, но на часах уже почти восемь — и так проспал, хоть это и не критично. Все важные дела на сегодня раньше обеда не решатся. — Ты в порядке, малыш?

Даже не знаю, как спросить, не сделал ли ей больно. Вроде сама хотела и просила, а я просто не смог тормозить, когда она провоцировала чуть ли не каждым движением.

Она снова смешно энергично кивает. Не девушка — а статуэтка собачки с головой на пружинке, которая трясется на каждой кочке.

Пока принимаю душ и одеваюсь, успевает приготовить завтрак и кофе.

Почему-то кажется, что ее что-то тревожит, но на прямой вопрос Очкарик отвечает, что просто немного беспокоилась, когда утром не нашла меня рядом. И снова спрашивает, не сделала ли чего-то неправильного. Смотрит на меня с паникой, как будто сгоняла в будущее и знает, что я отвечу совсем не то, что она хочет услышать.

— Йени, все было отлично. — Притягиваю ее голову за цепочку медальона, выжидаю паузу, пока зажмурится, потому что смотреть глаза в глаза на таком близком расстоянии не особо приятное удовольствие. — Я очень хочу, чтобы мы занимались сексом все выходные.

Ее веснушки снова теряются под стыдливым румянцем, но на этот раз Очкарику хватает смелости встать на носочки и обнять меня за шею, и даже поцеловать, хоть это просто касание губами моих губ, без страстного подтекста.

— Я тоже хочу, чтобы ты занимался со мной сексом все выходные, — говорит со счастливой улыбкой. — Кажется, это самое приятное, что случалось со мной в жизни.

Самое приятное? А ведь я еще и ничего такого и не сделал.

Нам же правда хорошо вместе, не важно, что мы делаем: готовим, ужинаем, читаем, сидя спинами друг к другу, смотрим мультики про джедаев и ситхов, или трахаемся. Я честно пытаюсь найти хоть одну брешь и ничего не получается. Это идеальное совпадение.

Кроме того факта, что Очкарик не говорит о своем «золотом статусе».

— Что хочешь на ужин? — Йени поправляет мой галстук, потом морщит нос и быстро — глазом не успеваю моргнуть — перевязывает его красивым узлом. В этом я точно не силен, потому что галстуки ношу в лучшем случае пару раз в год, но сегодня ситуация обязывает быть без изъяна.

— Сегодня ты отдыхаешь, я привезу что-то из грузинского ресторана.

— Любитель восточной кухни, — как кошка, фыркает она, но даже не пытается спорить. — Хорошо, мужчина, сегодня готовишь ты.

Может, есть что-то правильное в том, что мы так быстро совпали?

Глава сорок четвертая: Йен

Я всегда любила заниматься домашними делами, потому что находила в них что-то медитативное. Пока совершаешь простую механическую работу, мысли могут запросто собирать кирпичики сюжета нового мира, нового героя, новой книги. Мне нужно перестать цепляться за удачную трилогию и бояться, что это мог быть максимум, на который я способна, и что ничего лучше мне уже не написать, что каждая новая книга будет лишь самоповтором, попыткой скопировать то, что однажды уже удалось.

Поэтому первую половину дня привожу дом в порядок: перестилаю постель, загружаю все в машинку и успеваю перегладить немного влажное белье. В наушниках гуляю с пылесосом сначала по первому этажу, потом — по второму.

В голове начинают появляться образы. Пока неясные, больше похожие на скетчи, которые художники рисуют в блокнотах в попытках поймать правильную идею.

Какой-то мир с пьющими кровь эльфами.

С деревьями, в которых живут целые семьи фей-людоедов.

Воины с черной, закаленной в драконьей крови броне.

Когда «стреляет» — бросаю все, хватаюсь за телефон и с ошибками, лишь бы ничего не потерять, записываю первые строчки: «Казнь была назначена на утро, и воровка Ли’има на всякий случай еще раз заточила кинжалы…»

На экране телефона появляется фотография мамы.

То, что она позвонит, было лишь вопросом времени, но я надеялась, что семья оставит меня в покое хотя бы на неделю. Пока я не приду в себя и не буду готова уехать от Антона, чтобы снова не бояться одиночества и пустых стен.

Нужно ответить, но я медлю, тяну время, пытаясь предугадать, что она скажет. По голове точно не погладит. Снова упрекнет, что я ничего ему не рассказала? Или Вика успела нажаловаться на «предательницу»?

Когда прикладываю телефон к уху, несколько секунд там просто тишина и тяжелое сопение.

— Мам? — начинаю первой.

— С тобой все в порядке? — У нее так сильно дрожит голос, что меня кусает ядовитое угрызение совести. Она же просто боится потерять меня, потому что… знает больше, чем все остальные. — Ты… не думаешь о плохом? Он тебя не обижает?

— У меня все хорошо, мам. Правда. — Я не могу сказать ей, что «все хорошо» — это моя недостижимая мечта. Что за последние почти десять лет я только то и делаю, что пытаюсь уравновесить свой внутренний мир, и пока что не очень преуспела в этом. — Тебе нельзя волноваться.

— Он тебя любит? Понимает?

— Мам, мы знакомы пару недель, — пытаюсь казаться расслабленной. — Нам, по-моему, хорошо друг с другом. Какие могут быть разговоры обо всем остальном?

Но бесконечный глупый романтик во мне, конечно, до боли в сердце хочет, чтобы была любовь, забота, нежность и звезды в глазах.

Мама тяжело вздыхает.

— Ты снова обманываешь, — не спрашивает — утверждает.