Кока - Гиголашвили Михаил. Страница 18

Нугзар пожал плечами:

– Трудно сказать. Ты говорил, там бардак, много людей. Можно было тихо вытащить факт и бросить его где-нибудь в уголке. Главное – в панику не впасть. Пока псы-архангелы тебя не приняли – есть шансы.

Сатана поднял здоровенный большой палец:

– Вот! Правильно! Без паники! Но кило шмали! Жаль бросать! Но и червонец чалиться неохота! Не хочется опять за колючку!

И дорассказал. Он стал ливер держать, наблюдать незаметно. В это время в другой половине зала люди появились, рейс какой-то прибыл, новый шум, гам. Мент и баба стали чаще по сторонам смотреть. Отвлечь вас, гнид, надо, когда чемодан пойдёт через телевизор, но как? У него был перочинный нож, колбасу резать. Он его вытащил и, когда чемодан пошёл по ленте к телевизору, незаметно резанул себя по руке, во весь голос закричав: “Помогите! Кровь! Умираю!” Все всполошились! Кровь на пол капает! Баба кричит менту: “Отведи пассажира в сторону!” – а его чемодан уже с другой стороны телевизора выплывает! Руку мент перевязал платком, Сатана подарил ему спасительный нож и спокойно долетел до Тбилиси.

Кока размяк от вина и уже без особой опаски вставлял мелкие реплики, даже рискнул между делом спросить, по какому паспорту Сатана приехал, но тот приложил палец к губам:

– Тс-с… По хорошему паспорту, по самому ништяковому, орера… А путёвая ширка тут есть? Я хотел одного барыгу кинуть – да Нугзар не позволил, говорит, здесь не принято. Упёрся, как трамвай в депо, – нет и нет. Лекарство надо хорошее, а то я утром здешним шваркнулся – мало понта. И прихода нет.

Нугзар недовольно воззрился на него:

– И куда тебе сейчас лекарство? Поел гору и выпил море! – Но Сатана заупрямился, сказав, что подмолотиться не мешает, и если Кибо не хочет, то пусть сидит тут и смотрит на турка с длинным ножом, а он с Кокой пойдёт к барыгам и своё сделает.

– Лучше быть богатым и живым, чем бедным и мёртвым! Пошли, Масхара!.. Тьфу, Мазало!.. Чаи пит не будэш – где сили возмиош?

Пришлось допивать вино, идти к площадке за собором, где вечерами шла торговля. Это место в городе знали все, и Кока был уверен, что полиция за этой точкой тайно наблюдает или, чего доброго, снимает скрытой камерой – героин и кокаин в Голландии запрещены.

– Вон они! – Указал на тени у турникета возле собора.

Сатана покопался в свёртке, вытащил несколько купюр, потом, отдав свёрток Нугзару, распахнув дублёнку и поправив за поясом пистолет, в одиночку зашагал к теням.

– Пойти с ним? Он знает какой-нибудь язык? – спросил Кока.

Нугзар усмехнулся:

– Он такой язык знает, какой барыги всего мира отлично понимают! – И, медленно сжав кулак, молча погрозил им в воздухе.

Тени всколыхнулись, обступили Сатану, стали что-то вытаскивать из карманов, светить фонариком в ладони. Сели на корточки, что-то обсуждая. Вот ударили по рукам. Сатана вернулся с горошинами жёлтого цвета.

– Вот, говорят “гут хероин”. Десять грамм. Где поправляться будем?

– Не знаю. Я этим не занимаюсь и тебе не советую. Вывернет наизнанку, – досадливо ответил Нугзар.

Кока встрепенулся:

– Зачем ширять? Можно занюхать.

– Что? Лекарство? Занюхать? Ты чего? – от души обиделся Сатана.

Нугзар заметил:

– Кокаин же нюхают! Не всё ли равно, как эту дурь в себя вогнать? Хоть через задницу…

– Это ты кому советуешь через задницу? Мне? – замер Сатана.

Нугзар усмехнулся:

– Вообще говорю. Главное, чтоб в тебя попало, а как – не важно.

– Что-то, Кибо, я твоих речей не понимаю, не врубаюсь в твой базар! – начал накаляться Сатана.

Кока, чтобы разрядить обстановку, решился вставить:

– Можно нюхать. Ничего, кайф даёт. Можно даже пить…

Сатана крутанул клок волос:

– Давай. Раз-раз, лац-луц – и готово!

Нугзар ушёл в ближайшее кафе, а Сатана и Кока пристроились на приступочке дома и, не обращая внимания на толпу, вложили шарик в фальшивую купюру, камнем растолкли горошину.

После мощной затяжки Сатаны порошка осталось совсем мало, но и этого хватило Коке, чтоб погрузиться в негу. Он с трудом расслышал приказ Сатаны сидеть и ждать, пока тот не оттрахает какую-нибудь шлюху из витрины.

– А потом ты мне нужен – по магазинам пройтись. Лац-луц, орера! Сиди тихо! Потом ещё подмолотимся! Баба с возу – тэлэгэ лэгчэ, – щегольнул он очередной русской фразой, тоже, очевидно, выученной на зоне.

После затяжки ни рёбра ступеней, ни холодный камень не мешали Коке сидеть на лестнице, как на мягком троне. Мысли его тихо съехали на Тбилиси.

Да, раньше, при Василии Павловиче Мжаванадзе [44], в городе царила тишь да благодать. Начиная с апреля Кока ходил в школу в одной рубашке, а куртку надевал только в ноябре. Утром по полу квартиры бегали солнечные блики, пахло душистой мастикой и цветами, несло прохладой из коридоров, полных книг и картин. И мацонщик уже стучал банками на лестнице, и его сталинские усы поднимались в улыбке, когда он целовал Кокин кулачок с зажатыми монетками за две банки снежного мацони: “Диди бичи гаизарде!” [45]

Пару раза в год случались убийства, и весь город обсуждал их, причём обстоятельства дел бывали известны горожанам куда лучше, чем прокуратуре. Ношение ножа было серьёзным преступлением, а о пистолетах никто и не помышлял, – вот знали, что у хромого Отара есть пистолет, хранимый в сундуке вместе с двумя потрёпанными порножурналами, их Отар давал смотреть за пачку иностранных сигарет. И все ходили к толстому мальчику Изе Бредису (отец его работал в торговле) и покупали у него за рубль “Кент” и “Филип Моррис”, чтобы отнести Отару за просмотр журналов, и каждые два месяца толстый мальчик Изя Бредис с тревожным видом выходил на лестничную площадку и, кося близорукими глазами в сторону, сообщал, что теперь пачка будет стоить не рубль, а рубль двадцать…

Худшее, что могло случиться, – мелкие уличные потасовки, стычки с другой школой, лёгкие свары возле кино или хинкальных. Наркоманов в районе было по пальцам посчитать, и все они укромно сидели по домам за нардами, благо морфий им привозили на скорой помощи, как больным, – надо только подмазать районного врача и получить справку, что ты стал морфинистом не по своей вине, а попал в аварию, или у тебя рак, или туберкулёз позвоночника, боли. Ампулы можно было прикупать у медсестёр скорой.

Наркотики возникли в Тбилиси сразу после указа Шеварднадзе от 1974 года “Об усилении борьбы с наркоманией” – из этого указа все вдруг узнали, что заниматься наркотой очень выгодно! Цены подскочили, ибо возросла опасность загреметь на большой срок. И чем больше по ТВ и новостям шло информации (а среди людей – сплетен и слухов), тем стремительнее всё разрасталось. По своим домашним аптечкам стали рыться и шарить даже люди, далёкие от этих игр. Один из знакомых студентов ездил в Рачу [46] к дяде-ветеринару и привозил оттуда списанные двадцатикубовые ампулы пятипроцентного конского морфина, одна валила с ног двадцать человек…

– Эй, жив, партнёр? – услышал Кока.

Это подошёл Нугзар.

– Музыку слушаешь? – Рядом в кафе громко играл джаз.

– Да, приятно, – с трудом приоткрывая веки, ответил Кока, подтягиваясь, как в школе, когда входит учитель.

– Ну-ну… Сатаны нет? Я ещё погуляю! – И Нугзар удалился.

А Кока опять провалился в Тбилиси. И музыки в районе было много: в одно окно лился Бах, с другого балкона звучала скрипка, справа заводили народные песни, а мама Коки до развода часто играла Шуберта и Листа. Всё это мешалось с криками детей, стуком мяча, громкими разговорами, пением и сигналами машин. Наверно, это и было счастьем: жарким летним вечером лежать на тахте, когда открыты все двери и окна, благодатный ветерок гуляет по квартире, снаружи слышатся голоса, звуки нард, возгласы детей, скрип велосипедных шин, гулкие удары мяча. А ты уже набегался, ужин готов, а по телевизору покажут “Кабачок 12 стульев”, со стройными пани и весёлыми панами. И бабушка опять начнёт гадать: настоящие это поляки или только притворяются. Трепет птичьих крыльев, крики разносчиков, тепло, запахи лаваша… Вокруг всё хорошо, а впереди – вся жизнь. Больше ничего и не нужно на свете…