Штуцер и тесак - Дроздов Анатолий. Страница 7

Отбросив белье и сумку, я, что есть сил, рванул по дороге. Французы заметили это, закричали и пришпорили лошадей. Скакавший впереди выхватил саблю и выбросил ее вперед на вытянутой руке. Я несся во все лопатки, боковым зрением не выпуская всадников из виду. Расстояние между нами стремительно сокращалась, и я наддал. Не знаю, откуда взялись силы, но я взлетел по склону, будто пришпоренный жеребец на скачках. Отчетливо слыша за спиной топот копыт и крики преследователей, я вынесся на поляну и метнулся к ближайшей пирамиде из составленных ружей. Схватил ближнее и, молясь, чтобы ружье оказалось заряженным, оттянул тугой курок. Тем временем первый гусар уже показался на поляне. Махая саблей, он скакал ко мне. Я вскинул ружье к плечу и навел кончик ствола на всадника. Ловить глазом мушку не было времени. Нажал на спуск.

Бах! Ружье пыхнуло дымом и лягнуло меня в плечо. Гусар, уже подскакавший совсем близко, выронил саблю и свалился на шею коня. Но второй француз, обогнув лошадь убитого, был уже совсем рядом. Вытянутый вперед клинок сабли сверкнул в лучах солнца. Сейчас… Руки внезапно сами развернули ружье штыком назад, и я со всей дури врезал железным затыльником приклада по храпу подскакавшей лошади. Обоюдный удар оказался так силен, что ружье едва не вырвало из рук. Лошадь жалобно вскрикнула, села на задние ноги и повалилась на бок, прижав крупом ногу всадника. Я развернул ружье штыком вперед, прыгнул ближе и выбросил его вниз. Штык вошел французу ниже ремешка, удерживавшего кивер, и, пронзив язык, верхнее небо и мозг, застрял в кости черепа. Бросив ставшее бесполезным ружье, я выхватил из седельной кобуры француза пистолет и взвел курок. Все это я проделал в считанные мгновения, не отдавая себе отчета в действиях. Мною будто кто-то руководил.

Третий гусар, увидев смерть товарищей, нападать не стал. Подняв коня на дыбы, развернулся и поскакал обратно. А вот хрен тебе, не уйдешь! Я вытянул руку с пистолетом. Бах! Серый пороховой дым на миг заволок обзор, но быстро рассеялся, и я увидел лежащего недвижно на траве француза. Повод он не выпустил из рук, и лошадь топталась рядом с телом, испуганно всхрапывая.

Я выронил пистолет и опустился на траву. Меня трясло, окружающее исчезло: картины, звуки, запахи. Я не знал, сколько это продолжалось. Первым возвратился слух. Послышались крики и топот ног, они приближались.

– Рота, в две шеренги становись! – раздалась за спиной команда. – К отражению кавалерийской атаки товсь! Передняя шеренга – на колено! Стрелять по команде.

Я оглянулся. Неровные шеренги егерей, ощетинившись штыками, застыли в нескольких шагах от меня. Впереди с тесаком в правой руке стоял фельдфебель. Я поднялся и шагнул к нему.

– Не нужно, Антип Потапович: их трое было.

Он недоверчиво глянул на меня.

– Проверить не мешает, – согласился я.

– Петров, Зайцев – посмотреть!

Два егеря выбежали из строя и с ружьями наперевес устремились к краям поляны. Обратно вернулись спустя минуту. Все это время строй стоял молча, поблескивая металлом штыков.

– Не видно никого, – доложил подбежавший к фельдфебелю егерь из числа разведчиков. – Пустой луг.

– Гляньте этих! – фельдфебель указал тесаком на валявших на траве французов. – Фролов!

Раздалась команда, и из строя выбежало несколько егерей. Они стали ворочать гусар; один, поднатужившись, вырвал застрявшее в черепе француза ружье, затем несколько раз воткнул штык в землю, очищая его от крови. От этой картины меня вновь затрясло.

– Покойники, – доложил фельдфебелю подошедший унтер. – Лошади тоже каюк.

– Силен ты, Платон Сергеевич! – покрутил головой Синицын. – Троих гусар уложить, да еще коня… А говоришь: фельдшер. Откуда этих французов принесло?

– Вюртембергских гусар, – сказал я, – это их мундиры. Они ограбили меня на дороге.

– Сквитался, значит, – заключил фельдфебель. – Но ловок, ловок.

– Не в службу, а дружбу, Аким Потапович, – попросил я. – Когда от гусар удирал, сумку и одежду на лугу бросил. Пошли кого-нибудь подобрать, а то у меня ноги не идут.

На самом деле мне было страшно возвращаться на луг.

– Сделаем! – кивнул Синицын.

По его команде строй рассыпался, и егеря занялись трофеями. Уцелевших лошадей увели, покойников отволокли в сторону, двое егерей подошли к убитой лошади и принялись ее разделывать. Правильно. Мясной приварок солдату не помешает, а конина станет основным блюдом у противоборствующих армий – как у французов, так и русских. Отойдя в сторону, я наблюдал за этой суетой, не вмешиваясь. Подбежавший егерь принес брошенное мною на лугу белье и сумку. Я оделся. Мокрая рубаха и кальсоны охладили тело, вызвав кратковременный озноб. Подошел фельдфебель.

– Командир желает тебя видеть, – сообщил строго.

– Идем! – кивнул я. – Кстати, Аким Потапович. Лошадиную печень сварите отдельно и дайте раненым, в том числе командиру – помогает при потере крови.

– Будет, – пообещал фельдфебель, и мы пошли.

Спешнева я увидел все в той же повозке. Он сидел, опираясь спиной на борт и подложив под нее шинель. Выглядел неплохо. Умылся, отряхнул пыль с мундира (не сам, конечно, – помогли), и сейчас смотрел на нас глазами, в которых более не читалось страдания. Похоже, лечение помогло.

– Вот, ваше благородие! – доложил фельдфебель, поднеся ладонь к киверу. – Доставил по вашему приказанию.

– Свободен! – кивнул капитан.

Синицын вновь козырнул, повернулся через плечо и удалился.

– Подойдите ближе, Платон Сергеевич! – сказал капитан и продолжил после того, как я подчинился: – Синицын доложил мне, что вы в одиночку справились с тремя гусарами, двоих из которых застрелили, а одного закололи штыком. Если б это сказал кто-то другой, не поверил бы, но фельдфебель врать не будет – не один год его знаю. Как вам удалось?

– Со страху.

Он изумленно уставился на меня.

– Испугался, когда гусары погнались за мной. Вспомнил, что они сделали со мной на дороге. Бежал так, что дух захватило. На поляне схватил первое же попавшееся ружье, которое, на счастье, оказалось заряженным. Дальше вы знаете.

– Ох, Платон Сергеевич! – покачал он головой. – Темните. Чтобы так стрелять и орудовать штыком, не один год практики нужен. Так в какой армии вы служили?

– Французской.

– Что? – лицо его вытянулось.

– Не по своей воле. Насильно забрили.

– Как такое может быть? – удивился он. – Вы же подданный России. Или нет?

– Подданный. Только французам на это плевать. Мы жили в Кельне. В 1794 году его захватили французы. Все земли до Рейна они объявили своими, проживающих там людей – гражданами республики. Мои родители решили, что нас это не касается – мы подданные русского императора. Французы посчитали иначе. Наполеон набирал новые дивизии, помимо солдат требовались врачи и фельдшеры. В один несчастливый день за мной пришли и объявили: «Ты нужен императору!» Возражений слушать не стали. Так я оказался в корпусе маршала Виктора. Воевал в Испании и Португалии, участвовал в битвах при Талавере и Бусаку. В 1811 году удалось дезертировать – меня назначили сопровождать раненых во Францию. Там я снял мундир, переоделся в статское и отправился в Россию. Деньги имелись – скопил жалованье, бумаги о российском подданстве сохранились. Добирался долго, но успел: Наполеон еще не начал собирать армию для похода в Россию, иначе меня бы непременно задержали. В России поселился в Могилеве, но прожил всего ничего: французы начали вторжение. Теперь вы понимаете, почему я бежал от них?

Во, вру! Аж самому нравится. Спешневу – тоже. По лицу видно, что легенду проглотил.

– Если служили фельдшером, – сказал он мгновением спустя, – то с чего так ловко обращаетесь с оружием?

– Слыхали про испанских герильяс [17]?

– Читал в газетах.

– Страшные люди. Им плевать, что ты фельдшер. На тебе французский мундир – значит, враг. Пленных они не брали. Поймают – подвесят за ноги, отрежут мужские причиндалы, выпустят кишки и оставят умирать. Поэтому отбивались от них как могли, в том числе и медики. Пришлось и мне пострелять. Жить захочешь – не тому научишься.