Криптограф - Хилл Тобиас. Страница 50
— Ты слишком много думаешь.
— Ну, тогда расскажи мне. — Марта наполняет чашку, подносит к губам. Взгляд над чашкой выверенный, выжидающий. — Расскажи мне.
— Наверное, дело во мне, — говорит она, но сестра молчит. Даже для Анны ответ звучит неискренне. Она вспоминает, как смотрела Аннели, забавляясь, жалея. Только и делаете, что спрашиваете, а сами никогда не отвечаете. Можете ответить?
Она ест. Рыбу, рис, рыбу с рисом. Ранние посетители приходят и уходят. Марта прикончила последний пельмень и размеренно принялась за оставшиеся креветки.
— Что будешь делать?
— Не знаю. Найду что-нибудь.
— Конечно.
— Я думала разобрать папины книги. Там есть довольно редкие. Не возражаешь, если мне придется кое-что продать?
— Вот дура. Конечно, продавай. Хорошая идея. Здравая. — Марта склоняется к ней. — Береги себя, хорошо? Иначе этим займусь я. А теперь можно я заплачу? Хоть эту мелочь разреши мне, — говорит она. — Самую мелкую. Мельче не придумаешь, да?
Работы никакой. Говорят, неудачное время для поисков, худшее из возможных. Даже тем, кто при деле, достается по капле, что уж говорить о бывшем инспекторе Британской Налоговой службы. Худшие времена. Если дождь позволяет, она бродит по городу или сидит и слушает музыку, учится постигать ее умиротворенно, как отец. Готовит все подряд, из того, что есть в магазинах, радуясь случаю поэкспериментировать: соевые бобы, красная капуста, рыба-скаббард. Она сидит и читает — непрочитанные книги, нераспечатанные коробки, что прежде не интересовали ее, некоторые можно продать, если надо. Энгельс и Маркс, история Израиля и изобретение пороха. Несколько «жизней Альберта Эйнштейна». Тайные кодексы Спарты, города, что отвернулся от денег.
И ночи тоже принадлежат ей. Поначалу ее друзья настойчивы, встревожены, не отмахнешься. Но их вопросы одинаковы, и ответов у нее нет. Она встречает Рождество с Мартой, вдвоем, Ева звонит, накачав бодрость джином, в компании своего грузчика.
Вещи Анны прибывают из Налоговой только в январе. Она расписывается за посылку — надпись Личные Вещи, будто отчеты о ее жизни чрезмерно раздуты, — и несет коробку в кухню, сгоняет Бирму. Внутри записка от Гоутера — он извиняется «за чай» и за то, что больше послать нечего. Вещей на удивление мало. Интересно, думает она, как там ее кабинет, кто теперь на ее месте.
Три кружки. Стопка книжек. Пачка бумаг, на которые Гоутер, очевидно, и вылил чай, бумаги влажные, упакованы второпях. Лазерный диск в треснутой коробке — файлы, подлежащие рассекречиванию. И запечатанная пачка сигарет.
Теперь у нее больше нет компьютера, диск не посмотришь. Она откладывает его, смутно планируя превратить в подставку для чашки. Книги расставляет по полкам в кабинете. Кружки — самые скверные, годные только для офиса, — возвращает в коробку, туда же кидает сломанный садовый стул: попозже отнесет все это барахло на свалку. С бумагами и сигаретами отправляется в кабинет, садится в единственное кресло, развязывает перепачканную Гоутером кипу.
Она листает страницы, точно фотоальбом. Это приятнее, чем она ожидала. Письмо от эксцентричного клиента, еще тогда старика, и теперь, наверное, уже умершего. Другое — единственное — послание с благодарностями. Ее заметки, обрывочная стенография, сама теперь не расшифрует. Карточка от Лоренсова букета. Давай встретимся. Я скучаю по тебе.
Снаружи еще светло. Играет музыка, старая, вытертая запись, ее собственная пластинка, не отцова. Шершавый хриплый голос Тома Уэйтса. Открытая бутылка вина на столе.
Ничего не стерли. Бумаги, похоже, не редактировали. Она была бы осторожнее, если б сама их отправляла. Но вообще-то она не выкидывает бумаг, как другие, да и Налоговой от этих каракулей мало проку. Даже ей от них проку мало. И все же она читает, послушно, будто они достались ей в наследство.
Она почти добирается до конца, когда натыкается на третье письмо. Нераспечатанное, ужасно заляпанное, полинявшее, словно карта древних сокровищ. Отправлено несколько недель назад, обратный адрес затерт. Почерк незнакомый. Не Джона. Американская марка.
Она подается вперед. Пальцы, руки трясутся.
Дорогая Анна,
Как вы? Я — хорошо. Тут сейчас холодно, но, говорят, дальше будет лучше. Остров полон птиц, недолетевших, перелетевших. Натан их приручает одну за другой. Он бы их всех притащил в дом, если б я разрешила.
Прошла уже, наверное, пара месяцев с тех пор, как вы были здесь. Вы сказали, что, если я поговорю с вами, вы никому не скажете. Хотя на самом деле вы ничего такого не говорили, да? И я все равно вам не поверила. Но никто не пришел, и я вот думаю, не ошиблась ли. Поэтому решила написать.
Я сурово с вами обошлась. Наверное, мне казалось, что я имею право на крошечную месть. Интересно, вы понимаете? Вы словно представляли всех, кто обвинял нас в том, что случилось, всех этих стервятников, которые на нас налетели. Скачут, крыльями хлопают. Но я помню — вы сказали мне, что никого не представляете. И я сказала то, чего вы не заслужили. Простите.
И, тем не менее, я рискую, пишу вам. Может, вы передумали. Может, в итоге вы им все расскажете. Но я хочу вам помочь. В любом случае, все закончилось, а вы так упорно меня искали. Вы очень храбрая, раз приехали ко мне.
Второй инспектор был старик. Он приходил трижды, но я его видела только два раза. Первый раз он пришел до того, как мы с вами познакомились, до вашего приезда. Джон сказал, что вы со стариком напарники, и я ему поверила. Я хочу сказать вам про моего мужа одну вещь. Я вечно не понимала, когда можно ему верить.
Они встречались втихаря. Всегда коротко. Джон так много делал втихаря. По-моему, я даже не слышала имени этого человека (но у меня вообще плохо с именами). Я чувствовала, что Джону он не нравился. Когда я встретила вас, я решила, вы знаете. Мне показалось, он был настоящий налоговый инспектор.
Теперь о Джоне. Я знаю, вы хотите увидеть его снова. Я всегда знала, о чем вы думаете. Вы не очень-то умеете хранить секреты, Анна. Вас всегда насквозь видно.
Вы показали мне фотографию. Для меня это был шок: очень умный ход с вашей стороны. Я думаю, там вы его и найдете. Он уехал туда по тем же причинам, по которым я здесь. Вы знаете, где живет его мать? Наверное, знаете. Очень похоже на это место, хотя ближе к дому для всех нас.
Когда он спросит, скажите ему, что с нами все хорошо.
А.Л.
Остров Колл. Она почти забыла статью, много лет назад, которой лишь наполовину поверила. Интересно, помнит ли ее Карл, и если так, насколько он уже ее обогнал. Машины нет, служебную забрали давным-давно. Никаких полетов, регулярные рейсы отменили, как пишут на веб-сайтах, пока ситуация не прояснится. В конце концов, она едет на север по железной дороге, забронировав билеты на поезд дальнего следования и местные линии. Пейзажи скользят за окном, ее голова скользит по стеклу всякий раз, когда она пытается уснуть.
В три часа уже вечер. Лондонские пригороды тянутся, миля за милей и потом вдруг остаются позади, словно поезд пересек какой-то континентальный шельф и нырнул в темноту. Она спит по чуть-чуть, ей снится, что Лоренс опять начал пить. Каждый раз, просыпаясь, она видит те же освещенные пихты и ели, те же рельсы и выемки, и когда она видит сны, поезд теребит ее, не отпускает, ритмы настойчивы, вопрошают.
Ты лиса? Ты гончая? Ты лиса ты гончая? Кто ты?
На центральном вокзале Глазго ее будит проводник, его дыхание пахнет микстурой от кашля. Она, покачиваясь, выходит из вагона, стоит на холодной платформе, пока отгоняют состав. Вокзал пуст, магазины закрыты. Иней блестит на щебенке. Еще час до пересадки, до маленькой станции ехать через город, ей одной в этом городе пришла в голову идиотская мысль ждать в это время или гулять. Она как раз достает зимнее пальто и перчатки, когда проводник застенчиво возвращается, ведет ее в свой кабинет, рассказывает, как ехать, поит чаем с привкусом микстуры. Жар от печки изнуряющий и роскошный, болит голова, запах проводника будит ее, когда пора снова уходить.
16
Песня Тома Уэйтса (р. 1949) и Кэтлин Бреннан «Возьму с собой» (1999).