Любовь к камням - Хилл Тобиас. Страница 8

Я быстро поднимаюсь, пока не сдали нервы, и забираю все: три красных камня, один голубой билет. Лейла облизывает мороженое, не сводя взгляда с мужчин. Когда я, пятясь, выхожу из кабинки, Араф поднимает на меня взгляд. Он ничего не замечает.

— Вы совершаете ошибку. Мы могли бы принести пользу друг другу.

— Простите, что отняла у вас время.

Я иду к выходу между занятыми столиками. Кожа на спине кажется туго натянутой. Я жду, что меня остановят, поэтому когда Араф окликает меня, замираю на месте и прерывисто дышу.

— Эй! Дорогая моя! — Он усмехается злобно, коварно. — Остерегайтесь призраков.

Портьера на выходе в холл поднята. Я опускаю ее за собой, обрывая шум ресторана. Голубой номерок в моей руке уже влажный и грязный. Гардеробщик спит. У него бледное лицо полуночника. Когда я бужу его, он смотрит на меня с таким выражением, словно оказался обманут в своих ожиданиях.

Я подаю ему номерок. Гардеробщик уходит в отгороженную часть помещения. В ресторане кто-то смеется так громко, что это похоже на крик. Возвращается гардеробщик, несет целую охапку вещей: портфель, пыльник и невероятно мягкий шарф, целое состояние в кашемире. Он едва слышно вздыхает, когда я даю ему на чай. И шепотом желает мне доброй ночи, когда я поднимаюсь на улицу.

Ноги проносят меня целый квартал, прежде чем я успеваю опомниться. Постепенно замедляю шаг и останавливаюсь, адреналин в крови убывает. Воздух прохладен. Я закрываю глаза и стою, прислушиваясь к городу. На Босфоре гудит судно, идущее к Средиземному морю.

Когда открываю глаза, улица безлюдна. Гляжу на вещи в руках. Сегодня вечером я тащу объедки со стола богача. Не папку с документами, которую бы хотелось, только то, что удается. Это малая цена. Никакая не является достаточно высокой за верные сведения.

Полуподвальные помещения здесь зарешечены и заперты. Я бросаю на ближайшие ступени шарф Лейлы, беру пыльник с портфелем и снова иду с ними. Такси стоит там, где я его оставила. В салоне горит свет, Аслан все еще читает, на лице его спокойное, сосредоточенное выражение. Я постукиваю по окошку, и он опускает стекло.

— Понравился ресторан?

— Я не ела.

— Вы наверняка голодная.

— Усталая. Перекушу чего-нибудь в своем отеле.

— Тут неподалеку есть кебабная. Лучшая в Европе.

Глаза у Аслана добрые, и он явно моложе, чем я полагала, ему еще нет сорока. Полнота старит его. Судя по выражению лица, он привык к одиночеству.

— Не откажусь.

Аслан улыбается снова. Возле руля в машине какой-то рычаг. Он нажимает его, и пассажирская дверца со щелчком открывается. Я влезаю, Аслан тут же заводит мотор. Портфель и пыльник лежат у меня на коленях, я их крепко держу. Мы разворачиваемся на узкой улочке и едем мимо ресторана и «мерседеса». В дверях полуподвала никто не стоит. Аслан выезжает на проспект Независимости и увеличивает скорость.

— Нашли своего друга?

— Да.

— Отлично. — Он кивает. Смотрит по сторонам. — Хорошо иметь друзей.

В машине тепло. Меня снова охватывает усталость. Глаза начинают закрываться. Внезапно голос Аслана нарушает мою дремоту:

— Он дал вам эти вещи?

— Нет… — Смотрю на него. Он бросает взгляд на портфель с пыльником, снова смотрит на дорогу. Я пожимаю плечами. — Нет.

Аслан цепенеет за рулем, догадываясь, лицо его вытянуто от удивления. Этот человек не такой, как я, как Исмет. В конце концов, обо мне Аслан ничего не знает. Ему определенно невдомек, что камни являются самоцелью. Что они, как и деньги, сами по себе мотив. Что я хочу «Трех братьев», как он может хотеть спать или влюбиться, и со временем пойду на все, почти на все, дабы заполучить то, что хочу. Он смотрит на меня своими маленькими глазами, ничего не понимая, и я отворачиваюсь.

Ведет машину Аслан быстро, но не слишком. Через мост Ататюрка, по шоссе, идущему через город к Мраморному морю. На приморском бульваре движение все еще оживленное. Аслан сворачивает с него и едет вдоль железной дороги.

— Где ваш отель?

Я называю адрес. Внезапно мне хочется, чтобы он повел меня в свою кебабную, лучшую в Европе. Но голос его изменился, звучит монотонно, вяло. На беспокойной туристской улице возле Айя-Софии он останавливается. Я вылезаю с вещами. Когда поворачиваюсь, приходится кричать, чтобы перекрыть шум.

— Вы были очень добры. К сожалению, не могу отблагодарить вас получше. Возьмите.

Протягиваю тридцать долларов. В свете отелей и баров лицо его выглядит причудливо.

— Не нужно мне ваших денег.

Говоря, он на меня не смотрит. Такси срывается с места, и мне приходится поспешно отступить. Деньги все еще у меня в руке. Я сую их обратно в карман.

Пальцы касаются рубинов. Я вынимаю их. Три маленьких камешка. В них нет ничего постыдного. В тройках нет ничего человеческого. У нас, людей, нет ничего счетом три. Это испокон веков священное число, магическое Стоящее особняком среди всех чисел.

Кто-то толкает меня. Женский голос шепчет извинение по-турецки. Я все еще смотрю на свои камни. В этом шуме, в темноте они покажутся ничего не стоящими. Лишь один человек из тысячи смог бы определить их ценность. Никто в этом городе не может знать, как эти камни мне дороги. Они мое маленькое сокровище, мои три желания. Вверху на балконе раздается смех, я поворачиваюсь и иду в отель.

Прохожу мимо ночного портье к себе в номер. Раздеваюсь в темноте, неоновый свет падает в окно на мою спину. Я раздета, но рубины все еще у меня в руке, влажные от пота В этом свете они выглядят окровавленными, раздробленными. Я кладу их под подушку, словно зубы, и засыпаю.

«…Городской акт 2604. Торговая сделка между Базелем и Фуггерами 16 сентября 1504 года.

Суть сделки такова. Мы, стряпчие, продали герру Якобу Фуггеру четыре драгоценности, ниже должным образом описанные. А я, вышеупомянутый Якоб Фуггер, купил вышеупомянутые драгоценности на свое имя, а также на имена Ульриха и Йоргена, своих дорогих братьев. Заключена сделка на сумму сорок тысяч рейнских гульденов, подлинных и полноценных…

…Далее; вторая драгоценность именуется «Три брата», в ней три баласа, прямоугольных, толстых, лишенных изъянов, каждый весит семьдесят каратов, посередине их заостренный бриллиант, безупречный сверху и снизу, который весит тридцать каратов, а вокруг четыре жемчужины: одна наверху, две по бокам, просверленные по длине, каждая весит от десяти до двенадцати каратов, и, наконец, четвертая жемчужина подвешена внизу, и весит оная от восемнадцати до двадцати каратов…

…И каждый предмет сделки, деньги и драгоценности будут переданы каждой стороне в следующий понедельник, после дня Воздвижения Святого Креста Господня осенью сего года, по рождении Господа нашего Иисуса Христа одна тысяча пятьсот четвертого.

Якоб Фуггер, гражданин Аугсбурга, признает все вышесказанное.

Михель Майер, гражданин Базеля, Ганс Гилт-брандт, гражданин Базеля, Иоганнес Герштер, городской секретарь Базеля признают все вышесказанное…»

Приобретать и приобретать было девизом Якоба Фуггера. Подходившим этому человеку, как собственное лицо. Существует его портрет кисти Дюрера. Там Якоб напоминает борца-профессионала. Расслабленные мышцы, мелкие черты лица. Ни улавливать в них, ни упускать художнику нечего. Сидит Якоб непринужденно, не позирует, зная, что характеризовать его будет не внешний облик, а только цена портрета, великолепие рамы.

Фуггер был крупнейшим торговцем своего времени, своего рода предшественником капиталиста. Фамильное дело этого отпрыска купеческой династии из немецкого захолустья стало оказывать влияние на всю Европу и лежавшие за ее пределами государства: торговля пряностями, ртутные рудники, имперские займы, драгоценные камни. Якоб был терпеливым человеком и вкладывал деньги и в бургундские драгоценности, действуя тайно, чтобы избежать притязаний римского папы на доходы Фуггеров. Кроме «Братьев», он приобрел еще три носивших имена драгоценности: «Белую розу», «Перышко» и «Пояс». Якоб и его наследники разобрали их на множество небольших отдельных камней. Потом уже о них не было никаких известий.