Вкус одержимости (СИ) - Лабрус Елена. Страница 55

Безобразная машина на полном ходу сбила Киру и, не останавливаясь, уехала.

На это ушло не больше секунды. Страшной секунды, унёсшей жизнь жены Алана.

И камера в машине моего папы это засняла.

Господи, помилуй!        

Я зажала руками рот, когда папа в машине выругался. Потом зажглась единственная фара. И я поняла, где стоял Сурф — на той самой просёлочной дороге.

Сколько раз ещё я пересматривала видео и не сосчитать. И каждый раз открывала для себя что-то новое, пока картинка не сложилась для меня полностью.

Папину машину, когда ему стало плохо, понесло на встречную полосу и бетонный блок, когда, завалившись на сиденье, он схватился за руль и потянул его влево. Уже теряя сознание, он успел повернуть ключ в замке зажигания, поэтому машина врезалась в блок и заглохла. Машину развернуло и по отвесной насыпи, задними колёсами она сползла вниз.

Камера долго снимала темноту под ногами. Но потом папа очнулся, кинул камеру на лобовое стекло. И она сняла всё, что происходило на дороге, пока он приходил в себя. Киру уже сбили, когда он открыл стёкла, выпил воды, завёл машину. Вылез, не подозревая, что метрах в ста от него умирает женщина, осмотрел повреждения — камера сняла его силуэт в светлой рубашке в свете единственной фары. Потом снова сел в машину и поехал — его ждали на объекте.

А Кира… Кира смотрела прямо на машину, что неслась на неё.

Это был не несчастный случай, это было самое настоящее убийство.  

Кира кинула бутылку в лобовое стекло и отлетела в темноту обочины. Бутылка разбилась вдребезги. Стекло пошло трещинами.  А чёртова уродина на огромных колёсах понеслась в сторону «Пит-Стопа».

Когда папа увидел запись, я не знаю. Но, думаю, спустя много дней, а может, даже месяцев после происшествия. Возможно, нечаянно нашёл карту в кармане или в машине, когда увольнялся. Зачем пересматривал и почему никому ничего не сказал — я уже никогда не узнаю. Могу только предположить, что это было выше его возможностей: он был так болен, что жил в каком-то среднем времени, ни в прошлом, ни в настоящем. Ему трудно было адекватно оценивать даже свои физиологические потребности, что уже говорить про запись. Но он запомнил, что это важно. И он сделал даже больше, чем мог: теперь человек, который мне так дорог, узнает правду.

Этот странный, с кучей тараканов, но очень важный для меня человек.

За окном уже светало, когда голова моя коснулась подушки.

Но прежде чем закрыть глаза, я всё же нарушила запрет и написала сообщение.

«Алан, папа умер. Сегодня прощание. Завтра мне выдадут урну с прахом. Я похороню её на маминой могиле. И сразу приеду.

Дождись меня, пожалуйста! Это очень важно».

Глава 48. Алан

Я посмотрел на экран телефона.

Прилетело сообщение от пилота Федэ, подтвердившего время вылета.

Зачем я ждал сообщения от той, которой сам запретил и писать, и звонить — кто бы мне сказал? Но я необъяснимо надеялся, что она нарушит запрет.

А ещё больше, что не нарушит, а приедет.

Я ждал её так мучительно, что буквально заставлял себя не смотреть в окно.

Нет, нет, нет, девочка моя! Пожалуйста! Не заставляй меня забывать тебя! Не заставляй, умоляю! Знаю, что должен. Знаю, что так будет лучше для всех, если ты не приедешь. И так надо.

Надо, чёрт побери! Но, если ты не приедешь мне придётся сказать «да» не тебе и назад пути уже не будет.

Если ты не приедешь… я просто умру.

Надо. Я дал нам время ровно до самолёта.

 Поставил условия. Определил координаты. Задал параметры: себе, ей, судьбе.

 Да, я странный, жёсткий и требовательный. С прихотями, с придурью, с дурацкими принципами. Но никогда мне не было так тяжело принять решение: разум тянул в одну сторону, заставляя гнать её от себя, а сердце рвалось в другую — к ней.

Только она опять меня удивила. Никак я не ожидал, что пойдут третьи сутки, а она так и не вернётся. И совсем не ожидал, что буду настолько по ней скучать.

Что ночью я пойду в её комнату и упаду на кровать, чтобы вдохнуть её запах, оставшийся на простынях. Что буду слепо пялиться в потолок, сжимая в руках её подушку и буквально умолять, чтобы она вернулась.

Я не просто скучал. Я надеялся, ждал, верил. Тосковал. Невыносимо.

И боялся себе признаться, что не могу без неё. И уже не хочу.

Во мне поселилась совершенно новая для меня тоска — тоска по живой женщине, юной и прекрасной.

Да, это всё чёртово одиночество.

Это её молодость и непосредственность.

Это всё секс.

И я мог назвать сотни причин почему мне с ней так хорошо, но не мог назвать ни одной почему с ней я не чувствовал жажды.  

С ней не чувствовал, а вот без неё...

Чёртова жажда к началу третьего дня подняла голову как голодный дракон. И к моим душевным страданиям добавились физические.

Меня мутило. Голова раскалывалась. Желудок то и дело поднимался к горлу. Волнами накатывала усталость и слабость. Но я боролся, заставляя себя нырять в работу.  

Я потёр виски. Сглотнул. И вновь открыл снимки электронного микроскопа.

За два дня я поднял свои записи и освежил в памяти результаты пятилетней работы. Я прочитал наблюдения и более ранние. Особенно те, что уже забыл и вёл с семнадцати лет.

Теперь мне казалось, что меня тошнит от самого себя.

Но то, что происходило в последнюю неделю, странное чувство, будто я излечился — такого не было со мной никогда. Даже когда донорской крови было в избытке. Даже когда рядом всегда была Кира. Это было совсем другое.

И что происходит занимало меня сейчас больше всего.

Зря я легкомысленно отмахнулся, что мне неинтересна анемия Ники. Проблема анемий для меня правда всегда была скучна и пресна, как еда без соли. Но, может быть, дело именно в ней? Должна же быть причина, по которой я вдруг чувствовал себя с Никой настолько здоровым, что мне ни разу даже в голову не пришло глотнуть из той пробирки, в которой была её кровь.

Я снова уставился в экран.

Компьютерный мозг сравнивал всю имеющуюся в моей базе данных кровь. Во всей красе микробных таксонов, большинство из которых принадлежало бактериям. За пять лет я исключил их почти все. И сейчас меня интересовали не бактерии — археи.

Именно археи, одноклеточные безъядерные микроорганизмы, подавляющее большинство которых никогда не выращивались в лабораторных условиях, казались мне самыми перспективными в решении задачи, что я себе поставил.

И они меня завораживали.

С латыни домен живых организмов «археи» переводился как «извечные», «древние» и «первозданные». Они имели свою независимую эволюционную историю и сильно отличались от других форм жизни уникальными биохимическими особенностями. А ещё всегда считались экстремофилами, то есть живыми организмами, живущими в самых суровых экстремальных условиях — горячих источниках, солёных озёрах, болотах, вулканических котлах. Они могли выжить в щелочи, и в кислоте, не гибли при самых высоких температурах. И при этом ни один вид архей не являлся ни паразитом, ни патогеном, то есть никому не приносил вреда.

 Эти мирные и дружественные микроорганизмы отвечали за переработку серы и азота на Земле. И единственное, что им инкриминировали учёные — это разложение органики с образованием метана, а метан — один из газов земной атмосферы, вызывающих парниковый эффект. Говорят, глобальным потеплением человечество обязано именно археям. Но это можно понять, всё же большинство из них — термофилы, любящие потеплее, поэтому неудивительно, что археи сами того не подозревая, старались создать комфортную для их жизни среду.

Всё это, конечно, была лирика. Существовали среди «древних» и те, что любили холод и жили в вечной мерзлоте, просто меня интересовали именно термофильные.

Те, которых в моей крови почти не было. Зато были в крови обоих блондинов и Ники.

Микробиом блондинов, что и следовало ожидать, был практически идентичен. Это подтвердили и мазки из ротовой полости и кровь. И пусть одна пара доноров — это не результат, но никогда не мешает убедиться лично, что микробиом действительно передаётся по наследству.