Охота на Барсука - Хиллерман Тони. Страница 22

— Помет грызунов, сломанное оборудование, три бутылки из-под местного вина со старыми этикетками — и никаких следов того, что за последние годы там кто-то побывал.

Кэбот с улыбкой вернул Чи снимки, сказав:

— Может, еще пригодятся — наклеите в альбом.

Джо Липхорн рано лег спать, как делал это всю жизнь. Профессор Луиза Буребонетт возвратилась поздно — Джо разбудил звук хлопнувшей автомобильной дверцы. Лежа, он слышал, как она поговорила с Конрадом Бисенти, вошла в дом, проследовала в отведенную ей комнату и закрыла дверь. Все затихло. Он попробовал разобраться в чувствах, какие вызывало у него присутствие в комнате Эммы посторонней женщины, но не смог. Когда он открыл глаза, в лицо ему било солнце, а кофейник утробно урчал, возвещая, что кофе готов. Было утро.

Луиза взбалтывала у плиты яйца.

— Знаю, вы любите яичницу-болтушку, — сказала она. — Всегда ее заказываете.

— Верно, — заметил Джо, подумав, что любит и болтушку, и глазунью, а иногда и яйца-пашот. Он налил кофе в чашки и сел за стол.

— Удачный был день, — заявила Луиза, подавая ему яичницу. — Старик индеец из интерната для престарелых в Кортезе поведал нам новую версию легенды о переселении юта. А как у вас?

— Заходил Гершвин.

— Вот как? И что ему было нужно?

— По правде говоря, я так и не понял.

— А сам он сказал, что ему нужно?

— Сообщил, что ему угрожали по телефону, обвиняли в негласном сотрудничестве с полицией. Сказал, что ему страшно, да оно и видно было. Сказал, что до конца облавы переберется в мотель.

— В мотеле ему могут выставить крупный счет, — заметила Луиза. — Та парочка, как я понимаю, скрывается еще с девяносто восьмого года. ФБР, я слышала, уже не настаивает на том, что их нет в живых.

— Угу, — согласился Липхорн.

Он жевал чуть пережаренную, на его вкус, яичницу и пытался понять, чем именно насторожил его приход Гершвина.

— У вас голова другим занята, — сказала Луиза. — Преступлением?

— Пожалуй. Формально это дело меня не касается, но кое-что в нем ставит в тупик.

Луиза съела на завтрак всего один тост и принялась убираться вокруг плиты.

— Отправляюсь на юг, во Флагстафф, — сказала она. — Запишу еще одну чудесную легенду, которая переходила от поколения к поколению легко, как воздух. На днях извлеку ее из моего компьютера и забальзамирую в первом же научном журнале, который захочет ее напечатать.

— Непохоже, чтобы вам так уж не терпелось сделать это, — заметил Липхорн. — Может, легенда подождет с денек, а вы съездите со мной?

Луиза оттирала в раковине сковородку. Не выпуская ее из рук, она обернулась:

— Куда? И чем займемся?

Липхорн подумал, как лучше объяснить.

— Вообще-то тем самым, чем я порой занимаюсь, когда мне нужно кое в чем разобраться. Я еду куда-нибудь, выхожу из машины, прогуливаюсь или просто сажусь на камень и жду — вдруг придет озарение. Когда приходит, когда нет.

По лицу профессора Буребонетт было видно, что ей предложение понравилось.

— Как ученому-социологу, мне бы, пожалуй, хотелось понаблюдать, как вы это делаете, — заявила она.

Они сели в пикап Липхорна и поехали на юг. Справа от дороги поднимались песчаниковые утесы, впереди, над скалами, клубились пронизанные утренним солнцем облака.

— Что вас тревожит? — спросила Луиза.

— Я позвонил в Кортез одной старой знакомой. Раньше она работала в банке, который обслуживает казино «Юта». Я сказал, что, на мой взгляд, четыреста с лишним тысяч украденных долларов многовато будет. Она ответила, что для вечера пятницы — дня получки — в самый раз.

— Вот это да! — заметила Луиза. — Вы, навахо, мудро поступили, наотрез отказавшись играть в азартные игры.

— Мудро, — согласился Липхорн.

— С другой стороны, в старину, когда юты крали у вас лошадей, им приходилось спускаться за ними с гор. Теперь же вы сами едете к ним и отдаете наличные.

Липхорн кивнул.

— Я ей объяснил, что, по моему разумению, почти вся сумма должна была состоять из мелких купюр — двадцаток, десяток, пятерок и долларовых бумажек. Она сказала, что я попал в точку. Тогда я спросил, сколько это будет на вес.

— На вес? Вот уж не думала, что купюры что-то весят.

— Она ответила, что если за среднее взять десятку, то украдено сорок пять тысяч купюр. Весят они сорок семь килограммов и пятнадцать граммов.

— Невероятно. Так сразу, не задумываясь?

— Ну, нет, ей пришлось посчитать. Деньги, по ее словам, банк получает упакованными в пачки по столько-то купюр в каждой. Пачки взвешивают, чтобы проверить, не пристала ли бумажка-другая к чьим-то липким пальчикам.

Луиза покачала головой.

— Сколько всего на свете, о чем мы, ученые головы, даже не слышали. — Она замолчала, задумавшись. — Каким образом эти сведения заставляют вас подозревать, что Гершвин приходил неспроста?

— Женщина, которой я позвонил, в свое время была управляющей банком, где держал свои деньги Эверетт Джори. Я попросил ее просветить меня о состоянии его финансов. Она ответила, что, раз Джори мертв и его счета временно заморожены, она, так уж и быть, намекнет мне на общее положение дел. У Джори, по ее словам, два счета — текущий и срочный. На первом имеется «некоторая сумма», а на втором лежат несколько тысяч долларов. Плюс хорошая кредитная история.

— В таком случае какого черта… Ах да, он ведь сказал, что это для помощи их маленькой революции, верно? Тогда все понятно. Но непонятно другое — как вы узнали, в каком банке он хранил деньги.

— Чековая книжка Джори лежала у него на столе. Луиза ухмыльнулась:

— Очень кстати.

Липхорн хихикнул:

— Ну, может, мне понадобилось чуть вытянуть ящик, самую малость. А затем я спросил знакомую, уж не в том же ли банке держит деньги и мой старый приятель Рой Гершвин. Оказалось, раньше держал, но, разозлившись на них прошлой весной, когда ему отказали в займе, сменил банк. А не знает она случаем, как у него с платежеспособностью? Она рассмеялась: еще прошлой весной было неважно, и с тех пор дела вряд ли пошли лучше. Я спросил почему, и она сказала, что Гершвину могут не продлить аренды на самое большое его пастбище. В федеральном суде как раз идет тяжба по этому делу. Я взял и позвонил в Денвер секретарю окружного суда. Он перезвонил и сообщил — дело спорное, а истец умер.

Наступило молчание. Липхорн свернул налево.

— Пересекаем седловину Вашингтона, — заметил он. — Названа в честь губернатора территории Нью-Мексико, который считал, что в этом краю полно золота и серебра и одним из первых уверовал в пользу этнических чисток. Это он послал сюда Кита Карсона, мексиканских испанцев из Нью-Мексико и индейцев-юта, чтобы они с нами разделались — раз и навсегда. Несколько лет назад Совет Племени добился у губернатора согласия на переименование, но все по-прежнему называют ее седловиной Вашингтона. Видимо, это доказывает, что мы, на-вахо, не помним зла. Мы терпимые.

— А я — нет, — заявила Луиза. — Мне надоело ждать, когда вы назовете имя умершего истца.

— Бьюсь об заклад, вы уже догадались.

— Эверетт Джори?

— В точку. Правда, любопытно?

— Еще бы. Дайте-ка подумать. Это ведь могло быть мотивом преступления?

— И вполне основательным, на мой взгляд.

— Сколько же во всем этом иронии, если только «ирония» тут подходящее слово, — заметила Луиза. — Напоминает эпизод из фильма про диких животных. Львы убивают зебру, а затем являются шакалы и канюки и пользуются добычей. Только на сей раз мистер Тиммз хочет надуть страховую компанию, а мистер Гершвин — прекратить тяжбу.

— Не очень-то лестно для рода человеческого. Луиза все еще казалась задумчивой.

— Держу пари, вы лично знакомы с этим секретарем суда. Угадала? Позвони ему я, меня бы несколько раз отфутболили от одного служащего к другому, а самый последний заявил бы, что не может разглашать информацию. — В голосе Луизы появились возмущенные нотки. — Ох уж эти вездесущие бывшие однокашники и сослуживцы! Ну, признавайтесь, знакомы вы с ним или нет?