Отто Фон Бисмарк. Основатель Великой Европейской Державы Германской Империи - Хилльгрубер Андреас. Страница 14

В период 1878-1879 гг, внешне– и внутриполитическая концепция Бисмарка претерпела глубокие изменения, что дало историкам основание считать этот поворот в сторону консерватизма “вторым основанием империи”. Однако два десятилетия, с 1871 по 1890 год, представляют собой отдельную эпоху. Сам Бисмарк считал, что его основная задача как имперского канцлера состоит в постоянной защите Германской империи от опасности извне. Соответственно, и внутриполитические конфликты он оценивал в основном применительно к сфере внешней политики, то есть к возможной угрозе империи со стороны международных революционных движений. Таким образом, внешнеполитический аспект должен превалировать над внутриполитическим, причем особо выделяется связующее звено между обоими – сохранение политических и властных позиций империи и ее специфического социального и конституционного устройства везде, где это представлялось рациональным. При этом Бисмарк обладал чрезвычайно большой виртуозностью в применении в том числе и “не праведных” средств для претворения в жизнь своих политических устремлений. Наиболее часто употребляемы были кампании различного рода в прессе и использование посредников, в том числе Герсона фон Бляйхредера, роль которого выходила далеко за пределы обязанностей личного банкира Бисмарка.

Восстание Парижской коммуны весной 1871 года, которое повсюду в Европе было воспринято как “зарница” социальных революций, помогло Бисмарку убедить Европу в опасности, уже не в первый раз после 1789 года исходящей из Франции, и в необходимости объединения всех консервативных сил перед лицом грядущих революционных потрясений. Кроме того, канцлер смог заставить недоверчивые европейские державы (в первую очередь Россию и Австро-Венгрию), с опаской ожидавшие разрастания прусской экспансии (под национальным и имперским лозунгами) поверить его заявлениям о том, что империя “насытилась”. При этом поначалу он стремился к восстановлению более тесной политической и идеологической связи между бывшими партнерами по Священному союзу (что и удалось сделать посредством образования Союза грех императоров в 1873 году) с тем, чтобы удержать республиканскую Францию в политической изоляции. Однако Бисмарк не хотел ввергать империю в жесткие рамки союзной “системы”, а стремился оставить за собой свободу маневра и между Англией и Россией, и между Россией и Габсбургской монархией, а в первую очередь не дать увлечь себя в сторону “выбора” в пользу одного союза в ущерб другому.

Возрождение военной мощи Франции, совершившееся неожиданно быстро после досрочной выплаты контрибуций и последовавшего за этим вывода германских войск из Восточной Франции в 1873 году, имперский канцлер рассчитывал сдержать с помощью грозных жестов. Однако кризис “войны в пределах видимости” весной 1875 года (так называлась инспирированная Бисмарком статья в берлинской газете “Пост”) убедил его в том, что идеологического “клея” между тремя восточными державами недостаточно для устранения властного соперничества, что уже одна только угроза превентивной войны против Франции заставила активизироваться как Англию, так и Россию. Было совершенно очевидно, что любая новая попытка насильственными методами изменить ситуацию в Европе в пользу Пруссии-Германии с точки зрения обеих фланговых держав представляла собой угрозу установления полной гегемонии Германской империи на европейском континенте и могла бы стать причиной войны европейского масштаба, то есть, по мнению Бисмарка, жизненно опасной для империи войны на два фронта. Наконец-то было недвусмысленно продемонстрировано, что достижения 1871 года – это наибольшее, что были готовы признать прочие европейские державы.

Перемещение сферы интересов других держав от Центральной Европы на периферию, на Балканы (в связи с восстанием в Боснии и Герцеговине летом 1875 года, затем еще в большей степени с началом русско-турецкой войны в апреле 1877 года) вначале побудило Бисмарка еще больше дистанцироваться от тесных связей с другими государствами. Впрочем, подобная политика “развязанных рук” отражала дилемму, которая являлась следствием проблемы “выбора”. Послу в Петербурге фон Швайницу, стороннику русско-германского союза, канцлер объяснял эту дилемму следующим образом: “Нашим интересам никак не может соответствовать, если в результате объединения всех прочих европейских государств и неуспеха русского оружия властным позициям России постоянно будет наноситься значительный ущерб. Однако интересы Германии будут задеты столь же глубоко, если в случае угрозы существованию австрийской монархии как европейской державы или же ее независимости возникнет опасность выпадения в будущем одного из факторов, на который мы рассчитываем в деле поддержания европейского равновесия”. Империи пришлось принять активное участие в сохранении Австро-Венгрии; на заседании правления рейхстага 1 декабря 1876 года Бисмарк подчеркнул, что империя не потерпит распада страны.

Однако конфликт на юго-востоке Европы отнюдь не обострил ситуацию, а поначалу принес империи явную разрядку. Бисмарк в своем “Киссингском диктате” от 15 июня 1877 года привел проект своего рода идеальной расстановки сил в Европе, которая хоть и не отменяла постоянно внушавшего ему беспокойство “cauchemar des coalitions” [28], но уменьшало его. Канцлеру представлялась “картина” “общей политической ситуации”, “в которой все державы, за исключением Франции, нуждаются в нас и по возможности воздерживаются от коалиций против нас, основанных на их связях друг с другом”. Впрочем, в реальности такого распределения никогда не существовало. Бисмарк не сумел занять столь желанной позиции “свободной середины”. Это выявили ход и результаты Берлинского конгресса (июнь/июль 1878 года), на который Бисмарк, в виде исключения преодолев свое отвращение к международным конгрессам, пригласил державы, втянутые в балканский конфликт: Великобританию, Россию, Австро-Венгрию, Турцию, а также Францию и Италию. Свою явную антипатию к европейскому конгрессу он откровенно выразил в Варцинском диктате от 9 ноября 1876 года: “Я постоянно слышал слово «Европа» из уст тех политиков, которые просили у других держав то, что не осмеливались требовать от собственного имени; например, западные державы во время Крымской войны и польского кризиса 1863 года, например, Тьер осенью 1870 года и граф Бейст, который выразил крах своих попыток создания коалиции против нас такими словами: «Je ne vois plus 1'Europa» [29]. В данном случае Россия, как и Англия, поочередно пытаются впрячь нас, то есть европейцев, в телегу своей политики, тащить которую мы, немцы (да они и сами это признают) не считаем подходящим для себя занятием”.

В большой речи, произнесенной в рейхстаге 19 февраля 1878 года, он откровенно высказался об изменениях в своем отношении к идее конгресса: Германия не станет соревноваться с Наполеоном III “в стремлении стать если не третейским судьей, то по крайней мере наставником в Европе”. “Содействие миру я не мыслю таким образом, чтобы мы в случае расхождения мнений изображали третейского судью и говорили:

"Должно быть так, и за этим стоит мощь Германской империи". Я мыслю его скромнее ..скорее как посредничество честного маклера, который действительно хочет совершить сделку.., я льщу себе.., что при известных обстоятельствах мы можем с таким же успехом быть доверенным лицом между Англией и Россией, как уверен в том, что мы являемся им и между Россией и Австрией, если они сами не смогут договориться”. Однако и в ходе конгресса, и в еще большей степени в последовавшие за ним недели выявилось, что Россия, которой в сложившихся обстоятельствах для поддержания мира и восстановления крайне неустойчивого равновесия в Юго-Восточной Европе пришлось пойти на уступки, обвинила в них Бисмарка, так что в русско-германских отношениях наступил глубокий кризис. В то же время канцлеру удалось на Берлинском конгрессе убедить Англию (и за ней Францию) в бескорыстии своей “маклерской” деятельности. Наиболее сильное впечатление Бисмарк произвел на прежде относившегося к нему с недоверием британского премьер-министра Дизраэли. Впрочем, интерес британца был взаимным (“Этот старый еврей, вот это человек”, – говорил канцлер). С внутриполитическим соперником Дизраэли, лидером либералов Глэдстоном, прусского министра не связывали подобные отношения, отмеченные взаимным уважением. Выпячивание роли морали в политике, свойственное, как насмешливо называл его Бисмарк, “профессору” Глэдстону, было диаметрально противоположно “реальной политике” канцлера.

вернуться

28

Кошмар коалиций (франц.).

вернуться

29

Я больше не вижу Европы (фр.).