Гробовщик. Дилогия (СИ) - "Горан". Страница 15

Мы помолчали.

– И что дальше? – спросил я.

– Пойдём, – сказал Генка, взял меня за руку, помог встать на непослушные ноги и подвёл к реке. Потом поднял свой фонарь, по выше, освещая воду.

– Смотри.

Покачиваясь на редких волнах, из реки на меня глянуло чудовище. Спину его перекашивал уродливый горб, лицо… Да разве можно было ЭТО назвать лицом! Левый глаз заплыл и съехал куда-то к виску, второй, наоборот, чуть на выкате, нос свёрнут на бок. От левого уха остался лишь обрубок. Вдобавок верхнюю губу рассекала заячья губа, из-под которой торчал кривой клык. Ну и штук пять корявых шрамов вдоль и поперёк лица на закуску. Не веря, я поднял руку. Урод в отражении сделал тоже самое.

– Выбирай, – предложил Генка. – Или сдохнешь, или будешь жить, но вот таким.

– За что? – прохрипел я. – Что я тебе сделал?

– Да, и первое время, пока все не срастётся по-новому, – не отвечая на вопрос, продолжил мальчик. – Тебе будет больно. Очень больно.

– За что? – повторил я.

Мальчик вздохнул:

– А я здесь причём? Это я тебя из лагеря перед выбросом выгнал? Или это я тебя могилы заставил раскапывать?

– Но Комар…

– Комар не ко мне, к тебе является, – сказал Генка нетерпеливо и снова: – Выбирай.

– Да уж лучше сдохнуть, – сказал я после паузы и сел на траву. – Только ты, сколько можно, «анальгин» свой не выключай. Устал я что-то от боли.

– Молодец, – с сарказмом сказал мой собеседник. – Герой! А дети как же?

Какое-то время мы смотрели друг другу в глаза. Я первым не выдержал.

– Ну, ты и зараза! – с ненавистью сказал я.

– Они же посидят, посидят, голодные, да и пойдут искать пропитание, – будто не слыша меня, продолжил Генка. – Тебе какой вариант больше по-душе: чтобы они к Ломтю и Компании в гости забрели, или чтобы на подходе к КПП их с пулемёта срезали. Есть ещё вариант с минным полем. Собаки опять же слепые бегают в округе. Голодные. А, допустим, повезёт им несказанно, и доберутся они до солдат. Их же, в лучшем случае, обратно в детдом отправят. «Ырыски кюшать».

– Урод, скотина! А я что могу? Как я им тут жизнь налажу?

– Как там у вас в поговорке: «Взялся за гуж…»?

– Господи, когда же всё это кончится? – простонал я.

– Я так понял, умирать ты передумал?

Я выматерился и угрюмо кивнул.

– Тогда – держи, – сказал Генка и лупанул своим старинным фонарём мне по виску. Вспышка, боль, звон разбившегося стекла… И темнота.

Часть четвёртая или Таблетка бессмертия

Сутки после Выброса я валялся без памяти. Благо, дети меня выкопали да в дом затащили. И как хватило силёнок у этих малявок…

Но не успел в себя прийти, как засобирался в Лагерь. По всем подсчётам выходило, что из срока, который дал Киров, меньше суток оставалось.

Вот тут и выяснилось, что ходок нынче из меня никудышний. Позвоночник мне так перекрутило, что стоять я мог только полусогнутым, перекошенным на бок. Рёбра при вдохе болели нещадно. Ко всему прочему, колено левой ноги отказывалось полноценно сгибаться. Натуральный Квазимодо, в общем.

Но я пошёл. Точнее поковылял в сторону Лагеря. За мной был долг, и я всё ещё считал себя человеком.

Конечно, прежде чем двинутся в этот поход, я проверил мобилы. Шутка ли – в какой душегубке побывали! У одной от стекла лишь паутина трещин, у второй корпус будто оплавился, но главное – включились и кнопок слушались. Как показала проверка, записи уцелели на обоих. Так что было с чем идти к Ломтю.

Последний Выброс перетасовал аномалии, как колоду карт, и туго бы мне пришлось, если бы не открылось у меня особое зрение. Ежели глаза эдак в бок скосить и проморгаться, то до куда зрения хватает, видны все аномалии…

Шучу. Ничего мне делать не надо было. Просто вышел на улицу и увидел все их в округе, как на ладошке. Вроде, как марево такое разноцветное. «Плешь», к примеру, голубым светилась, а «Рубец» – ярко-изумрудным. Диво-дивное.

Но любовался я этим зрелищем не долго. Постоял минутку на крыльце, осматривая окрестности, да и двинулся в сторону Лагеря. Время поджимало. И, хотя моя медленная скорость компенсировалась отсутствием серьёзных препятствий на пути, до Павловичей я добрался часа за четыре. Аномалий на пути было – тьма тьмущая. Некоторые были настолько впритык, что только я со своим обретённым зрением и мог между ними протиснуться. В противном случае пришлось бы обходить их глубоко лесом.

Недалеко от околицы я увидел двоих, сидевших у костра. Один с забинтованной головой, рука на перевязи, сидел на деревянной колоде, глядя в пламя. Другой, без видимых повреждений, невысокий бодрячок с абсолютно лысой головой стоял рядом и, склонившись, что-то втолковывал что-то напарнику.

Я присмотрелся и вдруг понял, что всё про них знаю.

Забинтованного звали Краб. Второго – Петя Храп. Был с ними ещё один: тот самый не захотевший идти со мной Антон Рыбкин. Все трое – «залётчики». И послали их по мою душу. Найти не живого, так мёртвого. А коли я сгинул под Выбросом, то добраться до Колпаков, и сделать за меня то, что я, похоже, уже не смогу. Без этого им не было ходу обратно в Лагерь. Ломоть так и сказал:

– Последний вам шанс. Не выполните, что приказано, можете не возвращаться. Повешу на ближайшем суку.

Километрах в пяти от Павловичей собратья по несчастью нарвались на блуждающий «Трамплин». Рыбкина подкинуло выше деревьев. И мало того, что тот упал грудой хлама, так ещё и угодил прямо в «Жарку». Короче, и хоронить было нечего. Краба тоже швырнуло, но «всего» метров на шесть и в другую сторону. Прямо на сосну. И только шедший третьим Петя уцелел, хоть и чуть не обмочился от страха. В секунду: была группа и сплыла.

Знание это пришло ниоткуда, но я почему-то был уверен, что всё это чистая правда. Как и то, что Петя Храп сейчас обдумывает, как бы вернуться назад. Воспримет Ломоть и так потери группы критичными, или для верности стоит и Краба в какую-нибудь аномалию подтолкнуть. Благо, что тот мало чего соображает, так о дерево приложился …

Ну, я шумнул по кустам, Петя пистолет из кармана вытащил и стал им водить трясущейся рукой. А сам от костра отступает. За спину напарника. Я аж сплюнул, такие у него в голове пакостные мысли роились: мол, если какая тварь на Краба первого кинется, то нужно погодить слегка, пока она его не задерёт, а уж потом начинать пальбу.

– Не стреляй, Петя, – крикнул я. – Свои.

А тот в ответ:

– Кто свои? Выходи или сейчас же шмалять начну!

Я руку на кустом поднял, чтобы видно было – человек, и сказал:

– Дуй, Петя, назад в лагерь. К Ломтю. Скажи – Немой объявился. А при нем: две мобилы с записью. Я буду его ждать здесь. Вместе с Крабом. Потому как сильно покалеченный и быстро идти не могу. А ты по своим отметкам мигом домчишься.

Петя чуть не запрыгал от радости. Как же и повод вернуться есть, и убивать никого не надо.

– Немой? А мы тебя… За тобой, в общем. Постой, а как ты Выброс?.. Схрон нашёл? Вот повезло тебе, так повезло!

Он помялся немного и предложил:

– Может мобилы мне отдашь? А я их Ломтю передам.

– Э, нет, – засмеялся я такой наглости. – Только я, и только в руки Ломтю. Лично. И скажи, чтобы рюкзак хавчика прихватит. И сигарет. Да пусть не жмётся. Устроим обмен. Мне – рюкзак. Вам – мобилы.

– Ладно, – только и сказал Петя. Да как припустит к Лагерю. Аж пыль столбом.

Я присел там же, за кусточком, закурил.

– Немой, на курево богат? – очнулся Краб. – Чего ты там прячешься? Подходи к костру. Сейчас вода закипит. Чаю попьём…

Я и вышел. Краб глянул на меня и побледнел. Хотя казалось бы: куда уж больше.

– Ты точно Немой? Или тварь какая, типа «перевёртыша»? Я слыхал про таких. Кажутся сперва обычным человеком, а потом – раз!..

Я протянул ему пачку. Он вытащил непослушными пальцами сигарету, прикурил от горящей ветки, выдохнул дым.

– Эк тебя, – сказал Краб и уточнил: – Выброс?