Записки сотрудницы Смерша - Зиберова Анна Кузьминична. Страница 23
Зимой мы часто ходили с ним на каток Центрального дома Красной армии, в районе Суворовской площади. Для меня брали напрокат коньки с ботинками, а у него были свои собственные. Катался он отлично; всегда был одет в спортивный костюм, девушки на него заглядывались, а он выделывал на льду такие пируэты, что мне становилось перед ним стыдно, так как я каталась раньше только на коньках-«снегурочках», прикрученных веревками к валенкам, да еще и была в пальто. Было тяжело, но Анатолий с удовольствием учил меня кататься и не обращал внимания на тех, кто посмеивался над моими падениями.
В 1940 году или в начале 1941-го открылся Центральный дворец летчиков. Мне кажется, что это было на Ленинградском проспекте, где сейчас театр «Ромэн». Мы с Анатолием были там на открытии, он провел меня по всему Дворцу, все показал. В одной из комнат полуподвального помещения мы обнаружили бильярдную, где как раз играл легендарный летчик Михаил Водопьянов [12]. Анатолий назвал себя и представил меня как свою девушку. Водопьянов внимательно посмотрел на меня: «Милая девочка, не выходи замуж за летчика. Они часто падают и погибают». «Зачем вы ее запугиваете? Ведь она и замуж тогда за меня не пойдет!» — воскликнул Анатолий. Михаил Васильевич засмеялся и ответил: «Если любит — пойдет!» Мы еще немного посмотрели на игру и пошли в зрительный зал на концерт. Было очень много знакомых Анатолия, особенно девушек. По сравнению с ними я выглядела золушкой: они были одеты в крепдешиновые платья, красивые туфли на каблуках, а я — в ситцевом платье, простеньких черных туфлях на низком каблуке. Разница была огромная, но Анатолий смотрел только на меня.
Летом 1940 года Анатолий сделал мне предложение, но папа и слышать не хотел о моем замужестве, объясняя это тем, что я еще очень молода и должна окончить институт. Я поехала на дачу к подруге Зине на станцию Жилево Павелецкой железной дороги. Каждый день ходили с ней по грибы, а их было в том году очень много, мы приносили полные корзины. Ее мама, тетя Маруся, охала и говорила, что это к войне. Анатолий уехал в отпуск в санаторий ГВФ в город Гагры, оттуда часто писал мне письма. В августе-сентябре его направили на курсы повышения летного мастерства в город Елец, там он познакомился с Борисом Калюсиным. Через несколько месяцев Анатолий вернулся в Москву и рассказал, что там он в компании отравился спиртом, пролежал в больнице месяца полтора, думал, что не выживет. После этого у него появилось отвращение к спиртному, и он вообще перестал его употреблять. А меня это очень обрадовало, хотя пьяным я его никогда и не видела.
Когда началась Великая Отечественная война, отряд Анатолия направили в город Магнитогорск, откуда он каждый день звонил мне по междугороднему телефону и уговаривал приехать к нему. Я буквально пропадала на почте в Сибирском проезде, куда Анатолий вызывал меня к телефону. Мы с мамой решали, что делать, и в конце концов пришли к выводу, что я поеду в Магнитогорск, но не знали, как сказать об этом папе, который видел Харитонова лишь однажды. Но в начале октября, когда мама сказала об этом отцу, он ответил: «Пусть едет. Может быть, одна из нас останется в живых». В Москве из нашей семьи оставались мама, папа и Лида, а все остальные уже эвакуировались. Я дала телеграмму Анатолию о дате отъезда, сообщила номер поезда и вагона. Ехала очень долго, так как навстречу нам шли и шли воинские эшелоны, а с фронта в тыл в первую очередь пропускали поезда с ранеными. Анатолий каждый день дежурил на вокзале, но только через двенадцать дней наш поезд пришел в Магнитогорск. Анатолий привез меня на съемную квартиру, где он жил. Встретили меня там очень доброжелательно, хозяева имели целый дом и несколько комнат сдавали. Одна из квартиранток, как только меня увидела, спросила: «Неужели в Москве все такие красивые?» А когда на улице нас с Анатолием увидел его командир, то резко сказал ему: «Как ты мог привезти несовершеннолетнюю?» Мне же в октябре исполнилось уже двадцать лет.
Через несколько дней я была зачислена в Магнитогорский педагогический институт и приступила к занятиям. Институт находился недалеко от города, в спецпоселке, где жили выселенные из многих областей СССР кулаки. Они построили для себя дома, для детей и внуков — институты: педагогический и металлургический. Но через месяц нас, студентов, направили в колхоз на сбор картошки, а Анатолия вдруг откомандировали на переучивание в Среднюю Азию. Он срочно приехал за мной, мы только успели 29 ноября зарегистрироваться, сфотографироваться вдвоем, и он улетел. Наша совместная семейная жизнь продолжалась только месяц и одну неделю, и я осталась одна среди чужих людей — хозяйка, ее муж и двое детей: дочь, черноглазая красавица Галя, моложе меня лет на пять, и сын Славик, лет шести — семи, который привязался ко мне, никуда не отпускал, даже в институт за мной бегал.
В одной из комнат у моих хозяев жили приехавшие из Ленинграда евреи: вдова с сыном, молодым поэтом А.Р. Рясинцевым. В день моего отъезда в Москву к ним приехала бывшая жена Рясинцева с их сыном трех — четырех лет. Очень красивая молодая русская женщина. Ее бывшая свекровь рассказывала, что та в Ленинграде работала директором гастронома, смогла наменять на продукты золота и бриллиантов и привезла все это с собой. Что стало с этой семьей — не знаю, но молодая женщина куда-то устроилась на работу, а сына оставила с бабушкой и отцом, это я узнала из письма ко мне от хозяйки дома.
Вторую комнату хозяева сдавали семье из двух преподавателей математики, эвакуированных с Украины. Еще две комнаты снимали летчики и бортмеханики. В одной из этих комнат поселились и мы с Анатолием. Все квартиранты и хозяева были очень дружны, никаких ссор не было, все переживали за своих близких, с которыми пришлось расстаться.
Из Средней Азии один раз в месяц прилетал самолет, пилот которого привозил нам продукты и письма от наших мужей. Прилетал утром, а вечером улетал обратно. Однажды так прилетал и Анатолий. Низко-низко прошел над нашим домом, так что все догадались, что это летит Толич Харитонов. Тогда-то Анатолий и рассказал мне, как встречают в эскадрилье возвратившегося летчика: вначале он раздает письма, а затем дает характеристики на всех жен, кто и как ведет себя. Сказал, что он всегда садился сзади всех, в уголок, и очень боялся, что могут сказать что-то плохое про меня, что я, мол, загуляла. Сидит, опустив голову, а рассказчик в последнюю очередь обращается к нему: «А твоя только в институте или дома. Выходит гулять со Славиком», и от этих слов, говорил Анатолий, ему становилось легче. Многие жены погуливали с летным составом другой эскадрильи, а у меня даже и мысли об этом не было. Я только и ждала весточки от него, очень нервничала. Ревновала и считала, что к этому были причины. А теперь и думаю, зачем сама нервничала и его заставляла: была война, летный состав погибал десятками, сотнями, но любил-то он только меня, при первой же возможности летел ко мне.
В декабре 1941 года эскадрилья Анатолия была передислоцирована на аэродром Мячиково в Раменский район Московской области. Константин Павлович Луньков по просьбе Анатолия выхлопотал мне пропуск в Москву, и в феврале 1942 года я уже была дома. Перед моим отъездом из Магнитогорска поэт Рясинцев, видя, как ко мне привязался Славик, написал стихотворение и повесил на дверь комнаты, из которой я уезжала. Вот оно:
Нюся и Славик