Кузнец (СИ) - Бляхер Леонид Ефимович. Страница 3

Не только всякие реконструкторы, которые после толкиенистов появились, но и нормальные люди заказывали. Кто-то в подарок для друга или начальника заказывал, кто-то себе. А кто-то – и любимой подарок. Я наловчился из металла всякие красивые вещи делать. Серьги, браслеты, даже розу раз выточил из бронзы. Братки тоже заходили. Выкидные ножики-бабочки заказывали. Пару раз даже огнестрельное оружие чинил. И ничего так. Ну бандюки. Жизнь такая, что от бандюков пользы больше, чем от государства. Тем более, что бандюки были знакомые. С кем-то вместе учился, с кем-то в секции занимался. Кстати, это и помогло мне от всяких «крыш» избавиться. Наезды были, не без того. Но это так – не серьезные люди, а хулиганье местное. Поскольку парень я был нехилый, смог объяснить им, что вам здесь не тут.

Так и жил. И, честно скажу, жизнь эта мне нравилась. Про меня знали. Обращались часто. Денег хватало. Квартиру не менял – мне на одного и двухкомнатная была выше крыши. Вот ремонт сделал, машину купил. Понятно, что подержанную Тойоту. На таких весь город ездил. Но год не старый, рабочая такая лошадка. Тусовки я никогда не любил. Наркотой (у нас говорили «химкой») не баловался, хоть и модно оно тогда было. Мастерил себе в гараже на заказ и для души. По чуть-чуть писал свой диссер. Нет, в вуз идти я не собирался. Так, для себя пописывал. Интересно же. И чем больше читал-писал, тем интереснее становилось.

В свободное время стал на всякие полезные для здоровья и души штуки ходить. Раз в неделю ходил качаться, чтобы жирок не образовывался, а мышцы не забывали, как нужно работать. По выходным или в бассейн ездил, или на лошадках кататься. Словом, не жизнь, а малина. Да и в личной жизни все было путем. Постоянной дамы сердца не было. Но я и не сильно рвался: как только понимал, что следующий шаг – женитьба, так и спрыгивал с поезда. Ну, и общаться старался не с теми, кто сильно замуж торопится. И чем ближе к тридцатнику, тем меньше мне хотелось кого-то в свою жизнь пускать.

И, как всегда, моя классная жизнь в самый неподходящий момент взяла и закончилась. Точнее, не закончилась, а как-то непонятно изменилась. Блин, тут и не скажешь сразу. Словом, познакомился я с девицей. Такая вся блондинистая, коса до попы, глаза голубые, дымкой подернутые. Зовут Людмилой. То есть, по-человечески ее Людой зовут, а мне она каким-то чудным именем представилась. Тоже из реконструкторов. Только не по Толкиену, а как-то иначе. Она – тоже эльф, но другой. И девочке было уже вполне за двадцать. Пару раз встретились, посидели в моем любимом грузинском кабачке в центре. Сходили вместе послушать музыку в кафе «Вечера». Даже как-то заночевала она у меня. Что называется, секс по дружбе и взаимному расположению. Такие встречи у меня случались несколько раз в месяц и никак не продолжались, разве только столкнемся где-нибудь случайно.

Но эта встреча не закончилась. Она стала таскаться ко мне в мастерскую, даже помогала. Рассказывала всякие ирландские сказания. Хотя шут их знает, насколько они ирландские. Я по фольклору не спец. А по истории – только XVII–XVIII век. Но здорово рассказывала. Пела под гитару. Тоже, знаете, душевно. Ты химичишь что-то над механизмом, на полке лампа горит, а она в кресле с гитарой наигрывает так негромко. Романтика, однако. Короче, в какой-то момент чувствую – втюриваюсь. Причем, по-тяжелой. Больно, но надо спрыгивать. Еще немного – и уже сам не спрыгну.

Решил не откладывать дело в долгий ящик. В ближайшие выходные собирались мы поехать на левый берег Амура. Там у моих друзей домик был, хотя жили они в городе. У домика озерцо. Не Байкал, но купаться вполне можно. И вода потеплее, чем в Амуре. Вокруг до самой реки зелень зеленая, у озера ивы с березками. Красота, одним словом. Я у них часто ключи брал, если хотел один побыть, или не совсем один. Вот, сели на машину и поехали. Еду и думаю, мол, там и скажу. Посидим, выпьем чего-нибудь душевное. Тут я и скажу: так и так, любовная лодка разбилась о быт. Давай останемся друзьями. Что в таких случаях говорят?

Приехали. Я камин затопил. Она на кухне что-то хлопочет. Накрыла столик. Как положено у романтических пар, свечи вместо лампочек зажгла, шторы задернула, чтобы не мешали. Сидим молча, цедим вино. Вкусное, собака. Посмотрел на нее. Аж «ля» в горле запало. Такая все грустная, растерянная, красивая. Ну, не могу я ей сейчас ничего такого говорить. Ладно, думаю, в следующий раз скажу. Встал я, музычку какую-то включил. Не тяжелый рок, не Рахманинов, но и не блатняк. Кажется, запись оркестра Поля Мориа. А она вдруг вскочила, на грудь мне бросилась и давай плакать. И горько так. Я вроде бы ничего и сказать не успел, а она почувствовала.

Стою и ощущаю себя полным пнем. Кое-как успокоил. Она слезу утерла и говорит: поехали лучше домой. Ну домой так домой. Завел машину, вырулил на трассу. Оттуда на мост. Тот самый, который на пятитысячной купюре. Едем. Солнце уже садится. Река вся огненная. Подъехали к посту ГАИ. Вдруг она и говорит:

– Хочу заехать в дом Инфиделя. Ты не против?

Честно сказать, сильно не хотелось. Там вплотную не подъедешь. Машину бросать. Да и сами развалины меня никак не прельщали. Только отказывать ей не захотел. Почему-то стыдно было перед ней очень. Заранее стыдно.

– Ладно, – говорю. – Давай заедем.

Подъехали. Домина огромный, из двух частей состоит. Одна – вполне себе дом, этажей пять. Форма странная. Но в Хабаровске много странных домов, особенно тех, которые до советской власти. Люди строили не по плану, а как душа поет. Вот и этот был странный, хоть и изрядно разваленный. А вторая часть дома – какие-то резервуары непонятные. Вглубь, под землю уходят. Зашли. Поднялись на верхний этаж. Там обычно неформалы сидят, но в тот день никого не было (кстати, именно оттуда мост на купюру и снимали. С этой точки часто ходят Амур фотать). Стою, на реку нашу любуюсь. Вдруг Людка бросает:

– А ты знаешь, почему этот дом называют башней архитектора?

– Не знаю, – буркнул я.

– Говорят, что один архитектор хотел построить прекрасный дворец. А большевики, увидев, что не могут его использовать по назначению…

– А что они хотели?

– Неважно. Это легенда. Ты слушай.

– Хорошо.

– Так вот. Большевики разозлились и решили его не просто расстрелять, а замуровали где-то здесь в стену. Поэтому дом не могут ни закончить, ни разрушить. Это душа архитектора им не дает. Потому здесь люди пропадают. Просто входят в башню архитектора и не выходят.

– Веселая история, – улыбнулся я.

– Грустная. Пойдем, я тебе покажу, где стена архитектора. Там, где он замурован.

– А надо? Все-таки уже темнеет. Может, в следующий раз?

– Андрей, ты не понимаешь. Никаких следующих разов не бывает. Есть только сейчас.

Она схватила меня за руку и потянула куда-то в сторону резервуаров. Поплутав по руинкам, ловко обходя экскременты разных эпох, наверняка имеющие историческую ценность, мы оказались в небольшой комнатушке над провалом, уходившим куда-то в темноту.

– Пошли быстрее, – крикнула Люда, перебежала по хлипкому деревянному мостку и скрылась в дверном провале. Делать было нечего. Я вступил на мостик. Видимо, он не был рассчитан на мой вес. А может быть, я просто особо везучий. Только доска скрипнула и переломилась. Я полетел вниз, в темноту. Обо что-то изрядно ударился. В голове вспыхнуло. За вспышкой наступили кромешная тьма и боль. Я отключился.

Глава 2. На Илимском волоке. Время пока непонятное

Болело плюс-минус все. В голове стучали молотки. И так, знаете, навязчиво и больно стучали. Перед глазами колыхался туман. Где я? В больнице? Поскольку болит все, то явно не на том свете. Я попытался закричать, позвать кого-нибудь. Есть же у них какие-то обезболивающие – пусть вколют скорее! Терпения нет. Вышел какой-то невнятный хрип. Постепенно марево от глаз отступило, но яснее не стало. Я лежал на чем-то мягком, но непонятном. Явно не на постели. Запах от всего этого мягкого шел какой-то прелый и неприятный. Причем, это мягкое отчетливо покачивалось, двигалось. Перед глазами поплыло чье-то лицо, только на Люду оно было не похоже. Сначала показался какой-то не вполне понятный старик восточной наружности – в странной одежде наизнанку, в сапогах, натянутых явно и демонстративно наоборот. Он что-то говорил, но слов было не разобрать. Да и само «изображение» старика как-то не выстраивалось, то и дело шло рябью, в расфокусе.