Кузнец (СИ) - Бляхер Леонид Ефимович. Страница 66

Армия, конечно, не была стянута в одно место. Воеводство огромное. Три сотни стояло в Забайкалье. Нерчинск, Селенгинск, Верхнеудинск – в каждом из них был гарнизон. Две сотни стояли в Нерчинске, возле которого велась разработка серебряных руд. По полсотни стояло в двух других острогах. Сотенный гарнизон стоял в Албазине. В Кумарском остроге стояла сменная полусотня из Благовещенска. Десяток был в Бурейском остроге. Поставили небольшой острожек с десятком казаков и у впадения Биры в Амур. Остальные силы были сосредоточены в двух крупных городах. Из Хабаровска уходили сменные отряды в Косогорский острог у Сунгари и в острог Уссурийский. В каждом остроге пушки, на опасных направлениях пулеметы, гранатометы. Есть пятнадцать гранатометов. Ну, не тех, что были в непобедимой и легендарной, но гранату шагов на сто забрасывают запросто. Зато заряжать их в три раза быстрее, чем пушки, да и делать проще. Шестнадцать гатлингов, переделанных моими умельцами, тоже сила изрядная. С ностальгией вспоминаю свои первые три пушки.

Есть и военный флот. Не бог весть какой: два десятка кораблей с фальконетами на каждом. Да не по одному орудию. От четырех до десяти пушек. Это не Роял Нави, но для Амура вполне солидная защита. Число торговых и почтовых судов уже перевалило за сотню.

В последнее время я продвигал мысль о всеобщей воинской обязанности. Ну, не совсем, как в СССР. Тут другое. Мужчина-сибиряк обязательно оружием владеет. Если его пару месяцев строем погонять, научить команды понимать, то будет у меня на всякий пожарный случай военный резерв. Пацан сказал – пацан сделал. Так и вышло. Я сказал, а Макар сделал. Теперь каждый житель Приамурья мужска пола до тридцати лет «приходит в воинское учение». Получилось еще и больше пяти тысяч резервистов. Оружия хватит и на них.

А как у меня стало с экономикой войны – мечта поэта. Мы не просто делаем оружие. Имеет склады близ Хабаровска и Благовещенска, забитые патронами. При них охрана. В острогах этого добра по потребности. В принципе, сейчас патроны могли бы и сами делать. Но мы как-то с Климом прикинули. Выходит, что у китайцев закупаться дешевле. Вот производство пороха мы наладили. Противное дело. Зато полная независимость. Порох дымный, хреновый. Но и тот, что нам привозили, был не лучше.

С населением и, вообще, полный ажур. В прошлом году посчитали, вышло сорок три тысячи человек обоего полу. Кто тут русский, кто даур, а кто солон – пусть дома разбираются. На русском языке говорит, подати положенные платит. Остальное пусть сам решает. Есть казаки, есть крестьяне, охотники, рыбаки, есть мастеровые. Даже собственные торговые люди появились. Подати мы думали оставить десятинные. Потом посчитали, можно и снизить. Торговые пошлины, продажа товаров с казенных мастерских нас вполне обеспечивают. Теперь подать платят в пятнадцатую часть. А переселенцы первые два года и вовсе не платят. Пусть обживутся. О таком изобилии я не мог и мечтать. Это тебе не первые семьи крестьян. Только кричать об этом я не спешил. Как-то привык, что чем меньше о тебе знают, тем лучше. Определила Москва размер ясака – выполним и перевыполним. Остальное – наша забота. В Пекине и даже в Гирине, новой ставке наместника, о наших возможностях тоже лучше знать поменьше.

Первые деревеньки у нас все вдоль реки стояли. Их и теперь по рекам больше. Но немало стало и деревень, которые от реки неблизко. Где-то земля лучше, а где-то охота привлекает. Тут мы и стали думать. Решили дороги строить. Строили миром, а мастера помогали и направляли. Теперь от каждой деревеньки до реки дорога есть – удобно. Вот между деревнями – это уже сами. Мужики живут богатые. А чего не богатеть на вольной земле?

В городах мастерские, лавки уже десятками считают. Кроме оружейных все больше по диковинкам специализируемся. Ювелирка наша, чеканка, зеркала, посуда на всю Сибирь гремят. Да что там – на Сибирь. Из Китая от заказчиков отбоя нет. Сукна наши оптом берут. Берут и крестьянские примочки, что умельцы в Благовещенске делают.

Все бы хорошо, только года идут. Уже вся голова белая. У Люды тоже нет-нет, и блеснет седина. Не подумайте, что меня это как-то пугает. Она сама больше переживает. Дети уже не малые. Андрейка казаком служит. Нечего ему по воеводскому двору шляться. Маша пока мала, но через пару лет чую отбоя от женихов не будет. А там и внуки пойдут. Так бы жить и жить.

Только такой покой и такое счастье вечными не бывают. Маньчжуры прекратили внутреннюю грызню. Молодой император через иезуитов смог приобрести пушки поновее, ружья. Тем оружием побить своих врагов. Захватил он и последний осколок Мин – остров Тайвань. Построил он плотины на реках Янцзы и Хуанхэ, где главная житница у них была. Голод в стране прекратился. Враги от такой беды чуть не сами разбежались. Назвал император свое правление Канси – процветающая и лучезарная. Типа, в его правление все будут исключительно счастливы. Поначалу так оно и было. Флот торговый построили. Со всем миром торговать стали. Только было так не очень долго.

Победив врагов внутренних, начал император оглядываться вовне. В начале, конечно, он увидел больших соседей – монголов, вьетов, а главное – огромную империю ойратов от Тибета до Байкала, от Бухары до Халха. И, вы не поверите, ойраты тоже хотели власти над Халхом. Точнее, хотел один ойрат, которого звали Голдан-Бошогту. Только так вышло, что именно он был их ханом, да еще и благословленным самим Далай-ламой. Словом, намечалась грандиозная заварушка.

Но тут рядом маньчжуры заметили и нас, не очень больших, скорее, даже маленьких. А, заметив, решили уничтожить. Стали требовать, чтобы мы ушли за Байкал-море, за Становой хребет. Пара посольств, направленных в не самое лучшее время из Москвы в Пекин для урегулирования споров, к успеху не привели. Может быть, для турков, поляков или немцев наши переговорщики-дипломаты и годились, но для Поднебесной они были совершенно профнепригодны. Иезуиты, которые у императора были в советниках, обставили их в два счета, обошли, как стоячих.

И вот, над Приамурьем, над моим Приамурьем начали сгущаться тучи. В Гирин из Пекина прибыл любимец императора, некогда его личный телохранитель, позже – командир роты телохранителей императора, а теперь лорд-наместник Лантань с трехтысячным отрядом знаменных войск, артиллерией, отрядами корейских стрелков, деньгами и полномочиями. Такой цинский капитан де Тревиль. Тучи стали не просто сгущаться, а нависли черным крылом. Поначалу оно и не заметно было. Но потом уже захочешь, а не заметить не выйдет. Надо было что-то решать.

Я сидел дома, на военном совете. В комнате собрались мои самые ближние люди, те, чьим трудом создавалось это воеводство. Прибыли приказчики из Нерчинска и Албазина. Прибыл Тимофей, который сидел приказным в Благовещенске. Были, конечно, люди военные. Был и наш «министр торговли» Артемий. Много, кто был. Даже Макаров сын Лешка и мой Андрейка сидели в комнате. И не по праву сыновей, а как приказные Косогорского и Уссурийского острогов. Почему здесь, а не в приказной избе? Все просто – мне лениво. Я старый, шестой десяток уже, могу себе позволить. Честно сказать, тема была уж очень неприятной.

Первое, на что обратили внимание все, к концу лета с торга исчезли богдойские купцы, не пришли караваны наших партнеров. Не смертельно, но это был звоночек. С жителями Маньчжурии мы торгуем уже много лет. Конечно, кто-то мог заболеть, утонуть, разориться. Но такого, чтобы не прибыл никто еще не случалось. Наши караваны, которые ушли к ивовому палисаду, вернулись не солоно хлебавши. Из Поднебесной не было ни одного купца. Маленький чиновник на торге отводил глаза, что-то бормотал про неурожай и дальнюю дорогу. Было понятно, что врет.

Потом какие-то гордые птицы попытались пройти из Сунгари на Амур. Причем, на приказ остановиться ответили стрельбой. Понятно, что наши ребята обиделись. За пару выстрелов их скорлупку потопили, а орлов доставили в Хабаровск. Степан подержал их пару дней в холодной избе без еды и воды, а потом расспросил. Узнал многое. А вчера до Косогорского острога добрался наш агент. Был он зол, голоден и оборван, шел через леса. Словом, дошел. Его тоже сопроводили в Хабаровск. Сопоставив все, Степан прибежал ко мне. Я же позвал своих ближников. Теперь Степан и обрисовывал задницу, в которую мы попали.