Секретарь старшего принца (СИ) - Свадьбина Любовь. Страница 34

Я чуть не подскочила: не знала, что вампиры Лунной Федерации тоже ищут этих тварей.

– И тогда мне… не осталось места в этом всём. Я был слишком юн, не имел права голоса, отец настроил защиту дворца так, чтобы меня не выпускало за пределы парка, и велел беречь себя… – принц Элоранарр горько усмехнулся. – Потому что нас, Аранских, осталось только двое. Лина он напрочь игнорировал. Даже имя брату давал я.

В этот раз я подавила желание придвинуться и погладить принца Элоранарра по плечу, вместо этого допила вино из своего бокала, а принц вдруг встряхнулся, вытащил вторую бутылку и налил нам обоим.

– В общем, расследование шло, отец бесился и всех подгонял, Заран занималась малышом, а я сходил с ума. Единственным, кто поддерживал меня в тот период, был придворный менталист Мэлар Никсэ.

От удивления у меня приподнялись брови: принц был в хороших отношениях с менталистом? С менталистом-предателем… Сердце стыло от дурного предчувствия.

– Казалось, Мэлар понимал меня так, как не может человек понимать дракона. Это он ставил мне ментальный щит правителей, он был в моей голове, хоть и должен был стереть воспоминание об этом, но это ведь накладывает отпечаток – прикосновение к чужому сознанию. Да?

Мне хотелось ответить «да», но я ограничилась нейтральным:

– Наверное.

Халэнн не мог знать этого наверняка.

– Мэлар Никсэ говорил со мной, утешал меня, притворялся моим другом. А когда отцу пришло известие, что один из убийц мамы найден, и он ушёл из дворца вместе с Дарионом, именно Мэлар Никсэ оказался рядом, именно он помог мне справиться с гневом, убедил, что я ничего не теряю от того, что не пошёл с отцом, потому что… – у принца Элоранарра перехватило дыхание. Он прижался губами к бокалу, но не сразу сделал глоток. Осушил бокал в несколько этапов. – Потому что настоящий убийца мамы прячется во дворце. Он говорил-говорил-говорил, и его слова просачивались сквозь кожу, вгрызались в мой разум, всё прочее заволакивало туманом, я видел только его синие-синие, как зимнее небо, глаза. Я слышал только Мэлара. Я верил каждому его слову. Я знал, что он прав, знал, что убийца во дворце, и мой долг – уничтожить его, убить, обратить в пепел.

Меня почти парализовало от ужаса, я едва дышала, теперь во все глаза глядя на смутную фигуру принца Элоранарра, прячущегося в полумраке. Сквозь щит правителей поставивший его менталист может незаметно проникнуть только в том случае, если он каким-то образом сохранил память о том, как его ставил. Но по всем законам, по клятвам крови, которые дают менталисты перед этой сложной работой, они должны уничтожать воспоминание о том, как ставили щит, чтобы ни у кого не оставалось ключа к нему.

Мэлар Никсэ каким-то образом этот ключ сохранил. При этом… мой дедушка, Эштран Сирин, должен был проконтролировать, чтобы этого не случилось. Так же как Мэлар Никсэ должен был контролировать в подобных ситуациях моего деда.

– Потом всё было как в тумане, только голос Мэлара Никсэ звучал в голове, приказывая убить, уничтожить, спалить. Я… не осознавал себя, не контролировал, ничего не мог сделать, – руки принца задрожали, бокал нервно отражал отблеск каминного огня. – Меня просто не существовало, я был как голем бездушный и бездумный, двигающийся к неведомой цели. Я действительно не помнил себя. Не помнил совсем. Меня не было, понимаешь?!

Я судорожно кивнула. Принц Элоранарр хрипло продолжил:

– Я очнулся закопанным в землю по самое горло, каменные големы и тиски гвардейцев удерживали меня в саду под землёй, Дарион – Дарион, который клялся защищать меня! – сидел на моей шее, его увеличенные каменной бронёй руки сдавливали мне горло, меня почти задушили, а передо мной в короне из кристаллов стоял архивампир Санаду, глава Лофтийского кантона. Мои челюсти были в каменных и металлических тисках, я даже огнём дыхнуть не мог, пока Санаду впивался ядовитыми когтями мне в нос и спрашивал-спрашивал-спрашивал: «Ты чувствуешь боль? Чувствуешь? Чувствуешь?» А я правда не чувствовал боли, хотя пахло кровью. Я не понимал, за что со мной так, что происходит. Думал, что вампиры напали на нас и захватили империю, а Санаду давил на меня своей ментальной магией и всё спрашивал, больно ли мне. И когда я наконец ощутил боль, я вспомнил Мэлара Никсэ и туман, охвативший меня, беспамятство. Я понял, что с моим сознанием, несмотря на щит правителей, что-то сделали. Мне не пришлось ничего говорить, Санаду всё почувствовал, выдернул свои когти и сказал: «Поверхностную установку я снял, но надо смотреть глубоко под щитом. Выбирай, мы доламываем его или отправляемся за Никсэ?» Он говорил не со мной – с Дарионом, который, наконец, перестал меня душить. И Дарион выбрал ловить Никсэ. «Я по-прежнему не могу связаться с императором, – сказал тогда Дарион. – Придётся запереть принца. Помоги». «Долго его контролировать я не смогу», – предупредил Санаду. Моё тело перестало мне подчиняться. Земля расступилась, каменные тиски обросли ногами и потащили меня через сад к Башне порядка. Когда меня вносили, я уже мог чуть шевелиться, но меня просто швырнули внутрь и заперли. Каменные тиски, лишившись магической подпитки, спадали, с носа капала кровь, раны жгло. И кругом был чёрный камень, будто усыпанный звёздами. Я был один и даже не понимал, почему меня заперли, что я такого натворил.

Принц Элоранарр откинулся на спинку дивана и запустил пальцы в волосы, стиснул их. Он молчал, от него волнами распространялся запах раскалённого металла. Кажется, но снова был там – в Башне, один, потерянный, испуганный.

– Как долго вы там пробыли?

– Неделю, – тихо ответил принц Элоранарр. – Я когти наполовину сточил, пытаясь процарапать дверь. Рычал. Бросался на стены. Я боялся за свою семью. Боялся, что Дарион предал нас, и все мертвы, остался только я, хотя это было иррационально: если бы нас хотели уничтожить, меня бы не заперли в Башне порядка, а убили, но проклятое сияние стен сводило с ума, мне такие мысли в голову лезли, что вспоминать тошно. Я не спал, ежесекундно ожидая нападения. Я натуральным образом сходил с ума от неизвестности. Ты понимаешь, о чём я говорю.

– Да, – едва слышно отозвалась я и на этот раз снова придвинулась, коснулась его похолодевшего плеча. – Прекрасно понимаю.

Он потянулся взять меня за руку, но я поспешно отодвинулась.

– А потом в Башню порядка пришёл отец и твой дедушка – Эштран Сирин.

Меня обдало холодом, фрагменты головоломки сложились, окончательно разъяснив отношение принца Элоранарра к менталистам и Сиринам, оставив чистейшее недоумение: как он вообще согласился дать мне хотя бы испытательный срок?

– Отец придавил меня к полу и сковал взятыми под контроль камнями, до этого державшими меня в земле, – продолжил принц Элоранарр. – Эштран Сирин… кстати, ты знаешь, что у тебя его глаза?

– Знаю, – тихо отозвалась я, желая только одного: забиться в самый дальний уголок комнаты и не слушать того, что принц скажет дальше.

– Он посмотрел мне в глаза и, напевая песню подчинения, стал ломать мой щит правителей. – Голос принца Элоранарра изменился, проминался под эмоциями, норовил сорваться, а ещё в нём было просто море презрения. – Это длилось часы. Его голос ломал мою волю. С меня будто сдирали шкуру слой за слоем, невидимые пальцы проникали в голову, царапали, перебирали мозг, выворачивали меня наизнанку. Моя память… тайны, желания, чувства, страхи, всё потаённое и сокровенное было выдернуто, препарировано, выпотрошено, перекручено, промыто, перекрашено. И сложено обратно в меня. А сверху закрыто новым ментальным щитом правителей в исполнении Эштрана Сирина. Только из Башни порядка вышел уже не я.

Тошнота подкатила к горлу от его слишком яркого описания этой процедуры. Принц Элоранарр был прав: после взлома щита правителей никто не остаётся прежним.

– Я чувствовал эту разницу, понимаешь? Я знал, что стал другим. Знал, что иначе реагирую на привычные вещи. Я больше не превращался спонтанно. Многие любимые книги стали казаться мне глупыми. Лин… мой маленький Лин, при виде которого раньше моё сердце радостно трепетало, казался мне чужим. И когда мне сказали, что из-за установок Мэлара Никсэ я едва не убил его и сломал руку защищавшей его Заран, я почти ничего не почувствовал к нему, лишь благодарность ей за то, что я не стал убийцей. Это было так страшно: не чувствовать любви, от которой раньше наворачивались слёзы. И отца… я больше не… не уважал его. И хотя что-то прежнее во мне сохранилось, я не мог отделаться от ощущения, будто нахожусь не в своей шкуре, будто я тень самого себя или застрял в кошмарном сне в теле, которым не могу управлять полностью… У меня до сих пор иногда такое ощущение… Вот поэтому я не люблю мозгоедов.