Второй шанс-IV (СИ) - Марченко Геннадий Борисович. Страница 9

А вот и он, лёгок на помине. Даже слегка запыхался. Шикнул на снова начавших было собираться любопытных, кивнул на стонавшего Вольдемара:

— Ну как, отжил голубок? Сейчас его оприходуют.

— Спасибо вам, — наконец вспомнил я, что нужно поблагодарить человека. — К сожалению, не знаю вашего имени…

Он пристально посмотрел мне в глаза:

— Оно тебе и не нужно знать.

Дальше он ничего сказать не успел — появился жёлтый «УАЗ» с синей полосой на боку и мигающей колбой проблескового маячка на крыше, но с выключенной сиреной. Задняя часть спецтехники представляла собой автозак. Из машины выбрались сержант-водитель и пассажир в звании старлея.

— Что тут у нас? — немного усталым голосом поинтересовался старший лейтенант и кивнул на лежащего Вольдемара. — Этот, что ли, хулиганит? Вольдемар? С чего это он вдруг?.. А кто наряд вызвал, вы?

— Да, я.

Мой спаситель достал из-за пазухи корочки, развернул их перед носом старлея, тот тут же подобрался, покосился на меня.

— А это, я так понимаю, пострадавший? Сильно он тебя, парень?

— Пока не знаю, — уже не так сильно просипел я и снова потрогал горло. — Сначала скребком пытался зарубить, потом душить начал. Спасибо товарищу прохожему, выручил.

Я кивнул в сторону чуть засмущавшегося чекиста, и милиционеры поглядели на него с уважением.

— Может, в больницу?

— Да, думаю, нет такой необходимости, спасибо, я лучше домой.

— А заявление?

— А нужно?

— Так ведь как мы оформим задержанного без заявления пострадавшего?

— Лейтенант, давайте я провожу парня до РОВД, там и напишет, а этого пока везите в обезьянник, а завтра уже будет видно, куда его — на допрос или в психбольницу, — предложил обладатель корочек.

Так мы с ним вместе и двинулись вниз по Московской, а через четверть часа я уже писал заявление. Как выяснилось, первичное заявление может подать даже несовершеннолетний без взрослых представителей — их присутствие будет необходимо в суде, если до него, конечно, дойдёт дело. В нашем варианте — далеко не факт, учитывая то, что преступник состоит на учёте в психоневрологическом диспансере.

Мой спаситель всё время находился рядом, и когда мы вышли из РОВД, предложил проводить меня до дома.

— А вы знаете, где я живу? — поддел я его. — Может, мне в Арбеково нужно ехать.

— Не говори глупостей, — хмыкнул он.

— Ну да, что это я… Ладно, провожайте. Может, всё-таки познакомимся?

— Хм… Ну, можешь называть меня Виктором Анатольевичем.

— Максим… Ну да вы и так знаете. А вы что, меня от дома моей девушки пасли? Я, честно говоря, слежки не заметил.

— Максим, не задавай глупых вопросов. И что это за выражение — пасли? Где ты нахватался таких слов?

— Вы прямо как моя мама, — хмыкнул я. — Правда, в последнее время она обходится без нравоучений… Ладно, спасибо ещё раз, если бы не вы — придушил бы он меня, как пить дать. Кстати, что грозит Вольдемару?

— Для начала пройдёт психиатрическую экспертизу. По идее, его нужно отправлять на принудительное лечение. Он же дурачок, наблюдается в психдиспансере, так что от уголовного преследования освобождается априори.

Виктор Анатольевич проводил меня до самого подъезда, когда прощались через рукопожатие, я поймал любопытные взгляды пенсионерок из соседнего подъезда, выгуливающих во дворе своих внуков. Сейчас на парочку что-нибудь насочиняют. Хорошо ещё, в это время нет такого падения нравов, как это случилось в прежней истории после развала СССР, а то бы ещё небось и однополую любовь приплели.

Дома я ничего про нападение говорить не стал, ни к чему родителям, а особенно маме лишние волнения. Может быть, они и вообще не узнают об этом происшествии, разве что, когда уже придёт повестка в суд. По логике вещей душевнобольного всё равно ведь должны судить, но перед этим он обязан пройти психиатрическую экспертизу. Посмотрим, нечего раньше времени коней запрягать.

— Максим! — встретила меня мама настороженным взглядом, когда я разделся в прихожей. — Что это у тебя за пятна на шее?

Хотел было глупо пошутить про засосы, но всё же решил сказать правду. Рано или поздно мама, наверное, всё равно узнает про этот инцидент. Постарался только не слишком сгущать краски. Мол, успел только за шею схватить, но тут прохожие помогли, скрутили дурачка и милицию вызвали. Пришлось даже заявление писать на Вольдемара.

— Господи, да что ж это делается?! Средь бела дня мальчика чуть не задушили!

— Ну, не средь бела дня, а средь тёмного вечера, скорее, — отшутился я. — И какой я мальчик? Ростом уже с отца, а плечами так и пошире.

— А с голосом что у тебя, ты из-за этого сипишь?

— Наверное… Да не переживай ты так, ма, всё пройдёт.

В общем, она ещё долго не могла успокоиться, в итоге даже Тане позвонила, нужно ей было перед кем-то высказаться. О Таня, моя первая женщина, обладательница потрясающей груди… Хм, что-то я совсем не о том думаю. Хотя… Как поглядеть, в моём возрасте уже как раз о том.

Пока она изливала душу подруге — совратительнице малолетних, я смывал под душем ужасы минувшего вечера. Вытираясь, поразглядывал в зеркале синяки на шее. Ещё один кровоподтёк наливался на спине, напоминая об ударе металлическим черенком скребка. Завтра придётся под джинсовую куртку в училище надевать свитер с высоким воротником.

— Мам, а что у нас на ужин? — спросил, появляясь из ванной.

К моей вящей радости, на ужин была картошка-пюре с сарделькой, и особого дискомфорта от поглощения еды я не испытал. Когда мама поинтересовалась, почему я игнорирую хлеб, честно сказал, что твёрдую пищу глотать пока больно. И вообще надо есть меньше мучного. А то, мол, в свою весовую категорию попадать перестал.

— Глупости какие, ты растёшь, тебе наоборот нужно больше хлеба и мяса есть.

— Так я мясо ем, это белок, он полезен, от него мышцы растут. А в мучном углеводы, от них только жир прибавляется.

— Ну не знаю, в моём детстве и хлеба не всегда хватало, а мясо мы хорошо если раз в неделю ели… А как же ты послезавтра петь будешь? — сменила она тему. — У вас же, ты говорил, директору училища песню какую-то принимать должен.

— Надеюсь, за пару дней голос восстановится, в крайнем случае Валька споёт.

Но это, конечно, совсем крайний вариант. Валя припев знает, там мы на два голоса поём, а вот с куплетами… Если что, придётся ему по бумажке петь.

Сегодня, кстати, Юрка опять завёл разговор про то, что не пора ли нам, молодым талантам, начать уже концертную деятельность? Учитывая дефицит свободного времени, когда мне приходилось разрываться между музыкой, боксом и литературой, да ещё полдня в «рогачке» просиживать, я к этой идее отнёсся без особого энтузиазма. Но, глядя в загоревшиеся глаза соратников, не смог утопить огонь их надежды в болоте собственной рутины. Обещал подумать над предложением.

После ужина сел было за тетрадь, чтобы накидать дальнейшую сюжетную линию в истории с Платоном Мечниковым, но после недавних событий в голове царил полный сумбур. В итоге присоединился к маме, в одиночестве смотревшей в зале «Служебный роман» — после программы «Время» началась вторая серия. Сел рядом на диван, прижался к ней, она принялась гладить меня по волосам, не забыв поцеловать в макушку, как когда-то в детстве.

— Ой, ну какой же негодяй этот Самохвалов! — воскликнула мама, когда главный отрицательный персонаж фильма попросил передать в местком письма с признаниями любви от бывшей сокурсницы, а теперь подчинённой Оли Рыжовой в исполнении Немоляевой.

Тут меня что-то и понесло. Я прочитал маме целую лекцию о том, что Рыжова сама во всём виновата.

— Какого фига она продолжает с упорством ползущего на окопы танка домогаться Самохвалова, когда он уже не раз давал ей понять, что между ними ничего быть не может?! На Западе это называется харассмент, за домогательство у них могут и в тюрьму посадить. Конечно, предавать огласке письма — та ещё гнусность, но изначально именно Рыжова повела себя в корне неправильно.