Ливонская партия (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич. Страница 10

Да, католические священники имелись на Руси. Но в Москве. И числом едва ли в два десятка. Они обслуживали дипломатические миссии и спутников супруги короля — Элеоноры. Да и ей самой требовался духовник. Но дальше Москвы они не уходили.

А тут — целая толпа «мужиков в рясе». Крест подняли. Да и идут так.

И что Иоанну с ними делать?

Так-то понятно, хотелось спустить татар, чтобы порубили их в капусту. Но за что? Формально-то никакого вреда конкретно эти священники не сотворили. А нервное напряжение от старых выходок уже не имелось. Люди как-то уже подзабыли. Может быть и нет, но накала страстей уже не наблюдалось и раздражение у многих заменялось любопытством…

Подошла процессия к самому кремлю. Остановилась. И начала псалмы петь.

— Полчаса уже поют, — мрачно констатировал Иоанн, глянув на песочные часы. — Чего они хотят?

— Так выйди к ним. Спроси. — осторожно предложил митрополит.

Иоанн остро взглянул на него. И ежу было понятно — сговорился собака. Не мог Мануил решиться на такую авантюру, не подготовившись здесь и играючи лишь «от бедра». Ведь крестный ход встретили и снабдили провиантом. Да и в самом Смоленске все ладно прошло. С какой радости этих ходоков вообще кто-то пропустил к Москве?

Король немного пожевал губы, испытывая острое желание извлечь свою эспаду из ножен, с которой он не расставался, и снести Фоефилу голову. Это было бы сложно. Все же не тесак. Но ей Богу — он бы постарался. Хотя там даже разок по шее хватит — до позвоночника рассадит.

Видимо Феофил что-то такое во взгляде Иоанна почувствовал, поэтому опустился на колени и тихо-тихо прошептал:

— Прости Государь. Но эта вражда стала затягиваться. Я не мог иначе поступить.

— Не мог или не хотел?

— Ты и сам эти слухи слышишь. Народ ропщет. Ты ведь ни к папежной вере не переходишь, ни христианства не держишься. Нельзя так.

— Я сам знаю, что можно, а что нельзя, — предельно холодно произнес Иоанн.

— Посланцы иноземные шепчутся. Бояре болтают. Крестьяне ропщут. Нет в том порядка. Опасно так дальше жить. Поговаривать злые языки стали, что де Антихрист ты. И всем рот не заткнуть.

— Они бы еще Спасителем меня назвали, — раздраженно фыркнул Иоанн. — Его вторым пришествием. Дикари.

— И называют. Ты же воскрес на третий день.

— Рассказывай, — раздраженно прорычал король, отмахнувшись от этого бреда.

— Что, Государь?

— Все рассказывай. Что задумали?

— Только лишь помириться…

— Лжешь собака! — все-таки выхватив эспаду прорычал Иоанн. — За дурака меня держишь!? Мануил восстание в Константинополе организовал. Разгром там страшный учинил. Что, просто так? Просто чтобы помириться? Сам-то веришь в этот бред!?

— Государь…

— Правду говори, пес! Правду! Что удумали!?

Спустя полчаса мрачный и раздраженный король Руси выехал из ворот навстречу крестному ходу с богатой свитой сопровождения. Подле него сидел на коне Феофил с хорошим таким бланшем на поллица. Не удержался Иоанн. Приложился. Но митрополит светился как новенькая монетка и ничуть не стеснялся своего «украшения».

Вперед вышел Патриарх Мануил, ведя на цепи Дионисия — бывшего Патриарха, при котором и Иоанна пытались извести, и мать его с отцом сгубили. Причем Дионисий не упирался. Он смиренно брел, понурив голову. А как речь зашла, так и повинился, что недосмотрел за проказами. Недосмотрел, но не отдавал приказы. Они с Мануилом в один голос заявили, что все это проказы Виссариона Никейского, ныне покойного, что крайне удобно.

А дальше пошли подношения. Такие подношения, от которых Иоанн даже дар речи потерял, не веря в то, что видит их. Как, впрочем, и остальные.

Они положили перед конем короля саккос и лорум Константина XI[1], последнего Василевса, а также его меч и прочие многие личные вещи. В том числе и доспех, что Мехмед сохранил себе на память. Потом возложили поверх стемму и пурпурные котурны Юстиниана Великого. Скипетр, два церемониальных меча, два копья ритуальных и два щита эмалированных, что приписывались ими Константину VII Багрянородному.

Когда закончились собственно инсигнии и прочие ценные вещи Василевсов, начались всякого рода духовные артефакты. Например, жезл Моисея, меч царя Давида, рука Иоанна Предтечи, фрагмент животворящего креста и так далее.

Вся толпа, что стояла на площади и наблюдала за происходящим, уже минут через десять опустилась на колени и крестилась. И спутники Иоанна многие также поступили. Для них, для людей, которые на полном серьезе верили в Бога, не то, чтобы прикоснуться, а даже увидеть столь сокровенные вещи — уже чудо.

А потом, после церковных артефактов невероятной для верующих ценности, пришел черед обычного бабла. Мануил прекрасно понимал, что нужно умаслить не только толпу, ради которой все эти реликвии он и нес с собой, но и короля, а он был весьма и весьма прагматичным человеком. Поэтому перед Иоанном Патриарх выставил четыре сундука с самоцветами да жемчугами, да ювелирными изделиями всякими, которые похитил во дворце Мехмеда и кое-каких крупных храмах. А потом еще дюжину сундуков с монетой. Простой и бесхитростной монетой. По большей части, конечно, серебряной акче[2], но имелось и золото — целый сундучок султани[3] — монеты, полного аналога флоринов. И сундучки, надо сказать, получились очень немаленькие. Каждый несли на специальных носилках по восемь мужчин, принимая их с подвод. Иначе не поднять.

Ну и книги Мануил не забыл.

Он отдал распоряжение и вперед вывели два десятка подвод, заполненные книгами.

— Здесь мудрость многих веков Римской Империи! — торжественно он возвести. — Девять сотен и семь десятков книги, и еще три сверху! Все самое лучше, что удалось спасти из древнего города Константина, после разграбления его неверными! И две сотни семнадцать книг на языках арабском да персидском. Что есть мудрость, накопленная в песках.

Иоанн смотрел на эти подводы и не верил своим глазам. Золото, самоцветы с жемчугами, мощи и духовные артефакты невероятного славы, инсигнии… все это меркло перед подводами, что привез Мануил. Ему хотелось все бросить и побежать к книгам. И сесть их разбирать, смотреть… Но он сдержался.

Тем временем Мануил извлек из позолоченного чехла большой пергамент. Развернул его. И начал читать. Это было решение Поместного Собора Константинопольского Патриархата. Итог его заседания, из-за которого Мехмед и решил их разогнать.

Вдумчиво Мануил читал. Громко.

А рядом стоящий русский, десять лет как ушедший на Афон, переводил. Предложение озвучивал Мануил на греческом. Предложение — этот священник, но только уже по-русски. Он же переводил все слова Патриарха и ранее, ибо глотку имел луженую и грудную клетку мощную, отчего голос его зычно разносился над округой.

Под финиш, на сладкое, осталось признание Комнинов — последним законным и честным домом, что правили Римской Империей. И Иоанна его главой, ибо в нем текла кровь не просто Великих Комнинов из Трапезунда, а еще тех — августейших. Как и кровь еще более древней и не менее честной да славной Македонской династии. Через что следовало банальность — Иоанн свет Иоаннович оказывался «единственным законным наследником Римского престола[4]». О чем Патриарх не забыл упомянуть. А потом перешел к перечислению тех людей, что под решением Поместного собора подписались. Хороший такой список. И подписи внизу. И печати привешены свинцовые. Все честь по чести.

— Твою мать… — тихо прошептал Иоанн себе под нос, ощущая, как у него кудряшки на заднице шевелятся. — Это же надо так вляпаться…

А перед ним, насколько хватало обзора, стояли на коленях люди. Все. И Патриарх, и его спутники, и обитатели Москвы, и гости.

[1] В некоторых исторических исследованиях он числится не Константином XI, а Константином XII. При этом Константином XI в них считается Константин Ласкарис, провозглашенный византийским императором 13 апреля 1204 года, бежавший в тот же день из Константинополя ввиду его захвата крестоносцами и никогда фактически не правивший Византией.