Последний стожар - Емец Дмитрий. Страница 12

– Иди сюда!

В кухне был погашен весь свет. По тёмному столу, как по водам ночного озера, медленно проплывала ладья с четырнадцатью горящими свечами. Круглые кремовые щиты, мачта из бамбуковой палки, парус из бумаги. Съедобные викинги, защищая шоколадные бороды, грозили Еве короткими вафельными мечами. Огонёк свечей от сквозняка шарахался то вправо, то влево. По кухне скользили причудливые тени.

– Вот… – сказала мама. – Женщина у нас одна на работе делает… Вообще-то она предлагала принцесс. Я, зная твои вкусы, предложила пауков и скорпионов, но у неё не было готовых форм, и мы сошлись на викингах. Вот этот вот главный, их конунг. Его предлагается съесть первым! С днём рождения, дочь!.. Задувай!

Ева дунула на свечи. Тринадцать погасли сразу, а огонь с четырнадцатой неожиданно перекинулся на бумажный парус, и он запылал так ярко, что бороды викингов закапали шоколадом. Мама ахнула и, выдернув парус вместе с мачтой, кинулась к раковине.

Потом они ужинали, отпиливая куски ладьи и пока щадя викингов. Ева готова была поспорить, что викинги за два дня останутся без ладьи, после чего всем отрядом перекочуют в холодильник. И у мамы и у Евы рот не откроется их съесть. А в субботу приедет папа, и викингам настанет конец. Папа герой и не терпит в доме посторонних мужчин. Правда, и сам в нём не живёт.

Мама то смеялась и шутила, то вдруг затихала и долго рассеянно смотрела в стену. У Евы под свитером в районе подмышки щекотно возился котошмель. Ева дёргала плечом, но котошмель всё не успокаивался. Он явно устраивался на ночь и рыл себе нору.

– Ты страдаешь? Ну что дедушка умер и с папой у вас всё не так… – внезапно спросила Ева.

Мама с укором взглянула на неё.

– Не знаю, – ответила она, немного помедлив. – У меня времени нет об этом думать. Наш школьный физик любил повторять, что, если бы человек умел бегать со скоростью двести семьдесят три километра в час, он смог бы передвигаться по воде как по суше.

– Это тот же физик, который рассчитывал, сколько взмахов ушами человеку нужно сделать, чтобы взлететь? – спросила Ева.

– Да.

– И сколько?

– Не помню точно, но очень много.

Быстро темнело. Солнце завалилось за трёхметровый соседский забор, да так там и осталось. Утром оно покажется уже из-за забора других соседей, который тоже таращится кучей камер. Когда однажды Ева забросила им на участок яблочный огрызок, соседи это зафиксировали и потом показали маме это ужасное деяние, заснятое на цифру и тщательно смонтированное. Чтобы они отстали, мама охала и притворялась рассерженной, а потом шёпотом сказала Еве: «Я думала, только наш пудель кукукнутый…»

Теперь Ева мельком подумала, что можно было бы попросить соседей посмотреть на камерах, не запечатлелся ли на них тот парень, прилипший носом к их стеклу… Нет, наверное, не стоит. Слишком хороший вечер. Мама просветлённая, и торт, и день рождения, и котошмель…

После ужина Ева поднялась к себе и открыла скетчбук, служащий ей дневником. В нём она рисовала, сюда записывала свои мысли, заметки о животных, вклеивала театральные афиши, меню из кафе. Сейчас Ева просто сидела на стуле и поглаживала ладонью плотную бумагу. Ей хотелось распутать клубок сегодняшнего дня, что-то зарисовать, записать, что-то для себя понять – но никаких сил уже не оставалось.

На часах было уже далеко за полночь.

– Надо сделать что-то великое! – тут Ева зевнула в первый раз. – Что-то такое замечательное, сильное, особенное! Что-то такое, чего никогда не было и что потрясло бы всё человечество! Даже не знаю… – сказала она и… легла спать.

Ночью Еве снились бредовые сны. Словно она, затаившись, сидит в тёмной комнате, а её ищет огромная рука. Вот она шарит повсюду, трогает предметы. Комната большая, но рука всё ближе, ближе…

И вдруг рядом что-то завыло, захлопало, послышались возбуждённые голоса. Все это втиснулось в сон, сон, не вместив новых впечатлений, треснул по шву – и Ева проснулась. На соседском участке случился переполох. Приехала полиция. Сполохи от мигалки озаряли забор. Мама вышла посмотреть, в чём дело.

– Говорят, кто-то к ним лез… Ужасно надоели, параноики! – сказала мама, зевая.

Ева напряглась.

– Кто лез? – спросила она.

– А я откуда знаю? На камерах какой-то бред… то бабки, то гномики какие-то… Их бы к нам в цирк! Вот где фокусники! Кладёшь пачку кофе в железный ящик, закрываешь на ключ. На другое утро открыла – полпачки кто-то отсыпал и на шоколаде следы зубов…

И мама легла спать. Через два часа Еву разбудил крик петуха. Петух жил в доме наискосок – у единственной более-менее нормальной соседки, у которой тоже не было камер и электрического забора. Петуха соседка купила два года назад, чтобы его зарезать. Не зарезала. Пожалела. Потом решила, что петух вошёл в возраст, и решила его женить. Купила ему курицу. Потом ещё курицу. Теперь кур у соседки было с десяток, а петух часов с пяти утра начинал радостно встречать рассвет.

Ева встала и отправилась кормить своих зверей и проверять, кто новый родился за ночь и кто кого съел. К сожалению, такие моменты происходили регулярно. Из дома она вышла пораньше, чтобы не ехать на ужасной электричке в 8:02, которую она теперь боялась. Кто знает – вдруг к ней каждый день прицепляют магический вагон?

Вот она родненькая электричка в 7:41! Вагоны красные, прекрасные! Люди ходят, люди бродят, люди голос подают. То контролёры толпой пробегут, то безбилетники, то кто-то с динамиком на груди продаёт свежую прессу. Эта электричка хорошая, шумная, а вот та, что в 5:40, – это тихая жуть. Как поезд на тот свет. В вагоне только четыре лампочки горят, все пассажиры сидят тихие, ссутуленные, все отдельно. Кто-то дремлет, кто-то себе шапку натянул на самые глаза – а за окном такая сосущая темень, такая слякоть, и дождь бежит по стёклам.

Ева доехала до вокзала, вышла и позволила толпе нести себя к турникетам. И тут она увидела их. Четверо мужчин и женщина. Они стояли немного в стороне, у колонн за турникетами, словно кого-то поджидали. Один, держа в руках большой фонарь, направлял рассеянный свет этого фонаря на толпу. Причём не хаотично ёрзал лучом туда-сюда, а держал фонарь так, что невозможно было пройти через турникеты, не попав в луч. У женщины в руках была книга с прорезью в обложке, и если кто-то казался ей подозрительным, она смотрела на него сквозь прорезь.

Остальные трое обеспечивали охрану – стояли за спинами этих двоих, держа в руках разные предметы. Один – туристический коврик, другой – большую подушку, а третий – дерево с обмотанными пакетом корнями. Предметы вполне невинные, но когда Ева посмотрела на подушку в первый раз, то наволочка на ней была в красный горошек, а когда во второй – красный горошек исчез, зато появились какие-то яблочки, причём даже близко не красные. Да и с деревом творились не меньшие чудеса. В первый раз оно смахивало на яблоню, а потом вдруг стало ёлкой.

Еву отделяло от турникетов метров десять. Проход в этом месте сужался, и люди, которым она мешала проходить, сердито толкали её в спину. Ещё немного – и силой толпы её должно будет пронести сквозь турникеты, где она сразу попадёт в луч, чего она почему-то боялась.

Ева попятилась, надеясь выбраться из толпы, и налетела на женщину, толкнув её рюкзаком с учебниками. Женщина не обиделась, даже напротив.

– Не пропускают? Дуй за мной! Ребёнка затолкали! Дорогу, граждане! – закричала она и, ухватив Еву за лямку рюкзака, потянула её за собой к турникетам. Ева отчаянно рванулась у неё из рук. Женщина, не отпуская, начала кричать ещё громче. Никогда люди не орут так громко, как когда пытаются сделать доброе дело, а им мешают.

На шум повернулся тот самый тип с фонарём – молодой, с чёлкой как у пони. Напряжённо заскользил глазами по толпе и вдруг вскинул фонарь, осветив подозрительное место. Испытывая неосознанный ужас перед этим лучом, Ева присела на корточки, укрывшись в толпе, а потом на четвереньках поползла назад к электричке.