Повезло. 80 терапевтических рассказов о любви, семье и пути к самому себе - Савельева Ольга Васильевна. Страница 13
Мы с Тютчевым и Толстым – не конкуренты, у нас разные целевые аудитории. Ваши нынешние ученики – моя целевая аудитория. Поэтому учителям нужно не игнорировать блогеров, а дружить с нами и читать нас. Мы же для вас как мостик к современным детям. Вы не хотели меня обидеть. И я не хочу обидеть вас, но все же напишу. Рада, что я не ваша ученица. Потому что для меня учитель – это человек, который учит новому и поддерживает в любом начинании, даже если ему очевидно, что человек ошибается. Никому нельзя обрубать крылья. Человек должен пробовать все, что ему кажется правильным. Я вот не люблю печь. Если я вдруг заделаюсь кондитером, никто не купит мои торты, и я быстро уйду из этой сферы. А за мои книги люди голосуют, их покупают, читают, за них благодарят.
Сейчас за читателя нужно бороться. Аудитория искушенная. Она пресыщена информацией, причем бесплатной, доступной: на, бери, читай. И вот эта аудитория – ваши ученики. Бесполезно заставлять их делать то, что им неинтересно. Они не виноваты. Но и учителя не виноваты, что больше не так авторитетны для учеников. Раньше учитель был человек – кладезь знаний. А теперь в кармане у каждого ребенка смартфон, и этот смартфон знает многократно больше, чем учитель.
Новые времена требуют новых классиков. Я не претендую, я констатирую. И это абсолютно нормально. Поэтому я уверена, что скоро мы встретимся на страницах ваших учебников. Во всяком случае, я об этом мечтаю».
Писатель – это тот, кого читают. Ты писатель не тогда, когда считаешь себя писателем, а когда писателем считают тебя другие.
Ты хорошая мама не потому, что считаешь себя хорошей мамой, а потому что так считают твои дети. Аллилуйя.
Кстати, именно поэтому вы держите в руках эту книгу.
Творог
Моя мама все решения принимала за меня. И не замечала этого.
Помню, мы шли с ней по рынку, по продуктовым рядам, выбирали молочные продукты. Мне тогда было лет 15.
Я – выше мамы на полголовы.
– Ты творог будешь? – спросила мама.
– Не-е-ет, – сморщилась я.
– Завесьте нам два кило, – сказала мама продавцу.
Я помню, как поймала в себе удивление: зачем ты спрашивала, если все равно купила?
– Я же сказала: не хочу творог, – нахмурилась я.
– Ты любишь творог, – пояснила мама.
– Да? – удивилась я. – А, ну тогда ладно.
– Да и полезный он. Там кальций.
Дома я ела творог, политый вареньем. И не знала, вкусно мне или нет. Но мама сказала, что я люблю творог. Значит, люблю.
Я не знала, как понять, что я действительно люблю и чего на самом деле хочу.
Я была не знакома сама с собой, потому что смотрела на себя глазами мамы и думала маминой головой. Любой грядущий поступок проходил фейсконтроль «Что скажет мама».
Если маме понравится – делай, если нет – отмена миссии.
Первые наши конфликты с мамой случились тогда, когда я вдруг взяла и – о боже! – настояла на своем мнении.
Причем в какой-то сущей ерунде. Типа этого творога. Просто взяла и сказала твердо: «Нет. Нет, мама, я не люблю творог!»
Мама опешила. Это плохой поступок, почти бунт. Он не прошел фейсконтроль. Мама заплакала и купила валокордин. Легла лицом к стене, накрылась одеялом.
– Когда я умру, – сказала мама, – оплачивай коммунальные платежи и подшивай квитки об оплате в зеленую папку.
Мне стало так плохо и так стыдно, что я бросилась к маме, отчаянно рыдая и умоляя ее не умирать. Ради меня.
Иметь свое собственное мнение, оказывается, очень накладно, сложно и больно. А иногда это настоящее преступление против родной матери. А кто мне дороже: мнение или мама? Конечно, мама. Ну так и о чем мы говорим?..
Маме мешало мое инакомыслие. Даже не инакомыслие, а просто «мыслие», не в унисон ее представлениям.
РАЗ МАМА СКАЗАЛА, ЧТО Я ЛЮБЛЮ ТВОРОГ, ЗНАЧИТ, Я ЕГО ЛЮБЛЮ.
Она зацеплялась за мое мнение, как за ржавый крюк. Натыкалась на него. Занозилась. Сердилась. Я быстро сдавала позиции, почуяв характерный запах валокордина.
– Я тебе только добра желаю, я жизнь прожила и лучше знаю, как надо…
«Как надо жить ТВОЮ жизнь», – мысленно заканчивала я мамино предложение.
В то время я впервые допустила мысль, что мама не Бог, а вполне себе земная женщина, которая может ошибаться.
А вдруг я не люблю творог?
Но мама говорит: люблю.
И как это вообще понять?
Шли годы. Я аккуратно знакомилась с собой, училась слушать оттенки своих чувств.
С мамой мы жили в холодной войне двух любящих сердец. Мама устраивала террор любовью, ложилась умирать после каждой стычки, включала атомный игнор, выжигающий доверие и любовь, а я отстреливалась пубертатными истериками, захлебывалась разочарованиями взрослой жизни, застегивала свою жизнь на все пуговицы: что там внутри, мама, тебя не касается.
Потом я встретила своего будущего мужа. Мне было 18 лет.
– Это не твое, – сказала мама. – Посмотри на себя и на него.
Я посмотрела. Осталась довольна. Очень даже…
– Ты его не любишь, – пояснила мама.
– Я творог не люблю, – вдруг поняла я. – А его – люблю.
– Чушь какая, вся жизнь у тебя впереди. Встретишь еще дипломата, красивого, умного… Он подарит тебе жизнь, которой ты достойна.
Мама мечтала о дипломате для меня, как о панацее от тяжелой российской действительности. Мама удивительно хорошо разбиралась в дипломатах, хотя сама тридцать лет жила с человеком, который первые десять лет был, по ее определению, неудачником, а последние двадцать – алкоголиком.
То, что я не дождалась дипломата, а ушла к «этому… замкадышу», мама расценила как предательство. Предательство ее мечты. Она вкладывала в дочь, как в инвестпроект, который принесет дивиденды в виде скорой эмиграции в богатую и успешную страну, где жить хорошо, чисто и весело. И априори нет алкоголиков и неудачников. Мама планировала схватиться за хвост самолета, летящего в эту сказочную страну, и улететь с дочерью. Чтобы помогать дочери думать. Точнее, чтобы думать за нее.
А тут такое. Вместо дипломата – студентик.
Вместо самолета – маршрутка до Балашихи.
Ужас. Кошмар.
Мама легла на диван. Отвернулась к стене. В комнате запахло корвалолом. Это такой же валокордин, только еще более ядреный.
– Когда я умру… – сказала мама.
– …Я буду подшивать квитки в зеленую папку, я помню, – сказала я и ушла в комнату собираться. Через три часа у меня знакомство с родителями будущего мужа. Очень волнительно.
– Ты уходишь? – мама пришла за мной в комнату.
– Ухожу!
– Куда?
– В Балашиху.
– А-а-а! – закричала мама. – Это все он, твой новый хахаль. Это он науськал тебя бросить умирающую мать и уйти на блядки.
Я молчала. А что тут скажешь?
– Ты никуда не пойдешь! – Мама распласталась в проеме двери, раскинула руки звездой.
– Ты ж умирать собиралась, – вежливо напомнила я.
– А-а-а, дрянь неблагодарная. Всю жизнь на тебя положила, всю душу вложила, а ты… А ты… В Балашиху….
Мама, вероятно, думала, что в иерархии кругов ада Балашиха идет сразу за чистилищем и преисподней (и в этом она почти не ошиблась), но это мне было уже неважно: у меня было свое мнение на этот счет, и я этим гордилась.
Я приехала на встречу, страшно волнуясь. Очень боялась не понравиться. На лбу – ну очень кстати! – вскочил ужасный прыщ, а моя обычная речь в стрессе превращалась в косноязычие.
– Не бойся ничего, – сказал будущий муж, видя мой очевидный мандраж. – У меня мировые родители, они поддержат любой мой выбор.
– В смысле любой? – не поверила я. – А если у меня две ходки, тату в виде дьявола, пирсинг во всех возможных губах и три неудачных брака за спиной?
– Тогда мне самому не очень понятно, почему я выбрал тебя, – засмеялся мой будущий муж. – А родители поддержат…
То есть даже если я худшая из женщин, фейс-контроль смотрин я все равно пройду?
Мне захотелось скорее познакомиться с этими уникальными родителями и понять: это такая высшая степень мудрости или крайняя форма пофигизма?