Две головы и одна нога - Хмелевская Иоанна. Страница 43

Вышеприведённые мысли промелькнули в голове в считанные доли секунды. Наверное, стоит рискнуть.

Вслух я попыталась возразить, выдвинув не очень веский аргумент.

— Дело в том, что с собой я не захватила записной книжки, а там все номера телефонов. Значит, я не смогу никому позвонить и мы ничего не узнаем.

— Ты и в самом деле думаешь, что это отравит мне жизнь? А если станет отравлять тебе, уж я постараюсь как-нибудь помочь горю.

— Гжесь, ну как бы тебе объяснить… Кто-кто, а ведь ты имеешь представление о женщинах. Вот скажи, как ты думаешь, кого узришь завтра утром рядом с собой в постели?

Какое-то время Гжегож, не отвечая, смотрел на меня улыбаясь.

— Думаю, тебя, — наконец мягко ответил он. — Неужели тебе в голову не приходит такая простая мысль, что в тебе я люблю не только твою внешность?…

Мы и в самом деле поехали в константинскую забегаловку пообедать, точнее, уже поужинать.

Я вспомнила — в те давние времена, когда наша дружба с Мизюней ещё казалась мне настоящей, поехали как-то мы в её загородную резиденцию. Ехать было недалеко, Волька Венглова была ещё Варшавой, хоть и окраиной. Местность там была совсем пустынной и безлюдной. Резиденция досталась Мизюне в наследство от предков и состояла из большого, очень запущенного сада, густо заросшего деревьями и прочей зеленью, и громадной деревянной развалюхи. В ней ещё кто-то жил, и Мизюня жаловалась, что этих жильцов нельзя просто так выбросить, придётся обеспечить их другим жильём, так что особого толку нет от такого наследства. Опять же, сама вижу, дом рушится, ещё немного — и даже ремонтировать будет поздно. А ей, Мизюне, за это паршивое наследство пришлось заплатить огромные налоги. И теперь она, Мизюня, просто не знает, что и делать, хоть стой день и ночь и на собственных плечах держи готовую провалиться крышу, собственными руками выколупывай из щелей в стенах жучков-древоточцев и вообще помирай в голоде и нищете.

Естественно, сразу же вспомнился большой сад при доме хозяев, о котором упоминала Елена. Не исключено, что потом, когда мы с Мизюней уже раздружились, она разбогатела, выйдя замуж за Ренуся, смогла избавиться от жильцов и привела в порядок резиденцию. И они с супругом там поселились. Очень возможно.

— Могла, конечно, отремонтировать и продать, — говорила я Гжегожу за ужином в константинском кафе, — но сомневаюсь. Мизюня не глупа, а только дурак станет избавляться от недвижимости, лучшего вложения капитала. Зачем торопиться, если можно попридержать, ведь нужды она не испытывала. Ведь не испытывала?

— У Ренуся наверняка было неплохое состояние. А адрес ты помнишь?

— Никогда и не знала, какое мне было дело до Мизюниного наследства? К тому же, говорю, не было тогда там никакой улицы, сплошные незаселённые пустыри, ехали мы, помню, какой-то просёлочной дорогой. Наверняка сейчас там все изменилось до неузнаваемости.

— А мы можем проверить. К экстрасенсу я записался на пять, успели бы до этого съездить.

Мы принялись без особого энтузиазма обсуждать поездку в те места, где предполагалось местонахождение резиденции Мизюни и Ренуся, как вдруг, без всяких рациональных причин, словно упала туманная завеса с памяти, и мне отчётливо припомнились слова ксёндза викария.

— Погоди, Гжесь, погоди! — вскричала я, хотя в данный момент Гжегож как раз молчал и ничего не говорил. — Как же я могла забыть? Ксёндз викарий сказал: «Человек, который убил другого человека, теперь живёт под его фамилией». К этому выводу ксёндз пришёл сам, не выдал мне тайны исповеди, я пока не понимаю, что эти слова означают, но наверняка что-то важное.

— А к этому выводу он пришёл после исповеди несчастной Елены?

— Так мне показалось. Вывод не обязательно правильный, ведь она могла наговорить глупостей…

Подлив нам в стаканы вина, очень подходящего к великолепным бифштексам, Гжегож поставил бутылку.

— В любом случае над ним следует подумать, — веско произнёс он. — Ведь не так уж и широк круг тех, кого мы подозреваем. Кто из них? Может быть, Сшпенгель? Новаковский живёт по-прежнему под своей фамилией, Ренусь остаётся Ренусем…

— Если бы Ренуся заменил кто-то другой, первой это заметила бы наверняка его жена. Мизюня ведь должна неплохо знать собственного мужа?

— Потому я и предполагаю, что тут замешано постороннее лицо, не на одном Ренусе свет клином сошёлся, наверняка в афёре замешано много людей. Итак, кто-то кого-то убил, продолжает заниматься афёрой, предположим, играет в ней не последнюю роль, Ренусь знает о преступлении и не в его интересах выводить на чистую воду преступника, напротив, всячески поддерживает мистификацию. Может, на ней весь их бизнес держится?

— Как знать…

— Знаешь, мне все больше хочется лично повидаться с Ренусем!

— Холера побрала бы все эти телефоны! — раздражённо вырвалось у меня. — Надо было забрать с собой телефонную книжку, вообще не расставаться с ней, но в последнее время я мало хожу, вот и оставила дома на столике. К тому же она довольно большая и неудобная. Но ничего, завтра тоже будет день.

Прикончив наконец наши бифштексы, мы вышли из кафе. Я уже садилась в машину Гжегожа, когда к кафе подъехала и остановилась роскошная иномарка. Из неё вышли три человека, женщина и двое мужчин, и, весело переговариваясь, направились к двери в кафе. Я имела возможность хорошо их разглядеть.

— Езус-Мария! — шёпотом крикнула я Гжегожу. — Смотри, кто приехал! Нет, не смотри! Нет, смотри! Осторожно!

Гжегож уже успел сесть за руль и как-то сразу понял, чего я от него хочу, несмотря на противоречащие друг другу выкрики. Он осторожно высунулся в дверцу.

Мизюня в сопровождении двух мужчин уже поднялась на ресторанное крыльцо. Я бы узнала её и под землёй, и под водой, и в метель, и в песчаную бурю в пустыне.

Вот все трое вошли в холл, но сквозь стеклянную дверь их было хорошо видно. Вот они прошли мимо огромного зеркала. Мизюня не задержалась перед ним, бросила лишь мимолётный взгляд и, не останавливаясь, весёлая и оживлённая, прошла со своими спутниками дальше.

Так оно и есть, Мизюня относилась к тем женщинам, которым не было необходимости охорашиваться перед зеркалом, приводя себя в порядок. Она всегда была в порядке, всегда уверена в себе, всегда умела «сделать лицо» и этого хватало на весь день.

Гжегож колебался не более секунды.

— Пойду посмотрю на них. Кто из двух Ренусь, тот, бородатый?

— Не уверена, но думаю, он. У меня всегда была хорошая зрительная память, да уж слишком давно видела я его, к тому же не очень рассматривала.

— Как бы это лучше сделать? Ведь любой входящий в ресторан привлекает внимание уже сидящих в зале. Не хотелось бы, чтобы они меня узнали. Хотя прошло больше двадцати лет, а даже в те давние времена я ими интересовался, а не они мною, может, даже и не помнят, кто я такой. Ведь я был никем, в то время как они привлекали всеобщее внимание, о них говорили, они были своего рода знаменитостями. Мне их специально показывали…

— К тому же, даже если и помнят тебя, могли бы ожидать встречи с тобой скорее в Париже, чем в Константине, — подтвердила я. — В крайнем случае подумают — кто такой, вроде бы на кого-то похож?

— Ладно, пойду. Подожду немного, чтобы к ним успел подойти официант.

Я осталась ждать и почему-то очень волновалась. В конце концов, что уж тут такого страшного? Не рухнет же мир оттого, что кто-то из старых знакомых увидит афериста Либаша, пусть даже с его знаменитой супругой. Множество людей имеет возможность видеть их вместе ежедневно, они не скрываются, вот и в этот ресторан приехали. Не написано у них на спине, что они такие-сякие, каждый может глядеть на них сколько хочет. Вот жаль только, что я не посоветовала Гжегожу обратить особое внимание на их спутника.

Гжегож вернулся не скоро, прошло года два, не меньше. За эти два года о чем только я не передумала! Говорили, что Мизюня с супругом часто посещают самые фешенебельные рестораны, данное кафе тоже к таким относится. Это первое. Второе — они поселились недалеко от ипподрома, старая любовь не ржавеет, до Константина от Служевца с его ипподромом — рукой подать, возможно, обделывали делишки и привезли на ужин своего клиента в хорошее кафе. А может, это их охранник? Самый главный, самый элегантный, в его обществе и поужинать можно. Он никак не мог быть Новаковским, Новаковского я хорошо помню, сколько раз с отвращением приходилось терпеть его общество в служебных командировках. Правда, черты лица его стёрлись в памяти, мог и похудеть, но вот уж вырасти никак не мог, а этот был сантиметров на десять повыше Новаковского. И завести римский нос вместо своей лепёшки тоже никак не мог. И скулы отрастить — тоже. Нижнюю часть лица человеку легче изменить, достаточно что-нибудь затолкать за щеки, а вот с верхней частью труднее…