Город энтузиастов (сборник) - Козырев Михаил Яковлевич. Страница 31
– Саша, – усталым голосом сказала Ольга, – я только-что хотела звонить тебе. Я очень хочу тебя видеть. Мне нужно тебя видеть.
– Право, не знаю, – нерешительно ответил Локшин. Его испугала встреча с Ольгой.
– Неужели ты не можешь вырваться на час, на два?
И, не дожидая его ответа, прибавила:
– Я буду ждать тебя черев полчаса у Страстного.
Глава одиннадцатая
Опытное поле
Над матовым призрачным полем реяли искусственные луны. Легкий пар, несмотря на холодный январь, поднимался от черной влажной земли, пересыпанной зелеными стрелками пробивающихся растений.
Всю дорогу Ольга молчала, куталась в беличью шубку, тревожно оглядывала каждого входившего в трамвай. Только здесь, на этом необычном, с теплой, несмотря на зиму, землей доле она немного успокоилась.
– Вот мы и одни, – сказала она и присела на скамейку.
Вытянувшиеся иссиня-черные тени упали на мерцающие белые стены флигелька, где находилась недавно оборудованная лаборатория Загородного. Привстав на скамье, можно было сквозь цветные стекла увидеть за столом грузную фигуру академика.
Она отыскала теплыми пальцами его руку и погладила ее под рукавом пальто.
– Я часто думала о тебе. Как глупо, как нелепо мы расстались… Ты думаешь о Винклере – оставь…
Она многозначительно умолкла и пальцы ее крепко сжали его руку.
Дверь флигеля со скрипом отворилась.
– Что ж это вы тут молодоженами сидите? – добродушно сказал профессор, – рады, что тепло?
На опытном поле профессора действительно было тепло, как в безветренный майский вечер. Калориферы Винклера, примененные впервые, здесь, на маленьком участке земли в районе Тимирязевской академии, не только согнали снег, но и поддерживали над землей ровную мягкую температуру.
– Вы бы ко мне недельки через две приехали – у меня тут вишни цвести будут. А вы что же, Александр Сергеевич, нос повесили. Молодой человек – только бы радоваться.
– Я радуюсь, – выходя из теплого оцепенения, ответил Локшин.
– Вот, посмотрите, – продолжал профессор, показывая залитое бледно-зеленым светом поле, – тут новая жизнь начинается. Такая проблемка, что ваша диефикация перед ней щенок… Не обижайтесь, не обижайтесь, я пошутил… Шутки шутками, а мы тут нацелились все вверх тормашками перевернуть. Диефикация плюс теплофикация – вот чем можно горы сдвинуть.
Профессор распахнул полушубок.
– Ко мне из Наркомзема ходят. Не терпится.
Теплофицируй им совхозы да колхозы. Даже крестьяне приезжали – «на теплую землю». Все о нашей затее знают. Да ведь вы еще огородишка-то моего не видели…
Бережно ступая по бороздам, профессор повел их по своему опытному участку. Поле было обнесено высокой бетонной стеной. Ажурные башни искусственных солнц уходили в зимнее небо. На мерцающей от капель дождя, напоминающего о том, что за бетонной оградой идет снег, бурой земле виднелись черные с раскоряченными ветвями деревья. Гряды чередовались с металлическими ящиками, жадная сетка проводов опутывала все поле.
– А это что? А это, – поминутно спрашивала Ольга, останавливаясь то у продолговатого иллюминатора, то у столь же непонятных жолобов, каналами прорезающих поле.
Профессор словоохотливо объяснял, но большая часть объяснений никак не доходила до Локшина. Понятно было одно – что соединение калориферов с искусственным светом даст возможность снимать от восьми до двенадцати урожаев в год, и что отдельные культуры можно довести до гипертрофированных размеров.
– Да вот, полюбуйтесь, – сказал профессор, нагибаясь к грядке.
Колосящаяся пшеница падала под тяжестью толстых, скорей напоминающих кукурузу колосьев.
– Эти головастые карлики, – с лаской в голосе произнес профессор, – дадут такой урожай, какой никому не снился.
На другой борозде за поблескивающей металлической оградой в синей ползучей листве томились сочные и влажные плоды.
– А как вы думаете, что это такое? Клубника? Посмотрите – ягодка-то чуть не в килограмм весом.
Загородный показал низкорослые вишни, молодые зеленеющие ветви которых, не зная, стремиться ли им к прогретой калориферами земле или к яркому, но холодному солнцу, прихотливо изгибались над грядками, показал карликовую дыню, толстые пальцы спаржи, выкопал из навоза толстенький белый шампиньон и потом, горестно вздохнув, сознался:
– Только вы раньше времени не восхищайтесь. Пшеничка-то моя, изволите ли видеть, обходится рублей по пять фунт. Вот тут-то и гвоздь. Над этим бьемся. Вспомните, Александр Сергеевич, во что нам первое солнце обошлось. Помните, как вы за голову хватались. А теперь такое солнце любой уездный откомхоз поставить может – десятками заказывают…
Профессор внезапно оборвал разговор и заторопился:
– Вы погуляйте тут, а мне пора. Как бы реакцию не пропустить…
Локшин долго следил за грузной фигурой удаляющегося профессора. У флигеля он остановился, обратил к Локшину широкоскулое обросшее за последние годы широкой старообрядческой бородой лицо и шутливо погрозил все еще пребывающим во власти странного очарования гостям.
– Слушай, – сказала Ольга, – я должна рассказать тебе о многом…
– Неужели она расскажет, – вздрогнул Локшин. Он не хотел признаний – ведь каких-нибудь два часа тому назад…
– Ты знаешь, что Буглай-Бугаевский не первый мой муж…
Локшина обрадовало, что Ольга начала говорить не о том, что он предполагал.
– Не первый? – переспросил он. – Нет, я, кажется, что-то говорила… Кажется, он остался за границей.
– Разве? Ну так я сказала неправду. Он здесь.
Это «он» Ольга сказала таким тоном, что Локшин невольно оглянулся.
– Ты его боишься?
– Ты не поймешь этого… И право – тебе как-будто неинтересно.
Сонный сторож нехотя поднялся с табуретки, запахнул овчинный тулуп и, сердито гремя ключами, прошептал недовольно:
– Шляются тоже… Полуночники…
Проспекты Петровско-Разумовского с грохочущими изломами подвесных дорог, с лавиной двуэтажных автобусов, с хвостатыми станциями метрополитена, с пламенными, уходящими в облака искусственными солнцами, со стрекочущими над ними аэропланами, с башней обсерватории, поднимающейся к облакам, после чудесного убежища Загородного казались аляповатой иллюстрацией к плохому фантастическому роману, печатавшемуся десять лет назад на третьей полосе «Рабочей Газеты».
– Я рада, что мне удалось побыть с тобой наедине последний раз, – сказала Ольга.
На станции подвесной дороги они расстались. Локшин задержал ее руку в своей и вдруг заметил, что лицо ее исказилось в мучительном страхе. Она глядела куда-то поверх толпы. Он тоже взглянул туда, куда смотрела Ольга: на минуту ему показалось, что в толпе мелькнули чьи-то слишком хорошо знакомые красные уши.
– Что с тобой? – спросил он.
– Да так… Показалось…
– Показалось, что он здесь? – пошутил Локшин – и они расстались.
Глава двеннадцатая
Черный доктор
Только подойдя к Советской площади, Локшин вспомнил, что он еще не обедал. В подвале соседнего с Центральной гостиницей дома несколько тусклых, озаренных продольным верхним светом окон занимала столовая «Артель». Пожилая кельнерша, сохранившая в бриллиантах серег слабые следы буржуазного происхождения, пытающаяся нет-нет заговорить по-французски с седой, вероятно, когда-то очень красивой кассиршей, приветливо кивнула Локшину:
– Вам студень или печеночку с луком?
Локшин не успел сделать выбора между двумя одинаково привлекательными блюдами.
– Сашка! Ты!
– Леонид Викторович, – растерянно подняв глаза и увидев перед собой Буглай-Бугаевского, сказал он.
– А я перекусить забежал – да тут проклятое место, водки не дают. Я ведь к тебе собирался, присаживаясь к столику, продолжал Бугаевский и вдруг: – Сашка! – вскрикнул он и под неодобрительными взглядами кельнерши и кассирши полез целоваться.
– Ты думаешь – Ольга? Чепуха! Думаешь – ревновал? Брось, милый! Я тебе хоть сейчас любую девчонку приведу. Я сам сейчас с двумя балеринами живу. Небось слышал?