Падшие ангелы Мультиверсума - Алехин Леонид. Страница 7

– Нищие братья, – сказал прохожий с отчетливым акцентом чужестранца. – Я слышал, так в вашем городе зовут себя гильдейские воры.

– Вроде того, – вкрадчиво протянул Губа, – вроде того, токмо мы не из гильдейских, мы сами по себе…

– Че ты с ним разводишь, Губа? – раздраженно спросил один из «братьев». – Кровь ему пустить, бляжьему сыну…

– Цыц, – веско сказал Губа. – Кровь – то успеется. Я вижу, господин нам попался благородный, с понятием, послушает он нас, послушает да и сам отдаст, что попросят. А?

Рука незнакомца легла на пояс, в самой близости от ножен.

– Разговаривать нам не о чем, – сказал он. – И отдавать я вам, крысам, ничего не собираюсь. А теперь пошли прочь, пока еще на ногах.

«Братья», угрюмо засопев, двинулись вперед, но Губа, останавливая их, поднял руку.

– Вот ведь как получается, – протянул он. – Да ты сам посуди, нас тут шестеро на тебя одного. Угробим ведь, грех на душу возьмем.

– Смотри, слюнявый, – прохожий откинул полу плаща, вытянул левую руку под неверный свет фонаря и закатал рукав, – внимательно смотри.

– Ухты! – не сдержался кто-то.

Крепкое предплечье чужеземца охватывали семь металлических браслетов с вычурной рунной вязью. Один за другим.

Ровно семь.

– Да-а, – протянул Губа, – это ж совсем другое дело.

И «братья» наперебой закивали. Совсем другое дело. Седьмой уровень – это вам не шутки. Так и в самом деле без головы можно остаться. Пошли, Губа, чего тут стоять.

– Сейчас пойдем. Токмо извиниться надобно перед добрым господином. Слово заветное сказать.

– Оставь себе свои извинения, – оборвал его чужестранец.

– Нет, не по-людски это, – возразил Губа, – без Слова-то. Меня ему бабка моя научила, земля ей пухом. А уж она ей точно пухом, из троллей была моя бабка родом, камня владык и земли. И Слово ее непростое было…

– Замолчи! – заподозрив неладное, крикнул незнакомец и потянул меч из ножен.

– Entschuldigung! Entschuldigung! Entschuldigung! – трижды возгласил Губа с торжествующей усмешкой на уродливом лице полутролля.

И расхохотался, когда чужеземец замер столбом вроде тех, что украшают иногда входы в сокровищницы подземных владык. Первые годы столб еще хранит сходство с человеком, пока не сглаживаются черты лица и очертания фигуры. И вот уже ничто не напоминает в камне того, кто дерзнул покуситься на сокровища троллей.

Не стоило чужеземцу называть Губу «слюнявым», будь он хоть трижды Седьмой.

– Губа, бляжье семя, заворожил! – не веря, пробормотал вспыльчивый «брат». – Ну дела!

Все еще горделиво усмехаясь, вожак шайки протянул руку к кошельку, висящему на поясе окаменевшего прохожего.

– Чего стоите, как неродные, – бросил он через плечо своим молодцам. – Сдирайте тряпье с него и…

Что «и», он не договорил. Прятавшаяся до поры за высоким голенищем сапога незнакомца плетка о девяти витых хвостах оплела его толстую шею удушающим хватом, выдавила хрипом слова из глотки. Свободной рукой незнакомец выхватил-таки меч и возвратным движением разрубил Губе колено. Вцепившись в сжимающиеся сами собой, как щупальца морского гада, плеточные хвосты, полутролль рухнул. Глаза его кроваво глянули вверх выкаченными белками.

– Мои сапоги пошиты из кожи василиска, – назидательно сказал чужеземец. – Они хранят меня от заклятий окаменения. – Осекшись, он отмахнулся мечом, и, зажимая рассеченную руку, попятился назад один из «братьев». Выпавшее «перо» звякнуло о камни.

Хвосты плетки сжались еще туже, послышался тихий хруст раздавленных позвонков. Тело Губы засучило ногами и обмякло. Чужеземец переступил через него, поводя мечом перед собой.

– Ну, – сказал он. – Кто следующий?

Сколько времени требуется воину Седьмого Уровня, чтобы упокоить пять уличных крыс? Если четверо носили по одному браслету и только Губа три – один мажеский и два воровских?

Вдвое меньше, чем нужно портовому голубю, чтобы склевать пять крошек хлеба, оставшихся на тряпице от рыбацкого завтрака. Ровно столько, сколько требуется шестому из незадачливых «братьев», чтобы пробежать двадцать шагов прочь от клятого переулка.

Больше он не успевает. «Ласточкино перо», подхваченное чужеземцем с земли, несется ему вслед на Верном Слове. И глубоко вонзается в левую икру. Нога «нищего брата» подворачивается, и он лежит, больно стукнувшись спиной и затылком. А шаги прохожего-убийцы все ближе… Ближе… Ближе.

– Новый браслет мне за тебя не надеть, – говорит он, нависая над бледным от страха «братом». – Но по законам моей страны вор, пойманный на месте преступления, должен быть наказан.

Подошвой сапога он наступает на руку своей жертвы, вздымает и опускает меч. Из-под ног его доносится глухой вой.

– Ползи прочь, – брезгливо говорит чужеземец, – и помни, что этой ночью барон Готфрид фон Ваденполь был к тебе милостив.

Вверив меч ножнам, он возвращается в переулок. Не глядя, как вор, зажимающий обрубок правой руки, поступает по его словам.

Барон ждет, глядя то на кончики безупречно подпиленных ногтей, то на тусклый фонарь, освещающий переулок. Вокруг фонаря вьются прозрачные ночные сильфы, жадные до магии, даже такой слабой, как та, что днем накапливает, а ночью отдает свет. Барону скучно наблюдать за глупыми духами воздуха, и он задумчиво полирует ногти о ткань плаща. Вынимает кинжал и правит излишне заострившиеся утолки на ногте указательного пальца. Его терпение велико, но не безгранично.

Скрип открывающейся где-то рядом двери. Звук шагов,

– Барон?

Кинжал завершает свою работу, но не спешит возвращаться в ременную петлю на поясе. Барон крутит его в руках, пробует остроту лезвия подушечкой большого пальца.

– С кем имею честь? –спрашивает он.

– Меня зовут Камбала, барон. И у меня для вас вести.

– Я жду вестей, – соглашается Готфрид фон Ваденполь. – Но не всяких и не от всякого. Извольте произнести нужные Слова, господин Камбала. В противном же случае, – добавляет он, в великолепном выпаде приставляя меч к груди своего запоздалого собеседника, – я вынужден буду убить вас, как это ни прискорбно.

– Ого, – говорит Камбала, маленького роста человек с испитым лицом и в изрядно замызганных лохмотьях. – Быстро у вас это с мечом получилось.

– Ха. – В голосе Готфрида можно расслышать позволительное самодовольство. – Все ваше внимание было приковано к ножу… Я слушаю, милостивый государь.

– Да не знаю я ваших Слов, – говорит Камбала. – Меня вообще…

– Жаль, – прерывает его барон. – Значит, я имею дело с самозванцем.

Меч его, доселе безвредно сминавший одежду на груди Камбалы, логическим и смертоносным продолжением незаконченного выпада погружается в нее где-то в окрестностях правого легкого.

– …Задолбали эти здешние игры, – завершает Камбала свою прерванную столь радикальным образом речь и опускает взгляд на недвусмысленно пронзающий его клинок. – Ну, и чего ты этим добился?

С недоумением во взгляде барон отступает назад, отводя руку с мечом. Кроме еще одной прорехи в лохмотьях, ничто в Камбале не напоминает о нанесенном ударе,

– А-ах-х! – звучно выдыхает барон, и меч его, размазавшийся в неразличимую взглядом дугу, перечеркивает самозванца наискось. От левой ключицы к правому бедру.

Вместо того чтобы раскрыться, дымясь кровью, по всему разрушительному пути клинка, плоть Камбалы ведет себя подобно ртути, расходясь перед лезвием и смыкаясь вслед за ним.

– Проклятие! – шипит Готфрид, с кошачьей ловкостью отпрыгивая назад. – Но тебе меня так просто не взять, Неживущий!

– Ага, – Камбала снимает с пояса пузатую бутыль из мутного зеленого стекла, ковыряет нечистым мизинцем пробку, – я вот тоже так думаю.

– Берегись! – Готфрид фон Ваденполь угрожающе потрясает девятихвостой плетью. – Эта плеть сделана из настоящих волос горгоны! Ей по силам совладать с тобой!

Хвосты плети шевелятся и, извиваясь, тянутся к самозванцу. Тот, ничуть этим не смутившись, поддевает-таки непослушную пробку ногтем и откупоривает бутыль. Наградой ему – толстая струя белого дыма, струящаяся из горлышка с удивительной змеиной неторопливостью.