Знамение. Трилогия (СИ) - Ильясов Тимур. Страница 63

Мы достали из холодильника свежий хлеб, молоко, кефир, сметану, творог, овощи, зелень и сыр. Все – скоропортящиеся продукты. Электричество пропало более полусуток назад. И холодильник успел «остыть». И этим продуктам оставалось «жить» в тепле совсем недолго. Так что мы решили съесть их первыми.

Еще мы осмотрели морозильную камеру, все еще хранящую холод, заледеневшую по краям, где были аккуратными рядами сложены пакеты с замороженной курицей, рыбой, пельменями и мантами. И поспешили закрыть створку обратно, надеясь сохранить холод в камере подольше. На случай, если мы сможем придумать способ, как приготовить замороженные полуфабрикаты. Без неработающей электрической плиты. До того, как морозильная камера полностью разморозиться и все продукты испортятся. Если же мы ничего не придумаем, что наиболее вероятно, то всегда сможем избавится от испорченных продуктов, попросту скинув их из окна.

Хрустящие хлопья мы залили молоком. Творог смешали с кефиром и сметаной. Сыр порубили ломтиками и разложили по хлебцам. Помидоры, огурцы, лук, укроп, петрушку и шпинат нарезали в салат, заправив его перцем, солью и оливковым маслом. И молча прнялись кушать, каждый погрузившись в свои мысли.

Я пережевывал еду как можно тщательнее и осознаннее, прислушиваясь к ощущениям, пытаясь не обращать внимание на ломоту в теле и мышцах от высокой температуры, стараясь запомнить мельчайшие оттенки вкусов, текстур и ароматов свежей еды, зная, что подобная роскошь возможно нам более не представится.

Супруга, судя по ее сложенным в домик бровям, наверное, переживала за свою беременность. Я краем глаза наблюдал за ней, как она изредка опускала глаза на живот и поглаживала его, что‑то едва слышно бормоча под нос.

Когда проснулись дети, мы прежде всего измерили им температуру, убедившись, что они здоровы. Это немного приободрило меня, учитывая, что «ковидный» коронавирус не трогает детей, а «космическая» зараза косит всех без разбора. И, соответственно, вероятность того, что нас «пронесло» значительно повысилась.

Мы накормили девочек, оправдываясь, что не можем предложить им на завтрак привычную кашу и омлет, пытаясь убедить их съесть последние две пачки сладкого сырка, которые вот‑вот начнут портиться без хранения в работающем холодильнике.

Девочки поначалу капризничали. Отказывались слушаться. Требовали выдать смартфоны для просмотра любимых каналов на Youtube или включить мультфильмы на телевизоре. И я было испугался, что с ними в новых условиях жизни будут проблемы. Но после первой волны недовольств, они успокоились, послушно съели приготовленную еду и увлеклись рисованием.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тем временем я чувствовал себя все хуже. Слабость, головная боль и ломота в теле нарастали и огромная чашка едва заваренного на теплой воде травяного чая с малиновым вареньем нисколько не помогли улучшить мое состояние.

Измерив температуру, я обнаружил, что жар достиг тридцати восьми и пяти. И от слабости я уже не мог продолжать удерживать себя вертикально, устроившись на кровати в детской, изредка прикладывая к разгоряченному лицу и груди мокрое полотенце, приготовленное супругой.

– Парацетамол? Ибупрофен? Давай а? – настаивала супруга, вручая в мои руки очередную порцию теплого питья.

– Нет, – театрально закрывая глаза, отвечал я ей, помня о том, что температура является показателем того, что организм борется с инфекцией, тогда как жаропонижающие, приносят лишь кратковременное облегчение, «размазывают» и усугубляют течение инфекционной болезни. Допустить мысль о том, что мое состояние вызвано «космическим» вирусом я не мог. Просто не мог себе этого позволить. В противном случае абсолютно все теряло смысл. Поэтому я терпел и верил в лучшее…

Сны

Я лежу на кровати, сжавшись в позе зародыша. Лицом к стене. Сбросив с себя одежду и одеяло. Оставшись в одних трусах. Потея и страдая от жары. Изредка отключаясь в прерывистое тревожное забытье. Полное смутными образами и тенями. С чередой хаотичных картинок, сменяющихся друг за другом, будто в калейдоскопе, который, стоит его потрясти, собираются из множества разрозненных элементов в новую сцену, никак не связанную с предыдущей. Сцен, часть из которых мною были действительно пережиты, а в остальном, являющимся видениями, никак не связанными с реальными воспоминаниями.

Мне снятся звериные морды «обращенных» существ. Их длинные кривые клыки, измазанные кровью. Их желтые фосфоресцирующие глаза. Цепкие лапы с выступающими лиловыми венами. Как они снова вламываются в нашу квартиру через окна кухни и лоджии. Как накидываются на меня, жену и детей. Как я отчаянно кричу. А потом просыпаюсь в холодном поту, уставившись в белый потолок. И благодарю небесные силы, что наше положение еще не так плачевно.

Потом я отключаюсь снова, повторно окунаясь в темные и липкие воды очередного кошмара. Будто тону в трясине вязкого вонючего болота. И вижу, как зверь терзает женщину за рулем белого внедорожника. Как она кричит и молит о помощи. А потом затихает, потеряв жизненные силы.

Как другая женщина, обратившаяся первой, со звериным рыком кидается сначала на собственного ребенка, а потом на мужа, раскидывая мебель, перескакивая через преграды, раскрамсывая тела родных в кровавые рваные ошметки разорванной плоти. Муж умоляет супругу одуматься и остановится. Но в холодных желтых глазах существа, некогда бывшего его любимой женщиной, светиться только звериная ярость и неутолимый голод.

Еще одна женщина. Взрослая. Полноватая. Она в отчаянной истерике носится по роскошной, со вкусом обставленной квартире, пытаясь скрыться от внезапно очнувшегося из комы супруга. Она, застигнутая в тупик в одной из комнат, забирается на подоконник. Открывает окно. Плачет. Заламывает руки. Умоляет не убивать ее. А потом делает шаг в пустоту. И срывается вниз…

Я просыпаюсь. Разлепляю глаза. Перекладываю почти высохшее полотенце на область чуть ниже по груди. Меряю температуру, которая стабильно держится немного выше тридцати восьми и шести. Сдавленно постанываю от ломоты в голове и теле, стараясь не пугать родных. И снова вырубаюсь в черноту болезненного дрема.

Мне снится большая белая ракета, тонкой иглой летящая вверх, пронизывая синеву чистого неба. Космонавт в скафандре. Его широкое скуластое лицо за стеклом шлема. Он стоит, зацепившись за ощетинившуюся антенами, бугрящуюся узлами и переходами, космическую станцию, подвешенную в невесомости космоса, будто пылинка в залитой солнечным светом комнате. Он с грустью смотрит на проплывающую внизу голубую планету. Его лицо вдруг искажает гримаса боли и он озабоченно осматривает ногу. Потом ползет к шлюзу. Торопится, переставляя страховочный трос. Задыхается. Его потное, покрасневшее лицо искажено гримасой боли и страха. Он из последних сил, отчаянными рывками раскручивает замок крепко затянутого люка. Вваливается внутрь. Падает на протянутые к нему руки. И смотрит на красивое лицо женщины, которая говорит ему что‑то, что он не может расслышать через преграду скафандра.

Потом мужчина в белом халате. Худой, бледный и уставший. Он идет по длинному коридору. И вдруг расплывается в улыбке. Говорит что‑то миловидной молодой девушке, проходящей мимо и через мгновение скрывшейся за дверью. На следующей картинке снова он. Мелко дрожащими пальцами он открывает плоскую бутылку водки, шепча под нос чье‑то имя. Плещет немного прозрачной жидкости в граненый стакан. И залпом, не морщась, выпивает. И на следующей картине опять он. Лежит навзничь. Бездыханный на щербатом кафельном полу. Белый халат на нем почти полностью вымазан красным. Его горло разорвано. А глаза смотрят вверх мертвым, невидящим взглядом.

Я снова всплываю на поверхность сознания. Мой взгляд упирается в светло‑коричневое дерево перегородки кровати. С оторваной пластиковой лентой, окаймляющей края фурнитуры. Я переворачиваюсь на другой бок. Осматриваю плотно задернутые шторы на окне, металлически серые, почти не пропускающие солнечный свет с улицы. И думаю о том, что мне стоило бы встать, выйти на балкон и осмотреть двор перед домом, чтобы узнать что происходит снаружи. Но я не удерживаюсь на плаву и снова проваливаюсь в болото забыться.