Шпана (СИ) - Тамбовский Сергей. Страница 31

— Я по поводу недавних убийств, — продолжил я, так же скромно глядя в угол, — ну которые с дохлыми кошками связаны.

Это сразу заинтересовало всех присутствующих, даже начальника.

— Давай выкладывай, не тяни своих дохлых кошек за хвост, — даже позволил себе пошутить окающий подчинённый.

— Сесть-то можно? — довольно нагло спросил я и тут же уселся на свободный стул, не дожидаясь никаких разрешений. — Так вот, Сулейка убит, час назад примерно, убит стрелой с серебряным наконечником, город таким образом может вздохнуть спокойно, а вы, господа журналисты, можете сами во всём убедиться и первыми напечатать этот сенсационный материал, если сейчас отправитесь со мной на место, так сказать, преступления.

— Врёшь? — с надеждой спросил начальник.

— Эй-богу, рассказал всё, как на духу, — честно ответил я и перекрестился на всякий случай.

— Максимыч, — обратился начальник с окающему, — возьми фотографа и сгоняй с пацаном, куда он там покажет.

Да это Горький что ли, подумал я, он вроде бы где-то в Европах в это время должен был обретаться…

— А я? — спросил второй подчинённый.

— И ты тоже, как же без тебя, Толик, — махнул рукой тот.

Через пять минут мы уже шли довольно быстрым шагом по направлению к Благовещенке — я их повёл через Лыкову дамбу и Почтовый съезд, там вроде дорога поровнее. Максимыч с фотографом всю дорогу помалкивали, а я не напрашивался на беседу — авось разговорятся, когда на месте всё увидят.

Лёха обрадовался появлению живых людей, как я не знаю кто, только что из штанов не выпрыгнул. Я его подвинул в сторонку, а сам вышел на линию огня.

— Вот, изволите видеть, — показал я широким жестом на поле нашего боя, — с левого края лежит одежда самого Сулейки, ближе к дереву его подручная Зульфия, а к дереву пришпилен неустановленный бандит… ну то есть дух неустановленного бандита, он не представился как-то… все поражены в район сердца стрелами с серебряными наконечниками. Мешок с дохлыми кошками вон там лежит. Можно задавать вопросы, — добавил на всякий случай я, видя некоторый ступор репортёров.

Первым очнулся Максимыч:

— То есть ты хочешь сказать, что людей у нас в городе грабил и убивал призрак, а не живой человек?

— Получается, что так, — скромно отвечал я, — вы же не хуже меня знаете, что живого Сулейку убили два года назад.

— Бред какой-то, — подал голос фотограф, — я это конечно всю сниму и не один раз, но в газету такую ерунду давать по-моему нельзя. Засмеют-с…

— А мне нравится, — весело возразил ему Максимыч, — такого на моей памяти ещё не бывало… и вряд ли будет в дальнейшем… только хотелось бы побольше подробностей от тебя… от вас то есть, молодой человек — как вы сюда попали, откуда и почему вылезли призраки, как проходил бой. И материальных улик побольше бы, это не помешает…

— Хорошо, — со вздохом согласился я, — пусть товарищ снимает, а мы пока побеседуем вон на том бревне.

И я пригласил Горького присесть на поваленный клён, он достаточно толстый был, так что сидеть на нём было удобно. Лёху я с собой поманил, лишний свидетель не помешает.

— Значит так, дорогой Алексей Максимыч, — начал, откашлявшись, я.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут? — спросил он.

— Помилуйте, Алексей Максимыч, кто ж у нас не знает звезду отечественной, а теперь уже и мировой литературы. Ваши «Песни о соколе и буревестнике» я наизусть почти выучил. Так вот — история наша началась с месяц примерно назад, когда в меня попала молния… напротив дело было, на Гребнёвских песках…

Ну и дальше я вывалил всё, что со мной и с Лёхой случилось за последний месяц, с купюрами конечно — про Рукомойникова и полицейского с Рождественки умолчал и воров с ярмарки коснулся очень вскользь. Горький в начале кривился и хмыкал, а под конец замолчал, видимо проникся.

— Да, весёлая у тебя жизнь была, ничего не скажешь. Я так понял, что остался в живых ещё один свидетель и участник этих событий, старец Серафим — правильно?

— Абсолютно верно, Алексей Максимыч, — подтвердил я.

— Он вроде недалеко здесь живёт — может прогуляемся и получим ещё одно независимое мнение? — предложил Горький.

— Я не против, а ты, Лёха, как? — спросил я у брата.

— Я чего, я как ты, — отозвался он.

— Ну тогда пойдём прогуляемся, фотограф кажется закончил свои дела?

Фотограф подтвердил, что всё, что хотел, он уже сделал и готов идти хоть к чёрту на рога. И мы всей гурьбой опять пошлёпали по успевшему лично мне обрыднуть речному песочку. Дверь в хижину старца Серафима оказалась слегка приоткрытой, мне это показалось немного странным, но вслух я ничего этого не озвучил, а просто бодро заявил, что вот она, цель нашего вояжа.

— Николай, сними-ка это дело, — скомандовал Максимыч.

Фотограф упираться не стал, быстро расставил свою треногу и запалил вспышку.

— Готово, — сказал он, — что дальше?

— Дальше будем вызывать Серафима, — ответил Горький и громко позвал того по имени.

Ответом ему была гробовая тишина… вторая попытка — опять мимо.

— Надо войти внутрь что ли, — осторожно предложил я, — чего зря надрываться.

— Давай войдём? — согласился Максимыч и отворил дверь настежь.

Изнутри пахнуло какой-то тухлятиной и пылью. Первым туда Горький, естественно, зашёл, я следом — темно было, хоть глаз выколи. Я зажёг спичку, а от неё фитилёк такой маленький, стало немного светлее… но Серафима тут не было. А что было? А пентаграммы, они же пятиконечные звёзды, перевёрнутые причём острым концом вниз, на всех стенах, кое-где и по две штуки.

— Тааак, — процедил Максимыч, — я так понимаю, что святой-то наш старец был далеко не святым…

— Почему был? — сразу уцепился я за эту оговорку.

— Потому что сплыл, по всей вероятности, он, — непонятно ответил Горький и добавил, обернувшись назад, — Николай, это снимать не обязательно, всё равно в номер не пропустят.

А потом вышел наружу, снял фуражку и утёр пот со лба.

— В тёмную какую-то историю ты, брат, нас затянул, — сказал он наконец мне, собравшись с мыслями.

— Какая уж есть, Алексей Максимыч, — с горечью в голосе отвечал я, — жизнь, если подумать, такая штука, полосатая, то светлой стороной к нам оборачивается, то тёмной. А то и вовсе норовит сбежать к чёртовой бабушке.

— Помолчи уже, философ доморощенный, — отвечал мне он и, подумав с минутку, — значит так — ни к какому Серафиму мы не ходили, слышишь, Николай?

Николай согласно кивнул головой.

— Сейчас возвращаемся в редакцию и быстро пишем статью, материала у нас вполне достаточно, фотографий, я думаю, хватит двух — отдельно бандиты со стрелами, отдельно эти двое мальцов с арбалетами. Утром бомба должна получиться… если успеем конечно…

— Куда ж мы денемся, Максимыч, — рассудительно отвечал фотограф, — должны успеть, и ещё время останется, чтоб собрать пресс-конференцию.

— Правильно мыслишь, — одобрил его Горький, — это, кстати вас двоих напрямую касается — завтра у нас в редакции или где там скажет старший, будете отвечать на вопросы собравшихся граждан. Теперь ещё вот что…

Горький стал мучительно вспоминать, что он забыл, я помог ему, видя такие мучения.

— Наверно про убийцу сына Башкирова забыли?

— Точно. Про него что можешь сказать — это тоже эти призраки постарались или как?

— Про это мне хотелось бы отдельно поговорить, господин Горький, — сказал я, глядя ему в глаза, — тема, не связанная с Сулейкой никак, поэтому коней гнать не стоит.

Горький немного удивлённо посмотрел на меня, но настаивать не стал — не стоит коней гнать, значит не стоит.

— А с этими чего делать будем? — спросил я, показывая на кафтаны, пронзённые стрелами, мы тем временем уже и до них добрались.

— Полицию привлекать, я думаю, никаких оснований нет, — ответил Горький, — потому что никаких трупов не имеется, а потусторонние силы не в их компетенции. Церковь можно было бы… я позвоню утром настоятелю Храма Александра Невского, ему недавно телефон провели, мы обсудим этот вопрос. А пока пусть всё остаётся как есть.