Простолюдин (СИ) - Громов Александр Николаевич. Страница 59

Черт побери, эти любители вечерних совещаний могли бы стать отличной отвлекающей группой, если бы нам противостояли люди, а не возомнившая о себе нечеловеческая ноосфера!

Тем интереснее было изучать старые протоколы совещаний. Я ощутил укол ревности, когда узнал: мысль о том, где искать «родильные дома» монад была высказана неким Амосом Тупалой еще десять лет назад. Он же выдвинул ряд любопытных предположений о размещении (глубоко под землей) и конструкции рабочих зон этих заводов по воспроизводству «клеточек» нашего вездесущего хозяина. В протоколах более поздних собраний Амос Тупала не фигурировал.

— Несчастный случай, — неохотно ответил Бермудский на мой прямой вопрос в приватном разговоре.

— М-м… нельзя ли чуть подробнее?

— Катался на горных лыжах, попал в лавину. Дурная случайность.

Если верить тому, что я знал о лавинах, спустить с крутого склона килотонну снега может даже нечаянный чих, не то что Инфос. Но в глазах герцога я читал: оставь эту тему, даже не думай об Амосе и «родильных домах», если тебе жизнь дорога. Пойми без слов!

Знал бы он, что у нас уже есть точные координаты всех «родильных домов»!

Кстати, что бы это значило? В смысле, почему, владея этой важнейшей информацией, мы с Микой еще способны строить козни и вообще живы? Инфос рискует, повышая ставки в игре? Теоретически возможно, но маловероятно. Он подставляет нам ложные цели? Тоже нет: «пылевые» частицы в шлейфах за предполагаемыми генераторами монад были собраны и тщательно исследованы. Летал Мика, летал я, летали и другие, о ком я только слышал. Ошибка исключена. Тогда что? Наш противник нашел какое-то противоядие?

Вот это скорее всего. Иначе почему он так беспечен?

Неудачное слово; зачеркнуть и забыть. Инфос не бывает беспечен. Скорее уж я поверю в то, что он сам мне наговорил: в качестве противников его, мол, интересуют гордые и свободные люди. Ну допустим. А почему в таком случае погиб Амос Тупала? Он только-то и сделал, что выдвинул идею-другую. Был недостаточно горд, что ли? Не слишком высоко нес подбородок?

Сэм Говоров отклеился от своих электронных микроскопов и сообщил — только мне, Саркисяну и Мике — о результатах изысканий. Монады Инфоса не были однотипными, чего, собственно, и следовало ожидать. Любой живой организм есть симбиотическая система. Инфос не был исключением. Сэм насчитал пять видов монад, работающих сообща и способных к репликации каждая по отдельности. Самыми многочисленными и самыми короткоживущими оказались монады типа А — срок их жизни в естественных условиях не превышал нескольких суток. Правда, за это время они могли поделиться до пяти раз. Тридцать две мелких тварюшки вместо одной — такая арифметика как-то не радовала. Типом Д Сэм обозвал самую долгоживущую разновидность монад; срок их жизни в благоприятных условиях превышал четыре месяца. К внешним воздействиям разные типы монад относились по-разному, но все они не любили долгого пребывания в темноте, экстремально низких и экстремально высоких (в человеческом смысле) температур, агрессивных примесей во внешней среде и — в меньшей степени — солнечного ультрафиолета.

Мало ли кто чего не любит! Вся штука заключалась в том, что если кто-нибудь или что-нибудь в какой-то части света заставит все монады сдохнуть и обратиться в безвредную пыль, это не даст нам ровным счетом ничего. Пустующие площади очень быстро будут засеяны вновь. Не можем же мы прожарить или, допустим, залить ипритом сразу всю планету!

Сэм проделал большую работу, и мы — даже Саркисян — сердечно благодарили его, словно бы не держали в уме паршивую истину: до победы еще ох как далеко. Сэм понимал это не хуже нас. Инфос имел огромный «запас прочности» и мог позволить себе смотреть сквозь пальцы на наши шалости. Но снова и снова возникал вопрос: почему тогда погиб Амос Тупала, а я жив как ни в чем не бывало? Может, все-таки сход лавины был нелепой случайностью?

Или кому-то хочется, чтобы я так думал?

Внешний мир меж тем менялся мало. Рудольф Третий издал указ о запрещении дворянам занимать ряд низовых должностей в императорских резиденциях: теперь даже простой садовник, стригущий кусты вдоль парковых дорожек, должен был носить хотя бы титул баронета. Кто-то потерял место, кого-то повысили. Примеру императора последовала высшая знать. Наверное, в мире расплодилось слишком много неимущих аристократов. Если бы я, допустим, был изгнан из колонии, то без труда нашел бы себе работу. Как следовало из новостных выпусков, рядовое дворянство (кроме уволенных) отнеслось к новшеству с восторгом.

Ладно. Если чья-то цель состоит в том, чтобы потешить чье-то тщеславие, то я не против. Будет ли счастлив дворянин, став баронетом и получив в довесок к титулу грабли и тачку с навозом? Думаю, да. Какое-то время.

Запретить глушилки император и не подумал. А я-то опасался, что Инфос воспользуется Рудольфом, чтобы пресечь их распространение! Ничего подобного: императорская власть делала вид, что никаких глушилок вообще не существует. Немного поразмыслив, я сообразил: если герцоги и маркизы желают предаваться неестественным страстям в борделях и вне оных, не афишируя свое пристрастие, то никакой черт им в этом не помешает. Уйдут глубже в подполье, только и всего, а пользоваться глушилками все равно не перестанут. Это такой джинн, загнать которого в бутылку весьма проблематично.

Даже Инфос, кажется, это понял. Хотя я допускал и другое: он придумал, как нейтрализовать проблему чисто техническими средствами.

Легко бороться с дебилами. Из уроков истории я усвоил, что революции и перевороты удаются лишь тогда, когда заговорщикам противостоят не просто непопулярные, но еще и бездарные правительства. Как вариант: когда внешние обстоятельства сводят на нет работу входящих в правительства умных людей. Надеяться на это нам, понятное дело, не приходилось.

Тогда на что мы надеемся?

Я задавал себе этот вопрос раз за разом. И сам же давал ответ: надежда — лишь самообман. Придумать можно что угодно, можно даже уговорить себя и других поверить во что угодно, а истина проста, как выстрел: мы делаем то, что делаем, лишь потому, что не хотим и не можем жить иначе. И катись оно все под гору!

О работе вне колонии я знал немного: Мика рассказывал об этом скупо, не называя никаких имен даже в телепатических беседах и не вдаваясь в детали. Он по-прежнему считал, что мне не надо встречаться с участниками Сопротивления, особенно с теми, кого мы намеревались использовать в новой структуре. Я спорил, терпеливо ведя правильную осаду. В конец концов, нужен нам Рудольф или нет? Каменея лицом, Мика натужно соглашался: нужно играть и на этом поле. А кто имел с монархом доверительную беседу под водой, пинал акул и называл Рудольфа Третьего просто Руди? Кому будет проще добиться конфиденциального разговора с императором и вновь убедить его в том, что наше дело не пропащее? А?

Я помалкивал о том, что сам-то считал наше дело пропащим и в воображаемом разговоре с Рудольфом собирался попросту врать ему. Совесть меня не мучила. Если вся наша цивилизация построена на обмане, то зачем же мне выглядеть белой вороной?

— Еще не время, — бормотал Мика. И я, подумав и чертыхнувшись про себя, соглашался. Обман — штука тонкая, его, как особое блюдо к столу, надо подавать вовремя.

В целом работа шла неспешно. Я старался не показывать, насколько меня это бесит. Время от времени Мика улетал куда-то, часто пропадая на несколько дней, и я всякий раз волновался: вернется ли? Любой из нас мог быть изгнан из колонии, и самый деликатный способ сделать это — дождаться, когда колонист улетит по делам, и помешать ему вернуться. Только-то.

Мика всегда возвращался — иногда озабоченный и смурной, иногда веселый. Но в любом случае мало разговорчивый.

Зато от Джоанны известий было хоть отбавляй. Она развила кипучую деятельность, в частности начала устраивать светские вечеринки в ретробиблиотеке. Я бы до такого кощунства не додумался. Воображению рисовался граф Анак-Кракатау, храпящий на груде бесценных пергаментов и притом обмочившийся во сне. Во время наших встреч Джоанна телепатировала мне фамилии и титулы завербованных. Однажды я посоветовал ей организовать в ретробиблиотеке бордель — и едва сумел убедить ее, что мои слова не более чем сарказм.