Простолюдин (СИ) - Громов Александр Николаевич. Страница 8

Человек с воображением сказал бы примерно так: можно было слышать, как в воздухе сталкиваются молекулы. Но это вранье. Было просто очень тихо. Потом император немножко покряхтел и кашлянул. Я не отреагировал. Я изучал потолок. Прошло, наверное, с минуту, прежде чем до моего слуха донеслись удаляющиеся шаги — твердые императорские и скользящие пажеские. Хлопнула дверь, и вновь наступила тишина.

6

— Поздравляю! — бушевала Джоанна. — Вы испортили все, что только можно! Такого я не ожидала даже от вас!

— Что же я испортил в первую очередь? — поинтересовался я.

— Ваше будущее, нелепый вы человек! Неужели так трудно немножко побыть почтительным?

— Насчет лежания в присутствии императора меня не инструктировали, — возразил я. — Только насчет сидения.

— Вы правда идиот?

— Правда. Только правда и ничего, кроме правды.

— Оно и видно!

Я чуть было не рассказал Джоанне, почему я поступил так с императором, но не успел: она отключила связь. А я стал размышлять о том, что меня ждет.

Обычно люди редко следуют правилу «надейся на лучшее, готовься к худшему» и продолжают без всяких на то оснований надеяться на чудо в самой поганой ситуации. Я был не из таких: одиночество на Луне вышибет иллюзии из кого угодно. Оставить надежды? Легко. Готовиться к худшему? Да запросто! Мне не привыкать. Это у меня вроде рефлекса.

Рефлекс не мешал прикидывать варианты моего ближайшего будущего — спокойно и рассудительно, без усиленного сердцебиения и вибрации всяких там нервов. Поскольку я не поднял на монарха руку, расстрел без суда, эшафот, а также, пожалуй, бессрочная каторга мне, вероятно, не грозили. Однако оскорбление монарху все-таки было нанесено. Вопрос заключался лишь в том, сочтут ли его злонамеренно умышленным — или, напротив, неумышленным и даже неосознанным, случившимся вследствие моей общей дикости. Вернее всего, размышлял я, меня выпрут из императорской клиники и отправят долечиваться в какой-нибудь клоповник, после чего вышлют в максимально удаленное от цивилизации место, скажем, в лесотундру или тропические малярийные болота, словом, с глаз подальше. И ненавязчиво — впрочем, может, и навязчиво — проследят за тем, чтобы я дожил мой век именно там, а не где-то еще.

В общем-то я ничего не имел против. Лучше бить на себе москитов, чем без цели и смысла слоняться по опустевшей кубатуре Лунной базы, слыша только шум механизмов да свои гулкие шаги…

Лечащий врач, разумеется, не появлялся. Администрация клиники — тем более. Куда-то запропали и представители всевозможных обществ и комитетов, визитами которых меня еще накануне пугала Джоанна. Когда в положенное время вкатился робот-массажист, я несколько удивился, но потом решил, что уход за мною осуществляется просто по инерции. Все централизованные общественные системы бюрократичны, а стало быть, инерционны. Мое путешествие в лесотундру немного откладывалось.

А потом я подумал о Джоанне. Вот удивительная девушка! Другая на ее месте и не подумала бы перемолвиться лишним словом с человеком, оскорбившим самого императора, а эта сразу всполошилась и давай меня ругать. Может, я ей не безразличен?

Мысль была приятная, но ни к чему не вела. Ведь не поедет же Джоанна следом за мной в малярийную ссылку! Она вроде не дура, а значит, я поеду без нее.

Почему-то я стал мечтать о том, чтобы она оказалась не уродиной. Глупо, да? Но вы покажите мне хоть одного человека, который не сделал в своей жизни ни одной глупости! Можно ужесточить критерий: предъявите мне человека, который не делал бы глупостей, пусть мелких, более или менее регулярно. Нет таких. К примеру, император… Глаза умные, проницательные, и сразу видно, что далеко не дурак. А зачем он «осчастливил» меня визитом? Допустим, стало ему любопытно поглазеть на пришельца с Луны. Но ведь праздное любопытство всегда маячит на грани глупости, а иной раз и выходит за грань!

Время текло, и удивительнее всего было то, что ничего не происходило. День сменялся ночью, и в моей палате гас верхний свет, но тускло светил вделанный в стену ночник, затем, имитируя рассвет, понемногу раскочегаривались верхние светильники, мне доставляли завтрак, жужжал механический уборщик, и наступало время роботизированных лечебных процедур. В промежутках между ними я усердно мерил палату шагами, с натугой приседал и даже пытался подпрыгивать. С каждым днем получалось все лучше, несмотря на то, что изо дня в день понемногу увеличивалась и гравитация. Время от времени я вызывал на связь Джоанну, но она не откликалась. Может, ее уволили? Впрочем, гораздо вероятнее, что она решила больше не беседовать с пациентом, который оказался таким ослом. Что ж, ее можно было понять.

Вспоминая Лунную базу, я теперь жалел, что покинул ее. Скука — худший враг человека, но она несколько притупляется, если обход владений занимает несколько часов вместо нескольких секунд. Там тоже были роботы, и можно было чинить их, спасаясь от скуки. А здесь что? Ходи от стены к стене да приседай, вот и все занятие.

С визита императора прошло двенадцать суток — и ничего. Никаких карательных мер. Может, те, у кого я в плену, ждут, когда я расслаблюсь, чтобы удар оказался болезненнее? Весьма вероятно.

Или они думают, что я суеверен и по мере приближения тринадцатого дня взвинчу себя до того, что покроюсь липким потом и истерически завизжу, когда — именно спустя тринадцать дней, а не двенадцать и не четырнадцать — в мою палату войдут угрюмые конвоиры?

Тоже возможно.

Суеверным я отроду не был, а вот взвинтить себя — взвинтил. Когда наступила ночь на тринадцатое, я не спал и не хотел спать. Лежал на спине и думал: придут сегодня? Не придут?

Что-то тихо шелестело — наверное, имитация шороха листвы. На Луне я засыпал под монотонное гудение механизмов системы жизнеобеспечения и к шелесту листьев не привык. Он даже раздражал меня, что было только к лучшему: дольше не засну. Авось меня не застанут врасплох.

И не застали! Задолго до середины ночи дверь едва слышно щелкнула и отъехала вбок. Я ожидал увидеть громил, а в палату проскользнула миниатюрная мулатка. Убедившись, что я не сплю, поскольку отреагировал на ее появление поворотом головы и озадаченным морганием, она прижала палец к губам и произнесла «тс-с-с».

— Джоанна? — догадался я.

— Говорите тише, прошу вас. — Она неслышно подошла к моей койке. — Мне не нужны неприятности. А они у меня будут, если меня здесь застукают. Наблюдение я отключила, но мало ли что… У меня только одна минута. Я пришла, чтобы предупредить вас…

— За мной придут этой ночью? — перебил я.

— Да. Как вы догадались?

— Просто предположил. А вы откуда знаете?

— Подслушала разговор. Завтра сюда поместят другого пациента, а насчет вас — никаких распоряжений. Нетрудно догадаться, что это значит.

— Например, что я выздоровел и меня выписывают.

Печально, но решительно она покачала головой.

— Я бы знала. Нет, тут другое. Не обманывайте себя.

— Джоанна, — сказал я, — вы поможете мне выбраться отсюда?

Ее брови взлетели к челке.

— Вы хотите бежать?

— Ну не на прогулку же выйти. Именно бежать. Смыться и затеряться. Это возможно?

— Нет, — отрезала она.

— То есть вы мне не поможете?

Она ответила не сразу. Наверное, подбирала слова, как подбирает их взрослый, желая вразумить бестолкового упрямого ребенка, не наказывая его.

— Бежать бессмысленно. Вы — никто. Простолюдин. Вне Системы. Вам придется воровать, чтобы прокормиться, и любой дворянин будет вправе убить вас как собаку. Никто не даст вам приюта и пищи. Мне жаль вас, поверьте, но у вас правда нет выхода.

— Зачем же вы тогда пришли? — пробурчал я.

— Как зачем? — Джоанна была удивлена. — Чтобы вы подготовились к неизбежному. Чтобы встретили то, что вам предстоит, достойно, как… — Она запнулась.

— Как дворянин? — подсказал я.