Краш-тест (СИ) - Рябинина Татьяна. Страница 24

- Ух ты! – сказала Максим, едва зайдя в прихожую. – Красиво.

У меня даже сил не было уточнить, что именно он имел в виду, квартиру или меня. В качестве смотровой Максим выбрал кухню. Вымыл руки, измерил мне давление, заглянул в горло, серьезно выяснил насчет характера кашля и формата текущего из носа.

Блин, ты еще оттенком стула поинтересуйся, подумала я.

- Раздевайся! – скомандовал Максим и уточнил: - Кофту снимай.

Это было бы уже интересно, если бы мне не было так хреново. Впрочем, ничего нового он все равно не увидел. Зато долго слушал через фонендоскоп со всех сторон. Потом простукивал пальцами, заставлял по команде дышать и говорить разные слова.

- Ты чего дрожишь, как заяц? – удивился он. – Знобит?

- Еще как, - прохрипела я, радуясь, что на простуду можно списать все, что угодно.

Потому что трясло меня вовсе не от озноба. Или не только. В больнице – это все была ерунда. А вот сейчас… Эротика, щедро приправленная температурой, головокружением и звоном в ушах. Хотя для него это наверняка был всего лишь обычный осмотр обычной сопливой пациентки.

- Я такое в последний раз в детском саду видела. Старенький дедушка-педиатр простукивал.

- Меня терапии учили классические врачи, - Максим достал из сумки бланк больничного и лист бумаги. – Пневмония теперь хитрая, гнездится точечно, просто так ее можно и пропустить. Но у тебя чисто. Классический вирусняк. Я тебе сейчас список напишу, что купить и что делать.

- Врешь ты все, - сказала я, глядя, как он пишет. – Никакой ты не врач.

- Почему? – удивился Максим.

- У врачей не бывает таких почерков. У тебя каждую букву разобрать можно.

- Ну извини, так вышло. Больничный я сам проведу, только дату потом поставим. Лежи, пока не поправишься. Побольше пей, спи и аккуратно выполняй все назначения.

- А это легально? – спросила я.

- Больничный? - хмыкнул Максим, заполняя печатными буквами графы. – Конечно, нет. То есть в теории я имею право выписывать больничные как врач медицинского учреждения. Но у меня на руках не должно быть чистых бланков. Знаешь, Нин… по сравнению с тем, что мы делаем на работе, это, как говорил Остап Бендер, невинная детская игра в крысу. Кстати, что за игра в крысу, не знаешь?

- Пятнашки, - я смотрела на него, ожидая продолжения.

Максим отложил ручку и посмотрел на меня. Этот обмен взглядами был как система «свой – чужой». Стоит говорить или нет.

- В общем… Все стало понятно, еще когда я был заведующим в Северной. А уж когда пришел в офис… И сначала очень хотелось надеть белое пальтецо, забраться на гору и крикнуть оттуда: эй, вы все пидорасы, а я Д’Артаньян. В конце концов, какая лично мне с этого выгода? Я клерк на зарплате. Лучше чинить руки-ноги и спать спокойно.

- Видишь ли, Максим… Я точно не гожусь в Д’Артаньяны. И белый цвет меня полнит. Но мне очень интересно, почему ты все-таки этим занимаешься, если лучше чинить руки-ноги?

- Нина, тебе я могу сказать. Только учти, это прозвучит пафосно. Во-первых, я это сделал. Поликлиники. Пусть не с самого нуля, но вытащил на себе. И мне просто жаль, если все развалится. Жаль своего труда. А во-вторых… Ты же знаешь, что мы открываем их в тех районах, где не хватает обычных. Ну да, нам выгода. И людям, которые в них ходят, тоже. Не надо сидеть по два часа в очереди или записываться на узи за два месяца. Вот поэтому когда – заметь, я говорю «когда», а не «если» - к нам придет проверка из Следственного комитета, мы будем сидеть и заполнять липовые карты, прописывать липовые приемы, чтобы оправдать списанные по ОМС деньги. То есть совершать экономическое преступление, которое тянет на несколько лет тюрьмы.

- То есть ты будешь подставлять свою задницу ради теток, которые пишут на сайт жалобы, что сидели в очереди целых двадцать минут?

- Нин, ты плохо слушала. В первую очередь я буду это делать ради своего труда. Спустись на землю, это система. Мы не в кино, где герой-одиночка сражается с мафией. Ты же знаешь, что ОМС покрывает в лучшем случае половину наших затрат. И не только у нас. В официальном здравоохранении ничем не лучше. А зарабатывать в поликлиниках нам запрещено. Можно умыть руки и гордо уйти, любуясь своей кристально чистой совестью. А можно попытаться сделать что-то нужное и полезное людям, играя по правилам казино. Я на стороне зла, потому что у него печеньки.

- Максим, ты рассказываешь мне, как первоклашке, что бизнес – это грязное дело. Ты правда думаешь, что я этого не знаю? Я разве просила тебя оправдываться? Мне просто были интересны твои мотивы. Одно дело, если б ты имел свой кусок пирога, так ведь нет. Ничего, кроме зарплаты и сомнительного статуса. Одни проблемы. А так… я вполне тебя понимаю, потому что привыкла ценить результаты своего труда.

- Я в тебе не ошибся, Нинка, - Максим посмотрел на часы. – Короче, отправь мужа за всей этой бедой в аптеку и начинай принимать.

Мужа? Ты правда не заметил, что мужем здесь и не пахнет? Или заметил, но хочешь, чтобы я это подтвердила?

Не успела я открыть рот, как Максим встал и сказал:

- Я бы и сам сходил, но уже опаздываю. Встреча через сорок минут. Давай, лечись как следует.

Он быстро оделся и ушел. А я стояла, смотрела на дверь и думала, что вот он и явился – пушной зверек. Потому что я влюбилась. По уши и безнадежно.

= 19.

2 октября

«Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора. Весь день стоит как бы хрустальный, и лучезарны вечера».

Прав был Тютчев, ой как прав. И не только насчет погоды. Конец сентября действительно выдался дивным – ясным, солнечным, тихим. Хотя я любовалась на него исключительно из окошка. И таким же ясным и солнечным бывает начало безответной, безнадежной любви. Безнадежная любовь – это всегда осень. Дорога в никуда. А никуда – это зима, которая, как известно, будет вечной.

Такое со мной было лишь однажды – в девятом классе, когда к нам пришел новенький, Никита Мареев. Он смотрел на меня как на пустое место, но целый месяц я была счастлива только от одной мысли, что утром приду в класс и увижу его. Потом у них с Ленкой Крестовой закрутился роман, и моя радость превратилась в страдания, которые продолжались целый год.

Утро начиналось с того, что звонил Максим и спрашивал, как я себя чувствую. Правда, потом мы обсуждали работу, которую я делала, лежа на диване с ноутбуком на животе, но это уже были мелочи. Главное – вечером я засыпала с мыслью о том, что он позвонит. Чувствовала я себя ужасно, поправлялась медленно, несмотря на все выписанные Максимом таблетки и полоскания – за которыми, кстати, попросила сходить соседку. И все-таки настроение у меня было прекрасным. Даже презенты от Германа не могли его сильно испортить.

Иногда из глубин сознания всплывала Нина-старая-зануда, которая весьма толсто намекала, что эйфория не по делу. Ну звонит он тебе, интересуется самочувствием, обсуждает с тобой работу, говорила она, и что? Домой-то все равно идет к Зае. Ужинает с ней, смотрит кино в обнимку, ложится с ней в постель, между прочим. Она варит ему борщи, покупает трусы, а ее мама считает его почти зятем.

Плевать, отвечала Нина-девочка-припевочка. Без аргументов. Просто плевать.

Вот теперь я уже могла вообразить что угодно. Даже не краснея. И иногда ловила себя на том, что лежу, уставясь в пространство, с блаженной улыбкой. И кино на этом мысленном экране крутится определенно для взрослых.

В субботу, тридцатого сентября, я поехала к маме. В понедельник все равно уже надо было выходить на работу, а тут еще Вера-Надежда-Любовь-София. Всесветные бабьи именины. Мы всегда немножко их праздновали, хотя ни одной женщины с таким именем у нас в семье не было. Скорее, чисто символически. Как то, без чего невозможно жить.

В Левашово я приехала ближе к вечеру, солнце уже садилось в легкую дымку тумана. Было тихо и как-то торжественно, что ли. Деревья сияли золотым и багряно-красным. По радио тихо пел мой любимый Крис де Бург. Я сидела в машине, не торопясь выйти, как будто чувствовала, что это последние счастливые дни, и хотела насладиться каждым мгновением.